Только здесь, в своей невероятно захламленной студии, заваленной молотками, долотами и терками, которые в его гениальных руках творили чудеса с обломками мрамора, Остиан чувствовал себя уверенно.
Он соскочил со стоящего в центре комнаты каменного блока и провел рукой по своему лбу и коротким вьющимся волосам, в черноте которых хорошо были видны мраморные крошки.
Мраморная колонна примерно четырех метров высотой, ещё не тронутая долотом, возвышалась рядом со скульптором. Остиан обошел её по кругу, поглаживая своими серебристыми руками гладкую поверхность, ощущая текстуру камня и прикидывая место первого касания инструментами.
Сервиторы притащили колонну из трюма «Гордости Императора» ещё с неделю назад, но Делафур до сих пор не закончил осмотр — ведь тот шедевр, что должен возникнуть из камня под его рукой, был слишком важен.
Да и сам мрамор был непрост — его доставили на борт флагмана флота Детей Императора из тех же карьеров на Анатолийском полуострове, откуда брался камень для постройки Императорского Дворца. Этот блок был добыт на крутых ледяных склонах горы Арарат, единственного места в мире, где обретался столь чистый и белоснежный мрамор. Ценность его была настолько велика, что только лишь всё влияние Примарха Фулгрима обеспечило доставку камня в 28-ю Экспедицию.
Остиан, конечно, слышал, что окружающие зовут его «гением», но сам он всегда чувствовал, что всего-навсего помогает выйти на свет красоте, изначально живущей в глубинах мрамора. Его навыки (которые сам Делафур никогда не считал гениальными) позволяли скульптору видеть итог своей работы во всей красе ещё до первого удара по камню — ведь нетронутый мрамор содержал в себе всё, что мог вообразить себе художник.
Что до самого Остиана, то он был невысок, его тонкое лицо всегда оставалось серьезным, а длинные пальцы рук мерцали серебристым, схожим с ртутью металлом. Всякий раз, когда Делафур касался камня, металл начинал волноваться, словно бы оживая и неся в разум скульптора информацию о мельчайших прожилках в толще мрамора. Одевался Остиан, как правило, в длинную белую блузу поверх короткой черной рубашки и шорт сливочного цвета, причем эта строгая и аккуратная черно-белая гамма особенно четко выделялась на фоне невероятного бардака, царившего в его студии почти все время.
«Ну вот, я готов» — прошептал скульптор.
«Надеюсь, да — сказал женский голос за его спиной. Беква просто взбесится, если мы опоздаем на её выступление, ты же знаешь».
Остиан улыбнулся и ответил: «Да нет, Серена, я имел в виду, что готов начать работу».
Он сбросил завязки, удерживающие блузу и стянул её через голову. Впрочем, получилось у скульптора не сразу, так что он не видел Серену д’Ангелус, ворвавшуюся в его студию подобно разъяренной владычице из спектаклей Коралины Асенеки.
Когда Остиан наконец одолел блузу, художница смотрела на разбросанные по комнате инструменты, стремянки и подставки с неодобрением, если не с отвращением. Делафур знал, что её собственная студия была настолько же опрятна и уютна, как захламлена его собственная: лежавшие вдоль одной стены краски были аккуратно уложены по тонам, а кисти и ножи для чистки палитр, сложенные напротив, выглядели такими же новенькими, как и в день покупки.
Невысокого роста и обладающая непонятной для неё самой привлекательностью, Серена д’Ангелус была, возможно, величайшим художником из Летописцев — так называли тех, что отправился в путь вместе с Великим Походом. Кое-кто указывал на гениальные пейзажи Келан Роже, приписанной к 12-ой Экспедиции Робаута Жиллимана, но Остиан чувствовал, что талант Серены все же превосходит прочие.
Даже если она не считает себя лучшей, то я уверен в этом — подумал Остиан, украдкой взглянув на длинные рукава её платья.
На выступление Беквы художница выбрала длинное вечернее платье лазурного шелка с немного приподнятым корсажем, подчеркивающим симпатичную округлость её груди. Ниспадающие до талии волосы цвета воронова крыла идеально окаймляли овальное лицо Серены с мерцающе-темными миндалевидными глазами.
— Ты очень… красива сегодня, Серена — пробормотал Делафур.
— Ну, спасибо, Остиан — ответила художница, встав перед скульптором и поправляя ему воротничок. — А вот ты выглядишь так, словно провалялся весь день в этой своей рубашке!
— Да все в порядке! — запротестовал Делафур, когда Серена сдернула с него галстук и начала завязывать по новой.
— В порядке, дорогой мой, да не в полном — ответила художница. — Ты же прекрасно знаешь что, когда это проклятое выступление закончится, Беква обязательно распустит хвост перед своими гостями. И я не хочу, чтобы у неё был повод обвинить нас, художников, в том, что мы портим ей репутацию своим потрепанно-богемным видом.
— Да уж, у Беквы довольно неприязненное представление о нас, — усмехнулся Остиан.
— Это всё из-за того, что она воспитывалась в снобистских городах-ульях Европы. — заключила Серена. — Погоди, я совсем забыла — ты сказал, что готов начать изваяние?
— Да, — кивнул Делафур. — Я увидел то, что скрыто в камне. Осталось освободить его.
— Ну, я уверена, что Лорд Фулгрим будет рад узнать об этом. Мне говорили, что он лично просил самого Императора разрешить доставку мрамора с Терры, — заметила художница.
— Слушай, не надо на меня так давить… — пробормотал Остиан, когда Серена отошла в сторону, удовлетворившись изменениями к лучшему в облике скульптора.
— Все будет отлично, дорогой мой, — улыбнулась Серена. — Скоро ты и твои чудесные руки заставят этот камень петь.
— А что насчет твоей работы? — спросил Остиан. — Как продвигается портрет?.
Серена вздохнула.
— Потихонечку. Лорду Фулгриму редко удается выкроить в этой череде сражений денёк для позирования.
Делафур заметил, что художница незаметно для себя вонзила ногти в ладони, говоря:
— Каждый раз, когда я вижу этот проклятый портрет незаконченным, я ненавижу его всё сильнее и сильнее! Иногда мне хочется порвать холст и начать по-новой!
— Нет-нет! — произнес Остиан, беря её за руки. — Ты преувеличиваешь. Наброски просто великолепны, и, как только лаэране будут побеждены, Лорд Фулгрим — я уверен в этом — сможет уделить тебе сколько угодно времени.
Серена улыбнулась, но Остиан без труда разглядел натянутость и боль, копившиеся в её душе. Скульптор всем сердцем пожалел, что не знает, как развеять её грусть и уменьшить тот вред, что Серена причиняет себе. Поэтому он просто сказал:
— Пошли? Не стоит заставлять Бекву ждать нас.
Делафур не мог не признать, что Беква Киньска, бывший вундеркинд городов-ульев Европы, выросла в прекрасную женщину. Её распущённые волосы были выкрашены в цвет безоблачного неба, а природные данные подчеркивались усилиями пластических хирургов и изобилием косметики (по мнению Остиана, излишним).
На затылке, чуть ниже края прически, были заметны аугментированные в голову певицы усилители слуха, от которых тянулись изящные ниточки проводов.
Беква обучалась в лучших академиях Терры и посещала недавно основанную «Консервэтуар де Мюзик» — впрочем, там она просто потратила несколько лет впустую, ведь ни один наставник уже не мог научить её чему-либо новому. Благодарные зрители со всех концов Галактики рукоплескали Бекве и восхищались операми, раскрывавшими величайший талант певицы. Критики же наперебой твердили, что и написанные ею гениальные симфонии не имеют себе равных.
Остиан дважды встречал Бекву до того, как они оказались на борту «Гордости Императора», и оба раза скульптора неприятно поражал её чудовищный эгоизм, помноженный на невероятное самомнение. При этом, как ни странно, сам Делафур явно пришелся певице по вкусу.
Одетая в подобранное под цвет волос оборчатое платье, Беква одиноко сидела на небольшой сцене-пьедестале в дальнем от Остиана конце певческой залы, опустив голову. Певица словно бы изучала стоящий перед ней мультисимфонический клавесин, соединенный с множеством динамиков, в каком-то странном порядке развешанных по стенам. Впрочем, они не портили картины, будучи почти незаметными на фоне темных древесных панелей и порфировых колонн, освещаемых мягким светом висящих в воздухе люминосфер.
