Олива шла домой с работы, привычно сутулясь под тяжестью своей старой школьной сумки, до отказа набитой бумагами в файлах. Сегодня был тяжёлый день: юристы снова послали её в сорок шестую налоговую, где она безрезультатно проторчала не евши весь день с семи утра. Очереди в ту налоговую бесконечными змеями тянулись из дверей на улицу, многократными кольцами и изгибами обвивая здание. Люди занимали очереди с шести, а то и с пяти утра, торчали на улице весь день, и всё равно не могли попасть из-за перегруженности. Естественно, юристка Вита не стала утруждаться ехать туда сама, а послала Оливу. Ещё и начальник Елагин выговор влепил за то, что из-за этой налоговой не успела съездить в банк по делам бухгалтерии. А когда было всё успеть? И так не спамши, не жрамши. И зарплата — четыре тысячи рублей в месяц минус подоходный. Кому скажи — засмеют.

Олива ещё раз ощупала свои файлы с бумагами, которые она так и не успела сегодня зарегистрировать в налоговой. Значит, опять завтра «на ковёр» вызовут. Елагин-то уж давно грозился её уволить. А тут — чем не повод?

Вот Янке хорошо, устроилась на тёпленькое местечко секретаршей в приёмную директора. Сидит себе весь день за компом, в игры играет, печенья директорские за обе щёки хомячит. Ещё и посетители ей конфеты в коробках подбрасывают. И зарплату получает в три раза больше. Ещё жалуется, что мало ей. А Оливу — вон, в подсобку определили, курьером, по Москве мотаться и дождь, и в зной, за жалкие копейки. Определили-то, конечно, по рекомендации Яны, единственной близкой подруги Оливы. Но всё равно — чем Олива хуже? Разве она глупее Яны? Нет. А всё эта внешность и бедность родителей. Вот так она и определяет судьбы людей. Родилась бы красивой, как Яна, с матовой кожей, золотыми кудрями, большими голубыми глазами и смазливым лицом — получила бы место под солнцем тоже. А уж коли суждено было быть такой, узкоглазой, коротконогой, непривлекательной, то ничего другого и не получишь, кроме подсобки с продранным стулом и окладом в три восемьсот. И это в Москве-то столице.

Всё так же погружённая в мрачные мысли о несправедливости мира, угнетённо глядя себе под ноги, Олива нырнула в свой двор. Привычные панельные дома, построенные в конце восьмидесятых, стояли здесь точно так же, как и десять лет назад, когда Олива, будучи ещё ребёнком, впервые въехала сюда. Тогда она не знала, что этот красивый и уютный на первый взгляд спальный райончик с тремя дворами и школой под окном станет для неё сущим наказанием.

Как ни угнетена была Олива своими мыслями, как ни измотана этим тяжёлым и неудачным рабочим днём, но всё же она не смогла не заметить, что на скамейке по пути к её подъезду, словно нарочно поджидая её, уже сидели с пивом эти уроды, её бывшие одноклассники. Три гада, которые в школе изо дня в день отравляли ей жизнь — Фёдоров, Зайцев и Полозюк, да ещё какие-то девки с ними.

Олива инстинктивно вжала голову в плечи и попыталась как можно незаметнее прошмыгнуть мимо них. Не получилось.

— Ха-ха, смотрите, Филипок идёт!

— Филипо-ок!

— И куртка на ней та же самая.

— Слышь, Филипок, сумку дай поносить!

Фёдоров и Полозюк вскочили со скамьи и встали перед Оливой, загородив ей путь.

— Чё, Филипок, борзая сильно стала, да? А здороваться кто будет?

Олива подняла на них затравленные глаза. На её некрасивом полудетском лице пятнами проступил нервный румянец.

— Отвяньте. Заколебали уже, — только и произнесла она.

Полозюк выкатил глаза и, переглянувшись с приятелем, отвесил Оливе щелбан.

— Ты… слышь, бомжара, ты как разговариваешь? Давно не пиздили? Так это легко исправить.

— Отвали! — Олива толкнула парня рукой в грудь.

Этого было достаточно. Буквально в ту же секунду на неё обрушился удар кулаком по лицу. Из глаз посыпались искры. Затем пинок ногой по животу. Олива отлетела в сторону, как мокрая тряпка. Из сумки вывалились файлы с бумагами.

— А это чё за шняга? — Фёдоров схватил файл и, распатронив его, начал читать бумаги, — Выписка из ЕГРЮЛ… Ха-ха, Филипок-то наш чё, крутой, в натуре? Или на побегушках служит?

— Отдай, гад! — Олива кинулась на обидчика, но тот поднял руки с файлами высоко, чтобы Олива, при её росте в сто пятьдесят восемь сантиметров, не смогла достать.

— На! — Фёдоров скомкал бумаги и, сунув их Оливе в лицо, кинул в грязную лужу, — Иди, доставай, бомжара. А ещё раз тебя увидим — саму в луже изваляем, как твои бумажонки. Усекла?

Олива, рыдая, с отекающим фингалом под глазом, кинулась доставать бумаги из лужи, но тщетно: они были безнадёжно испорчены. Теперь-то её точно уволят с работы. Никто не будет разбираться, виновата она или нет.

— Ну и что мне с тобой делать, а, Филимонова? Мало того, что три дня на работе не появлялась, так ещё и задание не выполнила! Тебя когда просили в налоговую съездить? В понедельник! А сейчас какой день недели? Пятница!

Олива с видом нашкодившей школьницы, в своей затрапезной спортивной куртке и со своим плохо чёсанным хвостом какого-то ржавого цвета волос, стояла перед столом начальника Елагина. Фингал под глазом, полученный накануне, был обильно замазан тональным кремом, что делало весь вид Оливы ещё более неряшливым.

— Из бухгалтерии на тебя жалуются! Из юротдела жалуются! Вот что, Филимонова, пиши-ка заявление об уходе. Мне такой курьер не нужен.

— Но я не виновата, я была в налоговой, там очереди. Я не смогла попасть… — невнятно промямлила Олива сквозь подступающие слёзы.

— Что ты там бормочешь? Почему другие люди попали, а ты нет, объясни мне, пожалуйста? Почему документы важные, прости господи, как из жопы достала? — Елагин гневно встряхнул грязной кипой вчерашних мятых бумаг, — Кто ж их теперь зарегистрирует? Ты что же, пьяна была? На ногах не стояла? Тогда тем более, за пьянство тебя уволить, по статье, и всего делов!

В кабинет Елагина, неся на подносе чашку кофе и печенья, вошла Яна.

— Спасибо, Яночка, спасибо, куколка… — и, бросив гневный взгляд на съёжившуюся в углу Оливу, прорычал: — А ты иди! Через пять минут заявление мне на стол!

— Простите, Александр Антоныч, но Оля не виновата, — заступилась Яна за подругу, — Её вчера избили и бросили документы в лужу.

— Кто избил? Ты видела?

— Н-нет, но…

— А раз не видела, как же ты можешь утверждать?

— Но вы же видите этот синяк…

— А что синяк? Может, она по пьяни сама с кем-то подралась? Ладно, — Елагин стукнул ладонью по столешнице, давая понять, что разговор окончен, — Пусть пишет объяснительную. Там посмотрим…

Олива вернулась в свою подсобку и там дала волю слезам. Села на свой продранный стул (стол курьеру в подсобке не полагался) и стала думать, с чего начать писать объяснительную. Да и что писать? Избили бывшие одноклассники во дворе и кинули важные документы в лужу? Опять переживать по новой это унижение.

В подсобку с ручкой и листом бумаги зашла Яна.

— Вот, — она протянула Оливе ручку и листок, — Пиши, всё образуется. Только сначала успокойся. Слезами горю не поможешь…

— Сволочи, — провыла Олива сквозь сжимавшие горло рыдания, — Одиннадцать лет в школе мучилась… Думала, закончу — вздохну свободно. Так нет…

— Да уж, — вздохнула Яна, — Но ты сама виновата. Ты так себя поставила, что каждый тебя может пнуть. И одеваешься, ты меня извини, конечно, но реально как бомж. Может, в деревне где-нибудь такое и прокатило бы. Но ты же не в деревне.

— Тебе легко говорить, — вяло огрызнулась Олива, — А на что бы я себе одежду купила? Моей зарплаты на еду едва хватает, а родители, сама знаешь. Отец — алкаш, а мать…

— Ну и что? Можно подумать, у меня отец президент. Но всё равно, я как-то стараюсь… соответствовать, что ли…

— Тебе легче соответствовать, с твоей внешностью тебе всё легко даётся.

Олива с досадой отошла к окну, вытирая припухшие от слёз глаза.