— Не вижу практической разницы, — парировала она.

— Но она есть.

— Какая? — поинтересовалась она.

— Вот вы сейчас и узнаете.

Вместо того, чтобы смешаться и вообще утратить всю свою уверенность, она ухмыльнулась.

— Это ты толкуешь о том круге, что в углу студии нарисовал?

Она опознала круг? Ох, блин.

— Мы знали, что ты затеешь что-нибудь, — продолжала она. — Все, что от меня понадобилось — это идти за тобой, когда ты пришел. Уж не знаю, чего ты хотел этим добиться, но могу тебя заверить: все твои каракули и свечки не сделают того, чего ты от них хотел. Потому как я их всех погасила, а мел стерла.

Блин. Блин. И ведь она не врала. Трижды блин.

— Трикси, — сказал я. — Но ведь вы сами-то понимаете хоть, что все это неправильно. Зачем вы все это делаете?

— Я защищаю то, что мне принадлежит, Ларри, — ответила она. — Это бизнес.

— Бизнес? — возмутился я. — Два человека погибли уже. Жизель и Джейк тоже были на волосок от смерти, и мне даже думать не хочется, что случилось бы с Инари, не окажись я там. Что, мать вашу, вы по-вашему делаете?

— Делать мне нечего, как тебе объяснять!

Я посмотрел на нее в упор.

— Вы и сами не знаете. Вы ведь не знаете, на ком он женится.

Она не ответила, но взгляд ее вспыхнул злостью — и досадой.

Я покачал головой.

— Поэтому вы уничтожаете всех женщин вокруг Артуро Геносы. Одну за другой. Вы даже не знаете, ту ли вы убили.

— Из всех штучек, что приходятся ему по вкусу, только одна осталась, — сказала она.

— Эмма, — выдохнул я.

— А как ее не станет, мне не надо будет бояться, что кто-нибудь стырит мое, законное.

Мгновение я молча смотрел на нее.

— Вы с ума сошли. Уж не думаете ли вы, что это сойдет вам с рук?

— Хотелось бы мне посмотреть, как прокурор попробует обвинить меня в колдовстве.

Черт, этой дуре не хватало ума на то, чтобы поверить мне насчет Белого Совета. Да что там, ее настолько не интересовало ничего, кроме ее собственной персоны, что она и имя мое запомнить не могла. И все-таки, человек она или нет?

— Блин-тарарам, Трикси. У Эммы же дети.

— У Гитлера тоже были, — огрызнулась она.

— Нет, не было, — возразил я. — У него были собаки.

— Один фиг, — отрезала Трикси.

Я покосился на часы. Одиннадцать сорок три. Через четыре минуты, хочу я этого или нет, Эмма умрет.

Трикси вдруг напряглась и прислушалась к телефону.

— Да, — сказала она кому-то, а потом мобильник у нее в руке взвыл, захлебнувшись помехами. Она дернулась так сильно, что я даже испугался, не нажмет ли она на курок по ошибке. — Черт, — буркнула она. — Терпеть ненавижу эти дурацкие мобильники!

Видите ли, сотовые телефоны — все равно что канарейки в угольных шахтах: так же чувствительны, только не к запаху газа, а к сверхъестественному. Даже слабейшие движения магических энергий нарушают работу в первую очередь сотовых телефонов. Очень все смахивало на то, что невидимый Триксин собеседник запустил заклятие.

Из чего следовало, что нацеленное на Эмму мальоккьо уже в пути.

И пока Трикси держала меня на мушке в этой чертовой комнате, я ничего — ни-че-гошеньки — не мог с этим поделать.

Хорошенький передо мной стоял выбор. Не делай я ничего — и еще одна женщина погибнет, оставив сиротами двоих детей. С другой стороны, в лицо мне целился пистолет. Сделай я что-нибудь — и тогда погибну уже я. Умнее всего с моей стороны было бы позволить Трикси удерживать меня на месте столько, сколько ей нужно, а потом дать ей уйти. Эмма погибнет, но зато у меня будет по меньшей мере двенадцать часов на то, чтобы прихлопнуть эту лавочку любителей мальоккьо. Попробуй я ослушаться — и погибнем уже мы оба, Эмма и я, а нехорошие парни окажутся в выигрыше.

В общем, умный на моем месте не рыпался бы. Голая логика, ничего больше.

Однако же есть вещи подревнее логики — инстинкт, например. Один из древнейших инстинктов, укоренившихся в человеческой душе — это стремление уберечь детей от несчастья. Ну конечно, сама возможность Эмминой смерти уже мотивация будь здоров, но при одной мысли о том, что эта самовлюбленная гарпия может причинить зло Эмминым детям, я с трудом сдерживался от соблазна испепелить Трикси Виксен и ее точеную задницу к чертовой матери.

Очень мне хотелось броситься на нее, наплевав на пистолет. И это было бы не настолько безрассудно, как представляется на первый взгляд. Убивать ведь не так и просто. Большинство людей генетически настроено на бережное отношение к сотоварищам по биологическому роду. Солдат и копов приходится специально готовить, чтобы они могли преодолеть этот инстинкт, а тех преступников, которые палят в людей, часто толкают на это отчаянные обстоятельства.

И даже натасканные должным образом солдаты и закоренелые преступники могут просто-напросто мазать. Легендарный Билли Кид разрядил раз свой револьвер в банковского кассира с расстояния меньше трех футов — и промахнулся шесть раз. Я сам видел, как образцовому копу пришлось стрелять в подозреваемого — он разрядил в него всю обойму и не попал ни разу.

У Трикси имелся пистолет, но, возможно, ей недоставало опыта, подготовки, собранности в конце концов. Если она дрогнет — хоть на долю секунды — я смог бы сцепиться с ней. Да и в противном случае шансы мои тоже отличались от нуля. Вполне вероятно, она промахнулась бы достаточное количество раз, чтобы я успел перехватить пистолет.

Ну, конечно, вполне возможно, она бы влепила пулю мне в глаз. Или в горло. Или в живот.

Я вдруг ощутил ледяной, потусторонний ветер. Проклятие приближалось, почти навалилось уже, и на этот раз оно было сильнее, смертоноснее предыдущих. Сконцентрировавшись на мгновение, я успел понять: у меня нет в голове заклинания, способного блокировать такое или хотя бы перенацелить эту чудовищную энергию. Уж не знаю, что случилось такого, сделавшего проклятие настолько сильнее, убийственнее — и это пугало меня едва ли не до беспамятства.

Надо было делать что-то, и немедленно.

Я отчаянно нуждался в отвлекающем маневре, но хватило меня только на то, чтобы резко повернуть голову к двери, переместив при этом вес, словно собираясь встать.

— Ни с места! — рявкнула Трикси.

Я облизнул губы, продолжая смотреть на дверь.

Я видел, что она колеблется. Не меняя положения, она вывернула шею, оглянувшись на дверь — на мгновение, но мне хватило и этого.

Я выплеснул свой не остывший еще кофе прямо на нее, окатив ей плечо и шею. Она взвизгнула от боли и неожиданности. Я бросился на нее, замахнувшись телефонной трубкой ей в висок.

Она снова завизжала, глядя на меня. Теперь на ее хорошеньком, кукольном личике не было ничего кроме страха.

И тут, черт бы их подрал, врубились мои донкихотские рефлексы.

Я замешкался.

Пистолет грянул в каких-то двух футах от меня.

Я очнулся прежде, чем успел погасить инерцию, и врезался в нее с силой, припечатавшей ее лопатками к стене рядом с дверью. Пистолет хлопнул еще раз, и в нос мне ударили едкая пороховая вонь и густо-медный запах крови. Я стиснул пальцами ее правое запястье и с размаху двинул ей о стену. Пистолет грянул в третий раз, но, наконец, полетел на пол.

Я отшвырнул его ногой в дальний угол. Трикси попыталась выцарапать мне глаза свободной рукой. Ногти у нее были будь здоров; я охватил ее за талию и отшвырнул в сторону, противоположную той, куда полетел пистолет. Она врезалась в стол и покатилась по нему, разбрызгивая во все стороны фрукты и орехи.

А потом затихла на полу, негромко всхлипывая. Один из ее чулков покраснел от крови, и она свернулась калачиком, сжимая раненую ногу. Стараясь не касаться рукоятки, я подобрал пистолет и проверил обойму. Она была пуста. Я снова посмотрел на Трикси Виксен.

Поскуливая от боли и страха, она отползла от меня чуть дальше, выставив перед собой руку, словно та могла защитить ее от пули.