Я уже отметил, что те, кто заложил в мой разум способность понимать вурген и ювик, проделали большую, но не лишенную недостатков работу. Время от времени, в минуты сильного стресса или задумчивости, я ошибаюсь, и некоторые слова произношу на низком готике из своей прошлой жизни. По неизвестным мне причинам это чаще всего проявляется в отношении названий птиц и животных.

С самого начала мой мозг запечатлел его имя как Медведь, но так звучал перевод с низкого готика. Заблуждение прочно вошло в привычку, а Медведь с присущим ему чувством такта не считал нужным поправить меня.

На языке Влка Фенрика его имя произносится как Бьерн.

Я понял свою ошибку и постараюсь ее исправить.

Когда Просперо сгорел, мне стало очень жаль Волков. Не из-за их потерь, хотя и весьма значительных и достойных скорби, а из-за возникшей опустошенности. Их гнев рассеялся, и победа, хотя и бесспорная, казалась пустой. Они стояли вокруг меня среди обугленных развалин, молчаливые и ссутулившиеся, то ли люди, то ли волки, омываемые кровавым дождем. Ярость утихла, поскольку противников не осталось и убивать было уже некого.

Они казались потерянными, словно не знали, что делать дальше. Им не придется участвовать в реконструкции и восстановлении. Не придется исправлять последствия.

Влка Фенрика умела делать только одно.

Искры улетают в небо. Воспоминания сжимаются, как мертвая кожа на трупе, обтягивая выступающие кости, раскрывая челюсти в безмолвном крике. В глубоких озерах с темной водой мы наблюдаем за движением звезд. Я вижу потомков Волков, последних стражей древнего царства, настолько старого и запущенного, что оно превратилось в не подлежащие восстановлению руины. Но они продолжают стеречь его, словно псы, оставленные охранять дом, хотя смысл этого задания им не понятен.

И пока они живут, вместе с ними живут и их сказания, снова и снова передаваемые людьми вроде меня воинам, похожим на вас. Будет гореть огонь. Мы будем вдыхать запах тлеющей копаловой смолы. Возможно, я больше не увижу окружающих меня людей, но я буду смотреть на их тени, отбрасываемые на стену пещеры пляшущими языками пламени, тени, похожие на наскальные рисунки.

Я попытаюсь услышать, о чем они говорят во время долгих негромких бесед, попытаюсь узнать все тайны мира и все сказания от самого первого до самого последнего.

В самой холодной и глубокой части пещеры сгустилась тьма, прорезаемая мертвенным голубоватым сиянием. Воздух пахнет стерильностью, словно скалы в сухом полярном высокогорье, где для образования льда слишком мало воды. Здесь нет ни ласкового тепла костра, ни дружеского бормотания голосов, ни запаха горящей смолы. Здесь я просплю большую часть своей жизни. Я слишком опасен, чтобы оставаться со Стаей, слишком скомпрометирован. Я знаю слишком много, и слишком многое знает меня. Но я понравился Влка Фенрика, и из-за своей грубоватой сентиментальности они не решаются быстро и милосердно обрезать мою нить.

А потому они уложат меня в глубокий холодный лед, в стазис под Эттом, оставив в компании Кормека Дода и других дредноутов. Никому из нас здесь не нравится. Никто не пришел сюда по своей воле. Мы скучаем по теплу огня. Мы скучаем по солнечному свету. Все сновидения мы пересмотрели по сто или по тысяче раз. Мы выучили их наизусть. Мы не выбирали тьму.

Тем не менее в тех редких случаях, когда нас тревожат и воскрешают, мы встречаем дневной свет без особой радости.

Если вам пришлось нас разбудить, значит, дело плохо.

Я стою на возвышенности Асахейма, где в последний раз видел живым Хеорота Длинного Клыка, но сейчас рядом со мной стоит Король Волков. Воздух прозрачен, словно стекло. На западе, за обширной снежной равниной и могучими вечнозелеными лесами, поднимаются горы. Они сверкают белизной острых и чистых клыков. Я отлично знаю, что серо-стальные небеса за ними вовсе не штормовые тучи. Это тоже горы, более высокие, такие огромные, что от одного взгляда на них в душе человека поселяется робость. Там, где их вершины острыми шипами врезаются в небо, собираются и клубятся свирепые фенрисийские зимние бури, яростные, словно древние боги, и злобные, как лживые демоны.

Это последний час последнего дня, после которого я добровольно уйду в стазис.

— Ты понимаешь почему? — спрашивает стоящий рядом со мной Король Волков.

В его голосе перекатывается утробный рык.

— Да, — говорю я. — Понимаю.

— Огвай высокого мнения о твоем мастерстве скальда.

— Ярл добр ко мне.

— Он честен. Поэтому я его и держу. Но ты должен понять, что невозможно вести игру, имея на доске сломанную фигуру.

— Я понимаю.

— Да, еще сказания. Мы не хотим их утратить. Следующие поколения должны услышать их и учиться на них.

— Я сохраню их для вас, мой лорд, — обещаю я. — Они останутся в моей голове и всегда будут наготове.

— Хорошо. Позаботься об этом. Я не вечно буду присматривать за Влка Фенрика. Когда я уйду, постарайся, чтобы они их услышали.

Я улыбаюсь, полагая, что это шутка.

— Вы никогда не уйдете, мой лорд.

— Никогда — это очень долго, скальд. Я крепок, но не настолько. Если чего-то еще не случалось, это не значит, что оно невозможно.

— Всегда что-то бывает в первый раз.

— Правильно, — ворчит он.

— Это невероятно. Как… Астартес, убивающие Астартес? Как приказ Стае уничтожить другой легион?

— Это? — Он смеется, но смех звучит печально. — Хьольда, нет. Это не так уж невероятно.

Я не знаю, что ему сказать. Я никогда не могу разобрать, шутит он или нет. Мы смотрим на лес. С неба слетают первые снежинки.

— Есть ли на Фенрисе волки? — спрашиваю я.

— Иди и посмотри сам, — говорит он мне. — Иди.

Я смотрю на него. Он кивает. Я шагаю по снегу к кромке леса. Потом перехожу на бег. Я плотнее запахиваю подаренную Беркау шкуру, словно это вторая кожа. Из непроницаемой темноты под вечнозелеными деревьями на меня смотрят глаза: светящиеся, золотистые, с черными точками зрачков. Они поджидают меня, десять тысяч пар глаз следят за мной из лесной темноты. Я не боюсь.

Я больше не боюсь волков.

Оставшийся позади Король Волков провожает меня взглядом, пока я не скрываюсь под деревьями.

— До следующей зимы, — говорит он.

Он и хотел бы заплакать, но последние два года превратили его сердце в камень. Слишком много от него требовали, слишком многое было утрачено, и больше не осталось печали. Покинутые братья, пылающий мир Ультрамара и золотая мечта о галактическом единстве, обращенная в прах. Столь необыкновенный миг в истории вполне заслуживал скорби, рыданий, раздирания одежд, вырывания волос или, по меньшей мере, приступа ярости.

Он не позволил себе ни одного из этих катартических способов разрядки: разреши он пролиться хотя бы одной слезинке — и рыдания стали бы нескончаемыми.

Изнутри Арканиум представлял собой двадцатиметровый куб с арочным входом в каждой стене, едва освещаемый толстыми свечами в подсвечниках, выполненных в виде геральдических орлов и львов. Темный сланцевый пол, простые дощатые стены, собственноручно обструганные и отполированные. Он помнил, как находил здесь приют много лет назад, когда бесконечные распри между сенаторами Макрагге становились невыносимыми для мальчишки, обожающего работать и мечтать.

Теперь этого мальчишки нет — он захлебнулся кровью в дни гибели Конора, утонул в море жуткой резни, учиненной им самим после того предательства. Когда-то он называл это справедливостью, но пролетевшие годы позволили ему взглянуть на ситуацию со стороны и увидеть истинные мотивы, двигавшие им тогда. Месть никогда не была достойной причиной заставить человека сражаться, и он твердо решил никогда больше не поддаваться этому искушению. Идентифицировав порок, он предпринял шаги, чтобы избавиться от него, и во время уничтожения Галлана эмоции направляли его руку в последний раз.