Только ты, государь, отсюда из Вершилова вижу, не все подарки достал из сундука. Вели дьяку Фёдору книжицы, что Пётр Шваб новые напечатал достать. Эти не продавай. Только Государыне и батюшке твоему Патриарху по одной вручи. Печатать мы только начали. Это пробные экземпляры. Вдруг тебе не понравятся.

‑ И впрямь Петруша видит через четыреста вёрст, ‑ засмеялась Государыня, когда дьяк достал из большого сундука тонкую пачку книг.

Борисов разобрал книги и протянул по две матери и сыну. Сам же посмотрел оставшиеся две. Одна книга называлась "Молитвенник". Как и все творения Шваба, она была бесподобно оформлена, но не это было главное, на верху всех листов были узоры из лепестков цветов, и было видно, что это не рисунок, а настоящие лепестки настоящих цветов. Царь тоже заметил это и попробовал краешкам ногтя. Нет, лепесток был как бы внутри бумаги.

‑ Вот и ещё одна диковина из Вершилова. Где только таких мастеров великих Петя находит, ‑ недоумевала царица, тоже попробовав отодрать лепесток.

Вторая книга была: "Житие святого благоверного князя Александра Ярославича Невского". Иллюстрации были выполнены, как и в азбуке вручную, но манера была другая. Опять Рубенс. Каждый лист этой книги был шедевром. Её даже листать было наслаждение, не говоря уже о чтении. Иметь такую книгу было счастье. Почти час мать и сын рассматривали две новые книги.

‑ Дьяк Фёдор, вели завтра же одному из братьев Фофановых отправляться в Вершилово, учиться книги так делать, ‑ наконец вышел из созерцательного состояния Государь, ‑ Дальше читай.

Теперь уж совсем маленькая просьбица, Государь. Введи на Руси титул новый, как в Европе "барон" и титул тот присваивать дворянам за особые заслуги перед Отечеством, в бою отличился или вот книгу великую, которую века хранить будут в храмах наших, издал. И первым бароном сделай Петра Петровича Шваба. Про то, как деревенькой он распорядился я уже тебе писал. Дашь ещё деревеньку и ещё четыре или пять семей тебя будут день и ночь славить за мудрость твою.

Только опять, царь батюшка не все подарки достали. Есть там ещё маленькая шкатулочка для матери твоей.

‑ Дьяк, ‑ рыкнула старица.

Фёдор Борисов выудил из сундука маленькую шкатулочку и подал царице. Та открыла её, там лежало два золотых цилиндрика.

‑ Что это? ‑ повернулась к дьяку старица Марфа.

Дьяк посмотрел в недочитанное письмо.

Государыня Ксения Иоанновна, сними верхнюю половинку с цилиндрика, ‑ прочитал дьяк.

Царица стянула крышку.

Теперь, Государыня, поверни нижнюю выступающую часть по солнцу.

Старица повернула, и из отверстия показался красный твёрдый цилиндрик со скошенным концом.

Это помада лечебная, чтобы на ветру губы не трескались и не сохли на жаре, попробуй Ксения Иоанновна.

Такое ощущение, подумал, царь, что и вправду Петруша видит всё за четыреста вёрст.

‑ Вели зеркальце принести, ‑ обратилась царица к дьяку.

Когда полированное зеркало доставили, она осторожно коснулась кончиком помады губ и провела по ним. У помады был чудесный медовый вкус и цветочный аромат, и цилиндрик и в самом деле был довольно твёрдый. Марфа завернула помаду назад надела крышку и отложила цилиндр в сторону, взяла второй и повторила процедуру, эта помада была красно‑оранжевого цвета, и запах от неё был немного другим.

‑ Мне старухе, только от мороза да солнца и спасаться, ‑ довольная женщина улыбнулась, ‑ А вот боярышням московским и царицам в Европе за большие деньги эти помады продавать можно. Так скоро все деньги с Европы в Вершилово окажутся. Есть ли ещё что в письме.

Есть государыня матушка.

Сделал сии диковины тот же ювелир, что и ручки перьевые и чернильницу непроливайку. Прошу Государь и его в дворяне произвести. Много он ещё Руси пользы принесёт, больше чем воеводы некоторые. Все будут считать Русь державой, где делают самые лучшие вещи. Зовут ювелира Лукаш Донич. Отчества у них не приняты, так ты государь его Михайловичем назови и будь ему крестным отцом.

Всё государыня матушка. Кончилось письмо.

‑ Миша! Ты просьбицы все Петрушины‑то выполни и, правда, малость, а всем польза великая. Если эти немцы на Руси останутся, да художник этот, что подносы да, чашки, да книгу расписал тоже останется, да другим художникам напишет в Европу, что обласкан он Государем и уже во дворянство возведён, смотришь, и ещё великие мастера на Русь потянутся.

И, правда, Соломон новый наш Петруша.

20 января 1620 года царёв гонец доставил в Вершилово почту.

Вчера, как и положено, праздновали крещение Господне. Отстояли всенощную, и пошли на Волгу. Там ещё с вечера вырубили прорубь и приставили мальчишек сгонять образующуюся шугу. Пётр велел позвать всех иноземцев. В проруби установили деревянные лестницы и помост утопили, до уровня груди взрослого человека. Священник освятил воду, и княжич первый разделся до пояса и полез в прорубь. Крещение, в переводе с греческого, значит погружение. Как же тут не погрузиться. На берегу Пожарский велел растянуть несколько шатров и палаток и всё "погружённые" загонялись туда, обтирались полотенцем и переодевались в сухую одежду. Некоторые, кто постарше или больные, дополнительно растирались хлебным вином. Пётр вспомнил о водке в последний момент и записал себе в блокнотик, сразу после праздников поработать над самогонным аппаратом. Из "немцев" решился залезть в прорубь только Симон Стивен. Семидесятилетний немец вообще был живчиком. Пожарский за смелость тут же, при всех, вручил ему приз, полную головку мраморного сыра.

А вот на следующий день и прибыл царёв гонец. Пожарский прочитал письмо от Государя и удовлетворённо хмыкнул. Всё задуманное удалось. Пётр послал мальчишку предупредить всех мастеров и управляющих, чтобы назавтра с утра, как прозвонит колокол, все собрались в школе. Оказалось, что народу‑то прибавилось и в класс все не влезли. Пришлось идти в старую церковь. Там, правда, не было скамеек. Ну да Пётр Дмитриевич их надолго задерживать и не собирался.

‑ Господа, ‑ начал княжич, ‑ Вот уже больше года, как мы с вами пытаемся сделать из нашей Руси великое государство. Я не оговорился, сказав из "нашей". Думаю, что никто пока уезжать в завшивленную, больную чумой, оспой и сифилисом, вечно воюющую Европу не собирается. Мы здесь хорошо устроились. У нас лучшие в мире доктора и художники. Лучшие математики и астрономы, единственный в мире агроном. И как я уже писал в письмах, приглашая некоторых из вас приехать в Вершилово, отсюда летом после дождя видны врата в рай, ‑ Пётр усмехнулся, ‑ Вон господина Кеплера сейчас скривило немного. Он‑то знает, что это разложение спектра. Ошибается он. Это "врата".

Народ засмеялся. Задиристый астроном и правда чуть не бросился рассказывать про дифракцию и интерференцию.

‑ Я недавно отправил царю нашему Михаилу Фёдоровичу несколько наших общих поделок и сегодня получил от него грамотки. Зачитывать я все их не буду, потом каждый свою сам прочитает. Я и подьячего Балахнинского уезда Замятия Симанова позвал на наше собрание, чтобы он потом каждому его грамотку растолковал. Пока же скажу коротко по каждому, ‑ Пётр оглядел замерших в ожидании людей.

Понятно, что без него они бы ничего не смогли сделать. Но они старались. И они теперь даже без него лучшие организаторы и специалисты на Руси, да и в мире, пожалуй.

‑ Царь за заслуги в производстве фарфора русского награждает Онисима Петровича Зотова дворянским званием и 40 четями земли с деревенькой в Жарской волости, ‑ Пожарский протянул грамоту растерянному бывшему купцу.

‑ Так я же ничего не сделал такого, ‑ начал было Онисим, но княжич перебил его.

‑ Онисим Петрович, царю батюшке чай виднее.

‑ Спаси и сохрани его Господь, ‑ перекрестился новый дворянин.