Умирать легко.

Для сотворения жизни требуется просто уйма всего. Это должно происходить в месте, годном для проживания, а по масштабам Вселенной таких мест днем с огнем не найти. Для этого необходимо также в той или иной мере наличие родителей. Ну и с момента зачатия до родов тоже много всякого может произойти — не говоря уже о том, сколько сил и внимания требует уход за новым существом, пока оно не вырастет и не сделается самодостаточным.

Жизнь полна жестокости, насилия и боли, и к моменту, когда мы перестаем расти, мы уже знаем, что начали умирать. Год за годом мы только и можем, что беспомощно наблюдать, как стареет и дряхлеет наше тело, но как инстинкт самосохранения заставляет нас жить дальше — из чего следует, что жить нам приходится с жутким сознанием неотвратимости смерти. Сама по себе жизнь в таких условиях требует от нас огромных усилий, и она полна провалов и нежданных затруднений.

Прекратить жизнь — по сравнению с этим — несложно. Я сказал бы даже, легко. Это можно сделать, приложив минимум усилий — достаточно одного-единственного микроба, острого угла, тяжелого предмета... или нескольких унций свинца.

Так трудно взрастить. Так легко уничтожить.

Можно подумать, из-за этого мы ценим жизнь больше.

Я умер в воде.

Я так и не узнал, истек ли я кровью от пулевого ранения или захлебнулся водой. Забавно: при жизни мы больше всего боимся смерти, так? Но стоит ей произойти, и подробности ее нам уже не важны. Да и сама смерть нас больше не пугает. Слышали, что рассказывают пережившие клиническую смерть? Ну, про туннель и свет в дальнем его конце? Так вот, был я там. Все так и есть.

Правда, я нигде не встречал, чтобы кто-то, спеша на этот самый свет, услышал оглушительный гудок тепловоза.

До меня смутно дошло, что я стою на чем-то вроде рельсов и шпал. Я понял это по их вибрации, усиливавшейся по мере приближения поезда. Она передавалась мне через подошвы башмаков — и сердце мое тоже забилось быстрее в такт этой вибрации.

Кстати, не я ли только что говорил, что смерть после смерти больше не страшна? Забудьте.

Все же я упрямо подбоченился и насупился, глядя на приближающийся свет. Очень уж у меня выдались утомительные сутки: я сражался с силами Зла, изничтожил под корень всю Красную Коллегию, спас собственную дочь, убил ее мать... ах да, еще меня самого застрелили насмерть. Ну, в общем, все в таком роде.

Мне полагалось бы покоиться с миром, или растворяться в божественном сиянии, или стоять в очереди на американские горки, а может, вариться в котле под громкую музыку с одним Барри Манилоу в плей-листе. Ведь именно так происходит, когда вы умираете, нет разве? Каждому воздается по заслугам. Вы получаете ответ на Главные Вопросы жизни.

— Но не попадаете под поезд, — угрюмо буркнул я, скрестив руки на груди, пошире расставив ноги и упрямо выставив вперед подбородок. Поезд тем временем с грохотом приближался.

— Что это с вами? — рявкнул мужской голос почти у меня над ухом. Чья-то сильная рука ухватила меня за правый локоть и рывком сдернула с рельсов. — Вы что, чертова поезда не видите?

Упомянутый поезд с ревом пронесся мимо — разъяренный зверь, рычащий в досаде на упущенную добычу. Поднятый им вихрь едва не затянул меня обратно на рельсы.

Прошла, казалось, вечность, пока последний вагон не скрылся в ночи. Я полежал ничком еще немного, задыхаясь, с отчаянно колотящимся сердцем. Только дождавшись, пока оно чуть-чуть не уймется, я приподнял голову и огляделся по сторонам.

Я валялся на чистой, хотя и потрескавшейся от времени бетонной платформе, под фонарем — таких станций в чикагских пригородах хоть отбавляй. Эта показалась мне знакомой, но точно вспомнить ее мне не удалось. Ни одной электрички на соседних путях. Ни вывесок с названием, ни расписаний. Просто платформа и пустое, чистое, лишенное каких-либо особых примет здание.

И пара лакированных штиблет.

Взгляд мой скользнул вверх по штанинам и запечатлел мужчину лет тридцати — тридцати пяти, смотревшего на меня сверху вниз. Сложением он напоминал хорошую наковальню; казалось, что если вы вдруг, сдавая машину задним ходом, ненароком на него наедете, ему не будет ничего, а вы помнете крыло. Темные глаза светились живым умом, волосы уже начали редеть, и, хотя красавцем я бы его не назвал, лицо его было из тех, что помимо твоей воли вызывают доверие.

— Поезда с юга в последнее время что-то быстро ездить стали, — заметил он. — Я так решил, что вы, мистер, не особенно стремитесь попасть вот на этот.

Я продолжал всматриваться в стоявшего передо мной мужчину. Добавив мысленно лет двадцать возраста и фунтов сорок веса, я понял, что он мне знаком.

— К... — пробормотал я заикаясь. — К-к-к...

— Давайте попробуем вместе, — ухмыльнулся он. — Кармайкл.

— Но вы же... — не выдержал я. — Того... умерли.

Он фыркнул:

— Ну да, приятель. Зато теперь у нас будет настоящий, ли-цен-зи-ро-ванный детектив. Чародей в придачу. — Он с ухмылкой протянул мне руку. — И кто бы это говорил, а, Дрезден?

Я оглушенно поднял руку и позволил сержанту Рону Кармайклу, бывшему сотруднику отдела специальных расследований чикагской полиции, поднять меня на ноги. Он работал с Мёрфи. И он отдал жизнь, спасая ее от обезумевшего луп-гару... блин-тарарам, уже больше десятка лет прошло! Я сам видел, как он погиб.

Приняв более или менее вертикальное положение, я некоторое время смотрел на него, потрясенно качая головой. Ростом я был здорово повыше его.

— Вы... — пробормотал я. — Вы классно выглядите.

— Просто удивительно, что с тобой может сделать загробная жизнь. — Он театрально округлил глаза. — А ведь я как только не пытался похудеть! — Кармайкл покосился на часы. — Все это, конечно, очень занятно, но нам пора двигать.

— Э... — осторожно заметил я. — А куда именно двигать?

Кармайкл поковырялся в зубах зубочисткой.

— В контору. Идем.

Следом за ним я прошел через станционное здание и вышел на улицу, где стоял старый золотистый «Мустанг». Он обошел машину и сел за руль. Было темно. Моросил дождь. Фонари горели, но место выглядело каким-то заброшенным — никого, кроме нас двоих. Я так и не мог определить, в каком районе Чикаго мы находимся, и это показалось мне чертовски странным: я неплохо знаю свой город. Секунду-другую я медлил, оглядываясь в поисках хоть какого-нибудь знакомого ориентира.

Кармайкл перегнулся через сиденье и распахнул мне дверцу.

— Не ломайте голову, приятель. Здесь не только те дома, которые стоят, а и те, которые могли бы здесь стоять. Будете думать об этом слишком много — голова распухнет.

Я еще раз оглянулся, сел в «Мустанг» и захлопнул за собой дверцу. Кармайкл медленно вырулил на пустую улицу.

— Это не Чикаго, — сказал я.

— Гений, — ухмыльнулся он.

— Тогда... где мы?

— Между.

— Между чем? — не понял я.

— Между чем? — переспросил он. — Между кем. Между где. Между когда. Между тут.

Я нахмурился:

— Вы не упомянули «почему».

Он покачал головой и ухмыльнулся:

— Не, дружище. К «почему» мы здесь относимся с большим почтением. Мы, можно сказать, большие поклонники «почему».

Я нахмурился чуть сильнее. Потом тряхнул головой.

— Почему я здесь?

— Вы никогда не слышали о прологе, нет? — ответил Кармайкл вопросом на вопрос. — Хотите сразу перейти к основному действию?

— «Почему я здесь» — в смысле «а не там, где мне вроде бы положено находиться».

— Может, вы сейчас пребываете где-то при смерти, — предположил Кармайкл. — Может, вы тонете, и все это иллюзия, которую создает вам мозг, чтобы укрыть от вас суровую правду.

— Здесь? С вами? Я встречался со своим подсознанием — оно, конечно, безумно, но не настолько.

Кармайкл рассмеялся — громко, от души.

— Но такое здесь вполне могло бы происходить. Вот в этом и суть.

— Ничего не понимаю. Вообще ничего.

— Ив этом тоже суть, — кивнул он.

Я испепелил его взглядом.