— Да?
— Она в городе, — сказал я. — Церковные Мыши держали ее на катере в Бёнем-Харборе.
Голос священника почти задрожал от возбуждения.
— Вы ее забрали?
— М-м-м… — произнес я. — Нет. Откровенно говоря, нет. Кое-что пошло наперекосяк.
— Что случилось? — спросил он, теперь уже немного сердито. — Почему вы не звонили?
— В дело вмешалась третья сторона. А что до звонка — чем, как вы думаете, я занимаюсь в настоящий момент? Я сделал попытку вернуть объект. Я держал его в руках. Я потерпел неудачу.
— И Плащаница осталась у похитителей?
— У похитителя. Единственное число. Вполне вероятно, полиция как раз сейчас поднимает на поверхность тело ее сообщницы.
— Одна убила другую?
— Ни в коем разе. Новый игрок убил Гарсиа. Вальмон обманом подсунула ему фальшивку, а сама бежала с подлинником.
— И вы были не в состоянии преследовать ее?
В голове ровно ухал кузнечный молот.
— Она очень быстро бегает.
Винсент немного помолчал.
— Итак, — произнес он наконец, — Плащаница для нас вновь потеряна.
— Не окончательно, — возразил я. — У меня имеется еще одна зацепка.
— Вам известно, где она скрывается?
Я сделал глубокий вдох и набрался терпения.
— Пока нет. Вот почему я назвал это зацепкой, а не окончательным решением. Мне нужны эти фрагменты Плащаницы.
— Честно говоря, мистер Дрезден, я привез с собой из Ватикана несколько волокон ткани, но…
— Отлично. Отвезите одно ко мне в офис — можете оставить у охранников на входе. Они передадут его мне, когда я туда заеду. Я перезвоню, как только смогу сказать что-нибудь более определенное.
— Но…
Я повесил трубку, испытав при этом некоторое мстительное удовлетворение.
— «И вы были не в состоянии преследовать ее», — буркнул я Мистеру, пытаясь подражать Винсентову произношению. — Я, видите ли, не в состоянии был ее преследовать. Извращенец чопорный! Тебе бы врезать по кумполу пару раз, а потом попросить отслужить мессу или чего еще такого.
Мистер удостоил меня взглядом, подразумевавшим, что не стоит говорить так о клиентах, которые платят хорошие бабки. Я сердито нахмурился на него, чтобы помнил: я это и сам знаю, потом поднялся со стула, прошел в спальню и рылся в тумбочке до тех пор, пока не нашел палочку угля и собственный блокнот. Засветив несколько свечей, я как мог удобнее устроился в самом мягком кресле и положил перед собой на стол блокнот, захваченный мною с «Etranger». Как можно мягче и невесомее я поводил по верхнему листку углем, надеясь только, что Франческа Гарсиа не пользовалась мягким фломастером.
Она пользовалась шариковой ручкой. На листке начали проступать бледно-белые буквы. Сначала верхняя строка: «Мариотт», потом, пониже, цифры: 2345.
Я хмуро уставился на листок. Мариотт. Какая-нибудь гостиница? Конечно же, это вполне могло оказаться и фамилией. Или французским словом. «Не усложнял бы ты всего, Гарри». Все-таки это скорее всего название гостиницы. А цифры? Без четверти полночь? Или номер в гостинице…
Я испепелил листок взглядом. Я ожидал от него больше толка. Даже если считать, что у меня имелись теперь время и место, я все равно не знал, где и когда.
Я покосился на мобильный телефон с катера. В мобильниках я разбираюсь не лучше, чем, скажем, в гастроэндоскопии. Никаких особых отметин на аппарате не имелось, даже названия фирмы — и то не было. Телефон был выключен, и я не осмелился включить его. Скорее всего он бы просто испортился. Блин, да он просто мог взорваться у меня в руках! Что ж, придется спросить при первом же разговоре с Мёрфи, не удастся ли ей выяснить чего-нибудь.
Голова продолжала гудеть как котел, глаза щипало от усталости. Я загибался без отдыха. Недосып отрицательно сказывался на моих мыслительных способностях. Наверное, мне вообще не стоило переться на этот чертов катер, и в любом случае я должен был бы получше следить за тем, что происходит у меня за спиной. Черт, подсказывал же мне инстинкт о том, что за мной наблюдают, но я слишком устал, забыл о выдержке и осмотрительности — а в результате? В меня стреляли, опалили огнем, подрали когтями, двинули по башке и в довершение всего топили.
Я проплелся в спальню, завел будильник на два часа пополудни и рухнул в постель. Это показалось мне прямо-таки непристойным блаженством.
Разумеется, продлилось оно недолго.
Зазвонил телефон. Я всерьез подумал, не зашвырнуть ли мне его на околоземную орбиту — пусть болтается там в обществе астероида Дрезден. Потом доплелся до стола и снял трубку.
— Чего? — прорычал я в микрофон.
— А? Э… — произнес немного беспокойно голос на том конце провода. — Это Уолдо Баттерс. Я хотел поговорить с Гарри Дрезденом.
Я несколько убавил резкости.
— А. Привет.
— Я вас не разбудил случайно?
— Немного.
— Блин, виноват. Слушайте, тут у нас происходит нечто странное, и мне показалось, стоит спросить у вас кое-что.
— Валяйте.
— М-м… односложный ответ — верный признак нехватки сна.
— Угу.
— Тем более если он сводится к междометиям. Ладно, у меня тоже мало времени. — Баттерс кашлянул. — Микробы исчезли.
— Микробы? — тупо переспросил я.
— Ну, в образцах, которые я взял из тела. Я все анализы проделал заново для большей уверенности, и больше половины из них дали отрицательный результат. Ничего. Полный ноль.
— Угм, — произнес я.
— Ладно. Хотите по-неандартальски, будь по-вашему. Куда делись микробы?
— Рассвет, — пробормотал я. — Пух-х…
В голосе Баттерса прозвучало некоторое удивление.
— Микробы-вампиры?
— Ну, не то чтобы вампиры… — пробормотал я. Шестеренки у меня в голове наконец-то начали цепляться друг за друга. — Не микробы-вампиры. Конструкты. Видите ли, с рассветом практически весь магический мир сходит на нет. Большая часть заклятий не выдерживает и одного рассвета. А уж чтобы они продержались два или три, надо очень сильно постараться.
— Волшебные микробы? — спросил Баттерс. — Вы хотите сказать, я имел дело с волшебными микробами?
— Волшебные, волшебные, — подтвердил я. — Кто-то вызвал их на свет Божий с помощью магии.
— Что, с помощью настоящего волшебного заклинания?
— Ну, обыкновенно заклинания, имеющие целью навредить кому-либо, называются проклятиями. Думаю, к завтрашнему утру исчезнут и те образцы, что еще остались.
— Как вы считаете, они пока заразны?
— Исходите из того, что да. Они ничем не хуже настоящих до тех пор, пока не иссякнет поддерживающая их энергия.
— Господи. Вы ведь серьезно? Это все на самом деле?
— Ну да.
— Скажите, а есть какая-нибудь книга на этот счет? Типа учебник?
На этот раз я почти улыбнулся.
— Только я. Что-нибудь еще?
— Да почти все уже. Я обследовал тело на предмет частиц чужой ткани. Ничего. Порезы на теле нанесены либо хирургическим скальпелем, либо каким-то другим небольшим, очень острым лезвием. Возможно, макетным ножом.
— Угу. Я уже видел такие порезы.
— Вот это как раз самое интересное. Совершенно очевидно, что руки и голова отсечены тем же самым лезвием. Срезы чище, чем удается хирургу в операционной. Три чистых среза. И еще — лезвие было горячим и прижгло разрезанные ткани. Вот и вопрос: что за орудие может резать так чисто и в то же время разрубать кость, а?
— Меч?
— Если меч, то чертовски острый.
— Ну, насколько мне известно, такие бывают. А что с опознанием трупа?
— Ничего. Жаль.
— Да ладно…
— Вам дать знать, если что-нибудь изменится?
— Угу. Или в случае, если к вам попадет кто-нибудь вроде этого парня.
— Боже сохрани. Обязательно. Выяснили что-нибудь про эту татуировку?
— Это называется Глаз Тота, — сказал я. — Но я пока еще не знаю, кто здесь увлекается такими. Да, позвоните Мёрфи. Ей стоит знать про ваши образцы.
— Уже позвонил. Это она сказала мне поставить вас в известность. Мне кажется, она тоже собиралась ложиться. Как думаете, она обрадуется, если я разбужу ее, чтобы она поговорила с вами?
