Кинкейд крутанул пику, перехватил ее тупым концом вперед и с размаху ткнул им в грудь второго ренфилда. Громыхнул выстрел, и второй зажигательный заряд продырявил того насквозь. Горящий труп повалился на пол.

Следующий выстрел грянул откуда-то из дыма. Кинкейд охнул и пошатнулся. Пика выпала из его рук, но он устоял на ногах. В руках его почти мгновенно оказалось по пистолету, и он, пошатываясь, принялся отступать, посылая в дым пулю за пулей.

Все новые ренфилды, слегка поджаренные, но вполне еще боеспособные, выныривали из дыма, поливая Кинкейда огнем. Вокруг них роились темнопсы — жуткие, почти лишенные шерсти оболочки, наполненные демонической злобой. За ними следовала Мавра — я в первый раз получил возможность разглядеть ее. Она была одета точно так же, как в прошлый раз, когда я ее видел: в совершенно черный костюм эпохи Возрождения, какому позавидовал бы Гамлет… правда, с тех пор костюмчик слегка поистрепался. Взгляд ее мертвых глаз уперся в меня, и она подняла руку с зажатым в ней топором.

Первые два пса набросились на Кинкейда, и он повалился — я и крикнуть не успел. Один из ренфилдов с размаху опустил на него топор, а другой просто разрядил свой дробовик в кучу-малу, к которой прибавились еще два пса.

— Нет! — крикнул я.

Мёрфи затащила меня в чулан, прочь с линии огня — и тут Мавра швырнула свой топор. Вращаясь, влетел он в дверь и врезался в противоположную стену с такой силой, что целиком зарылся стальным лезвием в каменную стену, а деревянное топорище разлетелось в щепки. Двое из ребятишек, все еще прикованные рядом с тем местом, куда попал топор, вскрикнули от боли и страха, когда в них попали щепки и каменные осколки.

— Боже! — выдохнула Мёрфи. — Боже, что у тебя с рукой! — впрочем, двигаться она не перестала. Сунув меня с дальний угол чулана, она подобрала свой обрез, высунулась за дверь и не спеша, прицельно, выпустила восемь или девять зарядов. Лицо ее сосредоточенно хмурилось; голые ноги казались неестественно белыми на фоне черного бронежилета. — Гарри! — окликнула она меня. — Я ничего не вижу: дыму слишком много. Но они у подножия лестницы. Что делать?

Взгляд мой уперся в небольшую черную коробку у потолка. В ту самую противопехотную мину, о которой говорил Кинкейд. Черт, а ведь он не ошибался: она была повернута так, чтобы осколки, отрикошетив от стен, засыпали и чулан, и коридор.

— Гарри! — крикнула Мёрфи.

Я и говорить-то толком не мог еще, но все же прохрипел:

— Можешь снова зарядить мину?

Она оглянулась на меня через плечо широко раскрытыми глазами.

— Ты хочешь сказать, нам уже не выбраться?

— Ты можешь это сделать? — рявкнул я.

Она кивнула.

— Тогда делай. Дождешься моего сигнала, поставишь на боевой взвод и падай на пол.

Она повернулась и, забравшись на деревянный стул, принялась возиться с миной. Не знаю, откуда он взялся, этот стул: может, это она подтащила его к двери, а может, нехорошие парни тоже им пользовались. Она подцепила к клеммам два разъема-клипсы и застыла, держа третий в руке и глядя через плечо на меня. Лицо ее побледнело. Дети хныкали и всхлипывали, сбившись в кучу на полу.

Я с усилием поднялся на колени перед детьми, лицом к двери. Потом выставил вперед левую руку — и мгновение потрясенно смотрел на нее. То есть, мне всегда казалось, что красное с черным мне к лицу, но только в том случае, если это относится к одежде. Не к моим рукам-ногам. Моя кисть превратилась в почерневшую клешню — то есть, черную везде, где она не была красной от крови. Браслет-оберег тоже потемнел и слегка покорежился от жара, но все же маленькие серебряные щиты чуть светились скрытой в них энергией.

Я поднял было другую руку дать сигнал Мёрфи, но услышал крик со стороны лестницы — свирепый, клокочущий, почти лишенный чего-либо человеческого. Дым рассеялся на мгновение, и я увидел Кинкейда — припадая на одну ногу, он отступил к стене и прижался к ней спиной. Одной рукой он зажимал рану на ноге, в другой держал пистолет. Потом поднял его и стрелял в невидимую мне цель до тех пор, пока обойма не опустела, и курок не щелкнул вхолостую.

— Давай, Мёрф! — крикнул я и повысил голос. — Кинкейд! Большевистская марионетка!

Голова его повернулась в мою сторону. Он молниеносно пригнулся, а потом отшвырнул пистолет, отпустил ногу и бросился ко мне на руках и одной здоровой ноге.

Я снова изготовил щит и коротко взмолился, чтобы взрыватель мины сработал как надо.

Время замедлило бег.

Кинкейд ворвался в дверь.

Мина коротко пискнула. Потом в ней что-то звонко щелкнуло.

Кинкейд пролетел мимо меня. Я чуть посторонился, пропуская его, и одновременно бросил остаток моих сил и воли в щит.

Крошечные металлические шарики — штук двадцать или тридцать — выметнулись из корпуса мины. Я выстроил защитное поле так, чтобы оно, начавшись от двери чулана, повышалось к задней стене до высоты фута в четыре. Несколько шариков ударило в щит, но уклон его заставил их отрикошетить в коридор.

А потом шарики с оглушительным грохотом взорвались. Осколки терзали каменные стены и плоть с одинаковой эффективностью. Мой щит сиял от напряжения, от энергии бивших в него осколков. Грохот стоял неописуемый; казалось, одного его достаточно, чтобы убить все живое в подвале.

И почти сразу же все стихло.

Наступила тишина, нарушаемая только потрескиванием огня. Ничего не шевелилось, только клубился заполнивший коридор дым.

Мёрфи, Кинкейд, дети-заложники и я сам сбились в бесформенную кучу. Несколько секунд мы так и оставались сидеть, оглушенные. Потом я спохватился.

— Пошли. Надо убираться отсюда, пока огонь не разгорелся, — голос мой звучал хрипло. — Давайте-ка выведем детей. Пожалуй, я могу порвать цепи.

Кинкейд молча вытянул руку и снял со стены ключ. Потом прислонился к стене спиной и бросил ключ мне.

— А можно и так, — кивнул я и передал ключ Мёрфи. Она принялась размыкать наручники. Я слишком устал, чтобы шевелиться. Рука не болела, что само по себе было неважным признаком. Но я слишком устал даже для того, чтобы переживать на этот счет. Я просто сидел и смотрел на Кинкейда.

Он снова зажимал раненую ногу рукой. Из-под пальцев сочилась кровь. Кровь испачкала весь его живот, руку, да и лицо его было сплошь забрызгано, словно он играл в "поймай яблоко" на бойне.

— Вы ранены, — сказал я.

— Есть немного, — согласился он. — Собака.

— Я видел, как на вас навалились.

— Да, там фигня вышла, — кивнул он.

— Что произошло? — спросил я.

— Я остался жив.

— У вас вся грудь в крови. И рука.

— Знаю.

— И лицо тоже.

Он заломил бровь, потом потрогал подбородок свободной рукой и посмотрел на перепачканные кровью пальцы.

— А… Это не моя кровь, — оп принялся рыться в поясной сумке.

Я сумел-таки накопить еще немного энергии, чтобы встать и подойти к нему. Он достал из сумки ролик черной изоленты и резкими, уверенными движениями туго обмотал ею раненую ногу, буквально заклеив рану. Он использовал почти треть ролика, потом хмыкнул и оторвал остаток.

— Боюсь, руку-то вы потеряли, — заметил он.

— Я так и так собирался отослать ее на кухню. Заказал средней прожарки.

Пару секунд Кинкейд молча смотрел на меня, потом негромко засмеялся. Странный у него вышел смех — будто он не привык к этому. Так и продолжая смеяться, он поднялся, достал еще один пистолет и снял с пояса свой мачете.

— Выводите детей, — сказал он. — Пойду, расчленю для надежности то, что осталось.

— Супер, — кивнул я.

— Столько хлопот, столько проблем — и в результате вы все равно разнесли все к чертовой матери. Не проще ли было сразу с этого начать, а, Дрезден?

Мёрфи освободила детей, и они по одному отцеплялись от стены. Один из них, девочка лет четырех-пяти, просто упала с плачем на меня. Я придержал ее за плечи с минуту, давая выплакаться.

— Нет, нельзя, — сказал я Кинкейду.

Кинкейд смотрел на меня со своим обыкновенным, непроницаемым выражением лица. В глазах его на мгновение мелькнуло что-то дикое, кровожадное, сытое… Мелькнуло и исчезло — может, мне это только показалось.