— В Архангельске так в Архангельске. Как скажешь…

Салтыков грубо мял Оливе груди, ловил ртом пряди её волос. Кремлёвские часы пробили час ночи — и то ли от этого боя, то ли от чего другого ей вдруг стало дурно.

— Фу, воняет от тебя как из общественного нужника, — резко отстранилась Олива, — Хоть бы штаны переменил. Президент!

Но ни обидеться, ни смутиться Салтыков не успел: внезапно, откуда ни возьмись, стеной ливанул дождь. Олива и Салтыков, взявшись за руки, побежали искать укрытия.

На противоположном берегу Москвы-реки гортанно заорал какой-то парень. Где-то вдалеке следом за ним подхватил ещё кто-то. Секунда — точно так же заорал и Салтыков.

— Перестань орать сейчас же! Петух! — одёрнула его Олива.

Но Салтыков не мог перестать орать. Сумасшедшая Москва, сумасшедшая ночь, сумасшедший летний дождь как из ведра, сумасшедшие крики парней, доносящиеся отовсюду, присутствие рядом девушки, от которой у него мутился разум, свели его с ума. Салтыков бежал под ливнем, держа за руку Оливу, и орал как жеребец:

— Йаааааа! Йаааааа! Йааааааааааааа!!!

В этом крике было всё: такая долгожданная свобода от учёбы, громадная масса впечатлений, распиравшее наружу желание, вызов всему свету, сумасшедший экстаз и счастье, счастье, от которого сносит башню, и когда совершенно не думаешь ни о чём, кроме того, что имеешь перед собой сейчас.

Пока у Оливы и Салтыкова где-то в центре Москвы происходило объяснение в любви, простуженный Майкл лежал в гостиничном номере и никак не мог прийти в себя от пёстрых событий свалившегося на него путешествия. За один этот день произошло столько всего, что голова у него шла кругом.

Началось всё с того, что в шесть утра в его дверь раздался звонок. Когда заспанный Майкл, зевая, в своей полосатой пижаме и тапках, пошёл открывать, он никак не ожидал увидеть в этот час на пороге своей квартиры Салтыкова и Оливу. Оба какие-то вздрюченные, не здороваясь и не церемонясь, они ворвались в квартиру и закудахтали:

— Так, Майкел! Собирай манатки, быстро!

— Погнали на вокзал, скорее!

— Ну, вообще-то, добхое утхо… — пробубнил ошеломлённый Майкл.

— Для кого доброе, а нам сваливать отсюда надо, — едва не сбив его с ног, выпалила Олива, — Причём — пулей!

— Да шо случилось-то?

— Потом, Майкел, всё потом, — Салтыков ринулся в комнату, где остались его вещи, — Щас в Москву едем. Да переодевай ты уже свою пижаму, некогда рассупониваться! Бери вещи!

— Шо бхать-то? — растерянно проборомотал Майкл, бессмысленно топчась в коридоре.

— Паспорт, лавэ — всё бери!

— А позавтхакать?..

— Да пока ты завтракать будешь!.. — потеряла терпение Олива.

И вот, буквально через пару часов, компания уже мчалась на Сапсане в Москву, и все трое хохотали до колик, вспоминая, как они утекали от возможного преследования мусоров.

— Рюкзак-то её там остался, — смеясь, рассказывал Салтыков, — Ну, думал, прийти по-тихому, забрать и свалить, пока никто не хватился. Дак хуй там — смотрю, а в подворотне уж ментовская машина с мигалками. Всё, думаю, хана. Съездили в Питер, называется…

— Слушай, а как вы всё-таки умудхились окно хазбить? — перебил его Майкл.

Но Салтыкову и Оливе меньше всего хотелось рассказывать об этом Майклу.

— Дак ты слушай, чё дальше было! — продолжал Салтыков, — Стою и думаю: валить надо, пока не засекли. И в то же время, рюкзак надо забирать — там же и паспорт Оливы, и всё…

— Кстати, откуда ты знал, что у меня там паспорт? — Олива подозрительно посмотрела на Салтыкова.

— Дык, откуда… — замялся тот, — Я подумал: раз сумки у тебя с собой не было, где ж ему ещё быть, как не в рюкзаке? Не в кармане же ты его хранила…

— Ты хассказывай дальше, — сказал Майкл.

— Ну, вот… Думаю: рюкзак идти туда забирать — самому палиться. Так-то я думал с хозяином договориться по-тихому, без мусоров чтоб… Да не успел, как видишь. И тут смотрю — хачик идёт пьяный. Смекнул я, что он из той общаги. Ну, и подвалил к нему, ключ дал — так, мол, и так… Сотку посулил — он мне рюкзак и вынес.

— Ты главного не рассказал: как за нами мусор припустился, — напомнила Олива.

— А, ну дык он, может, и не за нами… Но мы-то уж всего стремались. На счастье, авто поймали, водила как раз в Купчино ехал. И тут видим — вроде как за нами «хвост». Но оторвались в итоге.

— А вы увехены, шо нас в Москве на вокзале не пхимут? — с опаской спросил Майкл.

— Да не должны вроде. Он же, хозяин-то, паспортов у нас не спрашивал…

Однако, по мере того, как они приближались к Москве, Олива нервничала всё сильнее и сильнее. «Примут, как пить дать примут… — стучало в её голове, — Щас в кутузку — и пятнадцать суток за хулиганку как миленькой впаяют… А если ещё копаться начнут, чё да как? Чёрт меня дёрнул связаться с этим Салтыковым!..»

Между тем, поезд уже остановился на Ленинградском вокзале. Сердце у Оливы трепыхалось прямо у горла, как пойманный воробей; и, увидев на платформе трёх «мусоров», она смертельно побледнела и чуть было не хлопнулась в обморок.

— Не дрейфь, — Салтыков взял её за руку, — И не делай такое напуганное лицо. Я с тобой.

Ага, как же, подумала Олива. Со мной он. А как схватят, дак, небось, сразу все стрелки переведёт, выйдет, как обычно, из воды сухим, а ей всю кашу расхлёбывать.

Однако, к её великому облегчению, никто их на вокзале не задержал. Ребята без всяких происшествий спустились в переход метро, но тут возникла другая проблема: гостиница, поскольку останавливаться всем троим у Оливы, по понятным причинам, было нельзя.

Сначала они пытались спрашивать у прохожих на вокзале, где здесь можно остановиться по приемлемой цене, но люди смотрели на них как на ненормальных и, ни слова не говоря в ответ, спешили пройти мимо. После нескольких таких неудачных попыток вызнать у прохожих хоть какую-то информацию, друзья немного приуныли.

— Ну что за люди в этой Москве, — ворчал Салтыков, — Пипец, прям звери какие-то! Ответить нормально человеку и то считают зазорным…

— Нда уж… — озадаченно пробормотал Майкл, — Неудивительно почему Олива не чувствует себя в Москве комфохтно…

— Ну, а как вы думали, — проворчала Олива.

— Давай, может, всё-таки, к тебе поедем, — пустил пробный шар Салтыков.

Олива вся напряглась. Только этого ей и не хватало! Не хватало ещё их к себе везти, чтобы они столкнулись, не дай Бог, с её одноклассниками на районе и узнали о ней всю подноготную!

— Нет, — отрезала она.

— Ну почему-у?

— Сказала, нет, значит, нет! Ко мне нельзя, и это не обсуждается.

— Ладно, поехали в центх тогда. Может, там что-нибудь найдём, — предложил Майкл, — Или давайте купим газету с объявлениями и кахту гохода. Так нам пхоще будет охиентиховаться.

Однако газета мало чем помогла приятелям. Сев на лавку и развернув её в поисках объявлений о жилье, они не нашли и там ничего подходящего.

— Ничего нет, — расстроенно бубнил Майкл, — Всё пошло пхахом кохоче говохя…

— Да нет, ты погоди! Вот, смотри: раздел «сдать-снять»… — Олива ткнула пальцем в газетные объявления, — Вот то, что нам нужно!

— Ну и где?

— Да вот… Погоди-ка… Вот…

— Ага! От тхёх тысяч в сутки, — прочёл Майкл, — Нам, знаешь ли, такая хоскошь не по кахману. И то, видишь — тут одни агентства. Нет, ничего мы тут с вами не найдём. Нечего и пытаться…

— Не дрейфь, Майкл! — возразил неугомонный Салтыков, — Пока ищется — будем искать. Или вон, — он кивнул головой на виднеющееся на заднем плане здание Института Склифосовского, — Убьёмся башкой об стену, и ночёвка в Склифе нам с тобой гарантирована.

На поиски ночлега по приемлемой цене они потратили ещё полдня, пока совершенно случайно ноги не привели их к внушительному зданию гостиницы «Космос» на ВДНХ.

— Ого, прям вид из «Дневного дозора»! — воскликнул Салтыков, — А здание-то какое крутое… ващеее…

— Да уж… неплохо… — восхищённо проговорил Майкл. Он был насмерть поражён великолепием открывающегося вида. А когда Майкл говорил «неплохо», на его языке это означало не менее чем «суперкруто».