— Да, есть.
— Найди их, Рескиил. И как можно скорее, иначе лучше не показывайся на капитанском мостике.
Задкиил отключил связь и повернулся ко второму отряду Несущих Слово, собравшихся за его спиной.
— Обеспечьте охрану орудийной палубы по правому и левому борту. Войдите внутрь и посмотрите, что осталось от запаса циклонных торпед.
— Слушаюсь, мой лорд, — раздался в ответ дружный хор голосов.
— И быстро! — бросил Задкиил.
На этот раз ответом был удаляющийся топот.
Диверсанты должны быть остановлены. Несмотря на психическую атаку, Задкиил хотел быть уверенным, что больше не произойдет никаких неожиданностей. Ничто не должно помешать бомбардировке Формаски. Без этого этапа невозможно продолжать операцию. Он не позволит Кор Фаэрону забрать его душу в случае провала. Успех неизбежен. Так должно быть. Так записано.
Аборигены Макрейджа, люди, которые жили на планете до того, как туда пришли корабли Великого Крестового Похода, верили в существование разнообразных кар в аду. Они считали, что грешники распределяются по разным кругам и подвергаются разным наказаниям в зависимости от своих злодеяний. Чем дальше углублялся умерший, тем более страшным мучениям он подвергался, пока не доходил до самого центра, куда попадали худшие из худших — изменившие Королю-Воину Макрейджа и предавшие свою семью. Там их ждали невообразимые мучения, которые даже не упоминались в древних преданиях.
Эти верования уживались и с Имперскими Истинами, правда лишь в форме легенд и сказаний. Круги ада Макрейджа стали предметом эпических трагедий, нравоучительных сказок и красочных проклятий.
И вот Цест оказался в третьем круге ада, предназначенном для трусов.
— Беги! — кричал ему надсмотрщик. — Ты бегал от любой опасности! Ты все бросал и бежал! Беги, как ты бегал при жизни, и не останавливайся!
Цест едва не ослеп от слез. Руки и ноги ныли от боли, кожа на них уже висела лохмотьями. Сзади на него накатывалось миниатюрное солнце, обжигающее спину и икры. Оно никогда не останавливалось и не ослабевало, а продолжало катиться по огромному кругу, где тропа пролегала между отвесными гранитными скалами, а с потолка, словно в пещере, свисали острые сталактиты.
Поверхность тропы покрывали мечи, брошенные воинами, которые покинули поле боя. Приближавшееся солнце заставляло грешников бежать по острым лезвиям, спасаясь от огня. В наказание за трусость грешники были обречены бежать вечно.
Об этом круге ада Цесту рассказал на Макрейдже сержант-наставник еще в те полузабытые дни, когда он только готовился вступить соискателем в Легион Жиллимана, чтобы впоследствии превратиться в Астартес. Этот уровень ада был средним, потому что, хоть на Макрейдже и презирали трусов, их грех был не самым тяжким по сравнению со смертным грехом предательства. Трусость влекла за собой наказание, заставлявшее не только страдать, но и помнить, что, даже согрешив, грешник ничего не добьется.
Цест покачнулся и упал. Сталь вонзилась в руки, в грудь и колени. Одно острие проткнуло верхнюю губу, и он ощутил во рту вкус крови. Он закашлялся, мечтая о том, чтобы мучения закончились. Казалось, что он провел здесь долгие годы. А неутомимое солнце все приближалось.
Надсмотрщик превратился в сержанта-наставника с Макрейджа, который так же безжалостно заставлял его бегать и бороться, словно малого ребенка. Цест вспомнил страх перед неудачей, страх подвести своих братьев. Он поднялся на ноги, и, как ни странно, боль стала еще сильнее.
— Я не трус, — задыхаясь, выдавил он. — Пожалуйста… Я не трус…
Свистнул хлыст надсмотрщика. Это был язык пламени от солнца, оставивший на спине Цеста багрово-черную полосу.
— Ты едва не убил своего боевого брата, побоявшись занять его место! — закричал надсмотрщик. — Ты обрек на гибель своих товарищей, потому что боялся неудачи! А теперь ты просишь прекратить мучения! Разве это не трусость? А ты еще носишь цвета Легиона Жиллимана! Ты можешь опозорить весь Легион!
— Я никогда не убегал! — крикнул Цест. — Никогда! Я не отступал! Я никогда не поворачивался спиной к врагу! Я не уступал страху!
— Так ты отрицаешь свою вину?! — взревел надсмотрщик.
— Отрицаю! Я не верю в тебя! В Имперских Истинах нет места преисподней! Существует лишь тот ад, который мы создаем себе сами!
— Еще одна вечность, и ты сломаешься, Лисимах Цест!
Солнце подошло ближе. Оно раздулось и стало злобно-оранжевым. На поверхности появились темные пятна. Пылающие языки протянулись к Цесту, жгли подошвы, икры и бедра. Одно щупальце, обвернувшись вокруг головы, коснулось его лица, и Цест застонал от мучительной боли в глазах, носу и щеках. Он попытался уклониться, но лезвия пригвоздили его к месту. Один клинок проколол ступню, и он чувствовал, как сталь, разрывая кожу и мышцы, поднимается уже к лодыжке. Одна рука тоже попала в ловушку — она зацепилась за крючок на конце копья.
— Я не трус! — закричал Цест. Раздирая плоть и истекая кровью, он оторвался от приковавших его лезвий. — Я не знаю страха!
Он развернулся и, ковыляя на остатках ног, побрел навстречу солнцу.
Адмирал Каминска сидела на своем командном троне напротив герметичных дверей капитанского мостика «Гневного». Двери были закрыты сразу, как только начались вторичные взрывы, довершившие разрушение корабля. Еще один взрыв прогрохотал где-то на корме, по-видимому в генераторном отсеке. «Гневный» разваливался на части. Слабое притяжение Формаски затягивало его в предсмертную спираль. Они наверняка разобьются, упав на острые скалы. Если только до тех пор корабль не уничтожит взрыв плазменного реактора.
Насколько спокойным было их падение, настолько же спокойной чувствовала себя Каминска. Где-то в глубине сознания еще пульсировала какая-то тревога, словно давно забытое, но вернувшееся ощущение.
Еще когда Цест изложил свой план и упомянул о колоссальных жертвах, она уже знала, что это ее последняя миссия. Она надела все свои регалии и всем членам экипажа приказала сделать то же самое. Они уйдут с честью. Они сражались с гигантом в облике «Яростной бездны» и проиграли бой. Но, отвлекая противника, как овод отвлекает бизона, они, возможно, выиграли достаточно времени, чтобы Ангелы Императора сумели исполнить свой долг.
— Рулевой, — позвала она, не отрывая взгляда от центрального экрана, где в зияющей пустоте медленно проплывали обломки корабля, — я распускаю весь экипаж, включая вас. Вы должны немедленно покинуть «Гневный» в спасательных капсулах. И желаю вам удачи в космосе.
— Простите, адмирал. Не буду говорить за всех, но лично я не подчинюсь этому приказу, — возразила Венкмайер.
Каминска развернулась в своем кресле и окинула помощницу ледяным взглядом.
— Я ваш капитан, и вы поступите так, как приказано, — сказала она.
— Я прошу разрешения оставаться на борту «Гневного» до самого конца, — сказала Венкмайер.
На мгновение могло показаться, что такое вопиющее нарушение субординации вызвало у Каминской полный паралич, но решительный вид помощника растопил лед и смягчил суровость адмирала.
Каминска отсалютовала ей и всем собравшимся членам экипажа.
— Вы оказываете мне большую честь.
На ее лице уже готова была вспыхнуть горделивая улыбка, как вдруг ощущение беспокойства усилилось, и она поняла, что оно исходит от ее помощника.
— Нет, адмирал, — сказала Венкмайер, и, судя по лицам остальных офицеров, можно было не сомневаться в их единодушном согласии, — это мы польщены.
Она подняла руку в салюте, но вдруг схватилась за живот, скривилась от боли и в страшных судорогах рухнула на пол.
Стоявший рядом помощник рулевого Кант немедленно бросился к ней на помощь.
— Офицер Венкмайер! — воскликнула Каминска и, встав со своего трона, шагнула к упавшей помощнице.
Но она тотчас остановилась, заметив, что дыхание вырывается облачками пара. Рубку затопил пронизывающий холод, словно они внезапно оказались в морозильной камере.
