А потом я миновал эту щель между мирами. Краем глаза я успел еще увидеть тысяченожку, пытавшуюся прорваться следом за мной, но и без того узкий проход закрылся прямо перед ней.

Я провалился фута на три вниз, больно саданулся бедром о край моего рабочего стола и мешком повалился на бетонный пол лаборатории.

Вокруг послышались крики, кто-то навалился на меня, перевернул физиономией книзу и, упершись коленом в позвоночник, больно заломил руки за спину. Кто-то что-то говорил, но я даже не пытался угнаться за смыслом сказанного — слишком много сил отнимали у меня боль и усталость, чтобы думать о какой-то ерунде.

По правде говоря, единственное, что я испытывал при мысли о том, что меня арестовывают, это облегчение. Жуткое облегчение: наконец-то я смогу расслабиться и отдохнуть в славных, добрых наручниках.

Ну, или, возможно, в смирительной рубашке — это уж как фишка ляжет.

Меня отвезли в чикагское отделение ФБР на Рузвельта. У входа нас встретила толпа репортеров, и они наперебой принялись выкрикивать вопросы, тыкать в нас микрофонами и слепить вспышками. Двое дюжих полисменов вынули меня из машины и почти на руках внесли в здание. Федералы не сказали репортерам ни слова, зато Рудольф задержался, чтобы подтвердить: расследование взрыва продолжается, задержаны несколько лиц, «представляющих интерес для следствия», так что честные граждане города Чикаго могут спать спокойно, блаблабла, блаблабла.

Невысокий, хрупкого сложения тип в казенном штатском костюме, с белой как рыбье брюхо кожей и угольно-черной шевелюрой подошел к Рудольфу, дружеским жестом положил ему руку на плечо и выдернул из кольца репортеров с силой, от которой тот едва удержался на ногах. Рудольф начал было возмущаться, но Стройняшка смерил его взглядом, и Руди стих.

Я помню, как меня протащили через пост охраны, подняли куда-то на лифте и сунули в кресло. Стройняшка снял с меня наручники. Я немедленно сложил руки на столе перед собой и опустил на них голову. Не знаю, надолго ли я вырубался, но когда я снова вынырнул на поверхность, какая-то костлявая, сурового вида тетка светила мне в глаза фонариком.

— На сотрясение не похоже, — сообщила она. — Реакции в норме. Полагаю, это простое переутомление.

Я находился в небольшом кабинете, всю обстановку которого составляли стол для совещаний, несколько кресел и широкое, во всю стену зеркало. Стройняшка стоял у двери; рядом с ним стоял Рудольф — моложавый мужчина в костюме, явно слишком дорогом для его должностного оклада, и с до омерзения аккуратной прической. Плечи его аж ссутулились от нетерпения.

— Он просто симулянт, — настаивал Рудольф. — Он пропадал из нашего поля зрения всего на несколько минут. Как он мог переутомиться за это время, а? Не вспотев при этом? И не задыхаясь? Он жулик, я точно знаю. Ему нельзя давать час на передышку — он еще чего-нибудь выдумает.

Стройняшка смерил Руди бесстрастным взглядом. Потом перевел взгляд на меня.

— Я так понимаю, — заметил я, — добрый полицейский здесь вы?

Стройняшка закатил глаза.

— Спасибо, Роуз.

Тетка сняла с шеи стетоскоп и, бросив на меня неодобрительный взгляд, вышла.

Стройняшка подошел к столу и сел напротив меня. Рудольф тоже придвинулся и стал у меня за спиной. Примитивнейший психологический прием — но ведь действовал. Присутствие Рудольфа, стоявшего вне поля зрения, изрядно давило на нервы и мешало сосредоточиться.

— Моя фамилия Тилли, — произнес Стройняшка. — Можете называть меня «агентом Тилли», или «агентом», или Тилли — как вам больше понравится.

— Идет, Стройняшка, — кивнул я.

Он медленно вдохнул и выдохнул.

— Ладно, — сказал он. — Почему вы просто не открыли нам дверь, мистер Дрезден? Так ведь было бы гораздо проще. Для нас всех.

— Я вас не слышал, — ответил я. — Я спал в подвале.

— Вздор, — подал голос Рудольф.

Стройняшка перевел взгляд с меня на Руди и обратно.

— Спали, говорите?

— Я ужасный соня, — подтвердил я. — У меня там, в лаборатории, под одним из столов коврик. Я частенько пользуюсь им, чтобы вздремнуть. Там тихо и уютно.

Стройняшка еще раз смерил меня внимательным взглядом.

— Нет, вовсе вы там не спали, — заявил он наконец. — Вас там вообще не было. В этом вашем подвале негде спрятаться — места слишком мало. Вы находились где-то еще.

— И где? — поинтересовался я. — То есть, я хочу сказать, квартира у меня небольшая. Гостиная, ванная, спальня и подвал. Вы нашли меня на полу в подвале, вход в который у меня тоже только один. И как по-вашему, где я еще мог находиться? Вывалился из ниоткуда?

Стройняшка сощурился. Потом покачал головой.

— Не знаю. Видывал я кой-какие фокусы. Видел, например, как-то раз, как один тип сделал так, что Статуя Свободы исчезла.

Я развел руками.

— Думаете, я проделал это с помощью зеркал или чего такого?

— А почему бы и нет? — хмыкнул он. — У меня нет удачного объяснения вашему внезапному появлению, Дрезден. А когда я не нахожу разумных объяснений, я становлюсь раздражительным. И тогда я начинаю копать, пока не докопаюсь до чего-нибудь.

Я ухмыльнулся. Не хотел, но не смог удержаться.

— Я спал у себя в лаборатории. Проснулся, когда вы, ребята, начали мне руки крутить. Думаете, я выпрыгнул из какой-то тайной камеры, так хорошо упрятанной, что вы не нашли ее, даже обыскав все помещение? Или возник из ниоткуда? Как вы думаете, какой из вариантов покажется убедительнее на суде по иску, который я вчиню полицейскому управлению и вашему бюро? Ваш или мой?

Выражение лица у Стройняшки сделалось чуть кисловатым.

Из-за моего правого плеча вынырнул Рудольф и громыхнул кулаком по столу.

— А ну, Дрезден, выкладывай, зачем ты взорвал дом?

Я расхохотался. Я ничего не мог с собой поделать. У меня и сил-то почти не осталось, но я хохотал до тех пор, пока живот не свело от колик.

— Прошу прощения, — выдавил я наконец. — Извините. Просто это уже… оххх. — Я тряхнул головой и постарался взять себя в руки.

— Рудольф, — произнес Стройняшка. — Вон отсюда.

— Вы не имеете права мне приказывать. Я назначенный на это дело сотрудник полицейского управления.

— Вы бестолковый и непрофессиональный сотрудник, препятствующий даче свидетельских показаний, — произнес Стройняшка, не повышая голоса. — Вон. Отсюда.

Взгляд у него был что надо. Некоторые так умеют. Им достаточно одного взгляда, и даже говорить не приходится ни слова, чтобы дать тебе понять: они умеют делать больно, они умеют это делать хорошо, и они не прочь продемонстрировать свое умение. Собственно, взгляд этот и эмоций-то никаких не отображает, поэтому его не передать словами. Вот Стройняшке слов и не потребовалось. Он смотрел на Рудольфа взглядом, в котором едва заметно виднелась тень старой доброй Смерти с косой. И не делал больше ничего.

Рудольф вздрогнул. Он пробормотал что-то нелицеприятное в адрес ФБР и вышел.

Агент Тилли снова повернулся ко мне. На мгновение лицо его смягчилось, губы сложились в некое подобие улыбки.

— Это вы сделали? — спросил он.

Мгновение я молча смотрел на него, затем покачал головой.

— Нет.

Тилли задумчиво побарабанил пальцами по губе. Потом несколько раз покивал головой.

— Хорошо.

Я удивленно повел бровью.

— Так просто?

— Я вижу, когда мне лгут, — пояснил он.

— Поэтому это можно считать снятием показаний, а не допросом?

— Это снятие показаний потому, что Рудольф весь изоврался, стараясь натравить моего босса на вас, — ответил Тилли. — Теперь я увидел вас своими глазами. И подрывник из вас неважный.

— Почему это?

— Ваша квартира — сплошная помойка. А неряшливые подрывники долго не живут. Моя очередь. Почему кто-то пытается повесить этот взорванный дом на вас?

— Думаю, дело в политике, — сказал я. — Кэррин Мёрфи лишила их чертовой уймы денег, положив конец кое-каким их темным делишкам. А деньги всегда повязаны с политикой. Вот и мне достается — потому что она именно меня нанимала консультантом по ряду этих дел.