— Лорд Джонсон, я родился в Эндриаго, — сказал Амадис. — Я должен отомстить за гибель своих соотечественников.

Лев кивнул, одновременно прислушиваясь к шепоту Лютера, а Амадис опустился на одно колено.

— Лорд Джонсон, — торжественно произнес он, — я объявляю вызов зверю из Эндриаго.

Впоследствии Захариэль всегда вспоминал об этом как о самом чудесном моменте своей жизни. Нельзя сказать, что в последующие годы он был обделен славой, нет, это далеко не так. Он получит свою долю побед. Он добьется признания, и друзья будут ему рукоплескать.

Он удостоится похвалы Льва.

Он познает все это и многое другое. И все же событие, пережитое на родном Калибане в дни, предшествующие появлению Императора и его ангелов, останется самым знаменательным.

Оно произошло во времена до сошествия ангелов, когда Захариэль был молодым человеком, стоящим на пороге зрелости. Возможно, решающую роль как раз сыграл его возраст, и события тех дней оставили в памяти самые яркие впечатления.

В то время ему еще оставалось две недели до пятнадцатого дня рождения, и молодость наложила особый глянец на его воспоминания. Этот факт каким-то образом придал его поступку большее значение, сделал его более запоминающимся. Еще не перешагнув порога зрелости, он пережил ужасы и преодолел трудности, после которых не выживал и не мог выжить ни один человек.

Один определенный момент отделял это событие от всех последующих моментов его жизни. Он еще не стал ангелом. Он еще не стал Астартес. Все это делало его действия более значительными. Одно дело, когда в таких обстоятельствах добивается успеха сверхчеловек, и совсем другое, когда то же самое выполняет обычный воин, особенно если учесть, что он едва миновал половину второго десятка лет своей жизни.

Возможно, в этом было что-то еще.

Возможно, он дорожил этими воспоминаниями из-за того, что они наиболее ярко показывали его характер. После трансформации в ангела большинство событий тех дней, когда он был человеком, смазались в памяти, стали расплывчатыми и невыразительными.

Впереди его ждали тысячи событий, и весьма важных, о которых он в конце концов забывал. Он с трудом мог вспомнить лица своих родителей и сестер, друзей детства. В его памяти отпечатаются другие моменты, относящиеся к тому времени, когда он станет ангелом, словно после перехода через мост от человека к сверхчеловеку он навсегда распрощается с тем, что определяло его прошлую, человеческую жизнь.

Какой бы ни была причина, эти особенные дни навсегда ярко запечатлеются в его памяти. Он пронесет воспоминания через столетия, как одно из немногих важнейших событий своей юности.

В некотором роде воспоминание станет для него определяющим, поскольку поможет навсегда сохранить верность своим идеалам. Оно будет поддерживать его в те моменты, когда не останется никакой надежды. Он всегда станет видеть в нем смысл своего существования.

Это будет началом его самопознания, зародышем его личного мифа.

Когда-то он был человеком. Когда-то он был рыцарем. Когда-то он победил в славной битве и защитил невинного.

Когда-то давно он охотился на монстров.

Прошло почти пять месяцев с тех пор, как Амадис отправился на поиски зверя Эндриаго, и это время показалось Захариэлю вечностью. Он тосковал по веселому товариществу своего героя и почти утратил ощущение, что Орден ценит и одобряет его достижения и успехи.

Несмотря на то что мастер Рамиэль обладал несомненным талантом и опытом, он относился к Захариэлю точно так же, как и ко всякому другому претенденту, как и должно было быть, но после того, как брат Амадис выделял его из всей группы, Захариэль никак не мог привыкнуть быть… обыкновенным.

В отсутствие брата Амадиса возобновилось давнее соперничество и Захариэль, Немиэль, Аттиас и Элиат снова стали ссориться между собой, словно зеленые новички.

Захариэль, хотя и старался изо всех сил, устал сдерживать желание Немиэля превзойти его абсолютно во всем. Он пытался сгладить постоянные насмешки брата, но его стремление преуменьшить его успехи вызывало в душе растущее чувство обиды.

После визита в Алдарух лорда Сартаны значительная часть воинских сил Ордена была отозвана от близящейся к завершению охоты на великих зверей и переброшена на противодействие новому противнику.

В результате серии серьезных стычек рыцари Волка были оттеснены в крепость Сангрула — Кровавая Гора, — которая, по слухам, распространившимся в монастыре, теперь оказалась в осаде.

За обедом мальчики собрались вместе и стали обсуждать ход военных действий против рыцарей Волка и сетовать на свое положение претендентов, что не позволяло им участвовать в боях.

— Я слышал, они начали сжигать свои поселения, чтобы рыцари Ордена не могли их захватить, — сказал Элиат.

— Верно, — подтвердил Аттиас. — Я сам вчера слышал, как мастер Рамиэль говорил об этом сару Хадариэлю.

— Зачем же они так упорствуют? — удивился Немиэль. — Это глупо.

— Не знаю, — ответил Аттиас. — Я только передаю то, что услышал.

— Возможно, потому, что это законченные изменники и каждое мгновение их затянувшегося сопротивления — новое пятно на чести Калибана.

— Довольно резкое суждение, ты не находишь? — спросил Захариэль.

— Разве? — возразил Немиэль. — Тогда почему Орден взял на себя труд прекратить их деятельность?

— А кто-нибудь задумывался, что лорд Сартана, возможно — только возможно, — говорил правду? — спросил Захариэль. — Вдруг мы и впрямь нарушили данное обещание оставить их владения в покое?

— Мне приходила в голову эта мысль, — признал Немиэль. — Но какое это теперь имеет значение?

— Какое значение? — повторил Захариэль. — Это очень важно, потому что мы, возможно, затеяли войну, исходя из ложных обвинений, войну, которая служит только нашим собственным целям. Разве это никого не волнует?

Ответом ему были равнодушные взгляды, и Захариэль, удивляясь реакции друзей, сокрушенно покачал головой.

Затем заговорил Немиэль, слегка наклонившись над столом:

— Захариэль, история пишется победителями, а побежденные, кроме прочих горьких пилюль, должны будут проглотить и то, что все их жертвы были напрасными. Заявления Сартаны о словах Льва могут оказаться оскорблением или даже откровенной выдумкой, но летописцы Ордена никогда не станут записывать их, даже если бы они и были правдивыми.

— А летописцы Братства Волка?

— Уверен, за время осады они погибнут в своей крепости вместе с остальными рыцарями.

— Как ты можешь быть таким равнодушным, Немиэль? — спросил Захариэль. — Ведь речь идет об убийстве таких же рыцарей.

Немиэль покачал головой:

— Нет, мы говорим об уничтожении врагов. А рыцари они или нет — это несущественно. Кто прав, кто виноват — в пожарах войны между Орденом и Братством Волка скоро забудется ее первоначальная причина. Ни одна война не сохраняется в памяти надолго.

— Это грустно, — заметил Захариэль.

— Такова трагедия человеческого существования, — сказал Немиэль, цитируя строку из «Изречений». — Жизнь личности — мимолетная капля в кровавых волнах истории.

— Может, и так, — тряхнул головой Захариэль, — но на Калибане эти волны мрачнее всех остальных.

После окончания обеда претенденты разошлись по своим комнатам, чтобы собрать оружие для послеполуденной практики под неусыпным надзором мастера Рамиэля. Разговор за едой расстроил Захариэля, особенно его удручала готовность, с какой рыцари Ордена по призыву Джонсона отправились на войну.

Разве желание любыми способами избежать войны и предотвратить неизбежные потери людей не должно быть свойственно каждому мыслящему существу? Несмотря на свою молодость, Захариэль был достаточно умен, чтобы понимать неизбежность войны и убийства в некоторых случаях, но ему казалось, что война против рыцарей Волка была развязана с ненужной и недостойной поспешностью.

Он уже пристегнул к поясу пистолет и поднял свой зазубренный меч, как вдруг услышал далекий пронзительный сигнал трубы — мелодичный напев из трех нот, повторяющийся снова и снова. Захариэль оглянулся на своих товарищей, собиравших оружие. Он понимал, что должен знать значение сигнала, но никак не мог его вспомнить.