— Ну и скатертью дорога. Пусть катится! — отреагировал Салтыков.

Олива всхлипнула.

— Мелкий, ты что, плачешь? Что-то ещё случилось?

— Я тебе потом расскажу…

— Я скоро приду, мелкий. Ни о чём не переживай, слышишь? Я тебя очень-очень люблю!

— Я тебя тоже. Возвращайся, пожалуйста, поскорее.

А на улице, у подъезда, так и стоял народ. Покойника давно увезли, но люди не расходились. В гулком тёмном коридоре были слышны шаги и голоса — приехали следователи.

А люди стояли у подъезда, и никто не решался войти внутрь, словно весь этот страшный дом, особенно девятый этаж, был заражён вирусом смерти…

В одной из безвестных архангельских окраин на левом берегу Северной Двины асфальтированных дорог не было вообще. Весной и осенью, а также летом, во время проливных дождей, грунтовые дороги размывало так, что по ним нельзя было нормально ни пройти, ни проехать.

В один из таких-то августовских дней, после обильного дождя, пробиралась по ухабистой грязной дороге черноволосая девушка в светлой кофте. По всему видать было, что девушка эта не из местных, и, кроме того, редкостная чистюля. Однако вот брюки её после того, как мимо проехал чей-то замызганный «запорожец», окатив её жидкой грязью из-под колёс, оказались безнадёжно испачканными.

— Нахал! — злобно прошипела девушка вслед удаляющемуся «запорожцу» и, кое-как притулившись на обочине между размытой дорогой и высокой густой крапивой, росшей по обеим сторонам, достала из сумочки губку и принялась старательно вытирать замызганную штанину.

Очистив, наконец, брюки и туфли от грязи, девушка спрятала губку и достала из той же сумочки какой-то аккуратно сложенный листик бумажки, на котором красивым каллиграфическим почерком был написан чей-то адрес. Осторожно ступая по обочине дороги и стараясь вновь не запачкать туфель, она пошла далее, туда, где то там, то сям, утопая в густых зарослях крапивы и ивняка, были разбросаны низенькие деревянные строения. И вот, наконец, миновав две или три таких развалюхи, девушка остановилась и, ещё раз сверив намалёванный белой краской на стене номер дома с адресом на бумажке, храбро пробралась сквозь заросли жгучей крапивы к полуразвалившемуся крыльцу и, поднявшись по скрипучим ступенькам, стукнула три раза в дребезжащее, с трещиной окно.

«Неужели её нет дома?» — с разочарованием подумала девушка. Она уже собралась было уходить, как в треснутом окне вдруг показалось сморщенное лицо какой-то старухи.

Облегчённо вздохнув, девушка осталась ждать на крыльце, пока старуха выползет в сени и откроет ей дверь. Но наряду с радостью, что этот тяжёлый путь проделан ею всё-таки не зря, откуда-то снизу живота тянущей ниткой пополз страх.

Между тем, старуха открыла дверь и недоуменно воззрилась на пришедшую.

— Здравствуйте, — девушка обнажила в улыбке свои крупные белые зубы, — Вы — Лидия?

— Она самая, — сильно «окая», протянула старуха, — А тебе чего надо-то от меня?

— Я по рекомендации Нины Мезенцевой, — быстро сказала девушка, — Она сказала, что Вы сможете мне помочь…

— Не знаю никакой Мезенцевой, — отрезала старуха.

— Пожалуйста, не отказывайте мне, — взмолилась девушка, — Я хорошо заплачу…

— И ходють, и ходють цельный день, ни сну от вас, ни покою, — заворчала старуха, заковыляв вглубь сеней, — Ну ладно, иди зо мной. Да дверь-то зотвори! — крикнула она, оступившись о порожек, — Ох, ноги мои ноги, ох, болять, блядь их зодери совсем!

Старуха провела свою гостью на кухню, усадила за пустой стол. Девушка растерянно оглянулась по сторонам, но ничего мистического в окружающей обстановке не заметила. Кухня была крошечной, с одним окошком, мирно задёрнутым ситцевой занавеской в цветочек. Кругом не было ничего лишнего: маленький деревянный шкапчик, две табуретки и стол, на котором был только маленький дешёвый будильник, незажжённая церковная свечка, лист бумаги, карандаш, старушечьи роговые очки и старая, изрядно засаленная и потрёпанная колода карт.

— Так что ты от меня хочешь? Говори! — потребовала старуха.

— Видите ли, дело в том, что есть молодой человек, который…

— Понятно, — старуха протянула девушке лист бумаги и карандаш, — Пиши имя!

— Моё?

— И твоё, и его!

Девушка написала крупными буквами имена и протянула старухе.

— Ага. Мария… — прочитала старуха, надев на нос роговые очки, — А парень, значит, Андрей…

Старуха поплевала на ногти и, взяв колоду карт, начала раскладывать пасьянс.

— Понимаете, раньше я ему нравилась, а теперь он женится на другой… — сбивчиво начала девушка, однако старуха пресекла её.

— Молчи, молчи, ебать твою так!

Мими сконфужено замолчала. Старуха не нравилась ей — она была более чем странная, если не сказать сумасшедшая. Мими, воспитанная быть тихой и вежливой, не привыкла ни к какой грубости и не выносила мата. Ясновидящая Лидия, к которой она пришла за помощью, и которая, по словам Немезиды, действительно обладала сильными магическими чарами, оказалась вульгарной старухой, которая загибала матом похлеще любого архангельского гопника. И только сильное желание сделать по-своему, зачем, собственно, и пришла сюда Мими, не позволило ей сию минуту встать и уйти.

— Ну вот что, Мария, — сказала, наконец, старуха, — Оплела его эта девка. Ослепило его желание обладать ею… Вижу, девка эта из богатеньких…

— Она москвичка, — сказала Мими.

— Вот то-то и оно… — старуха вытащила из колоды бубновую шестёрку, — Манит его дорога туда, в Москву… Из-за Москвы и сошёлся он с нею…

— Так значит, он её не любит?

— Эва, какая ты, Мария, прыткая! Погоди, погоди… — старуха переложила карты рубашками вниз, — Вижу, любишь ты этого парня, хочешь ты быть с ним… Вижу, вижу, не отпирайся.

Мими залилась краской. Неужели старуха и правда видит всё насквозь?..

— Но не любит он тебя, детка. Не любит… — старуха показала ей девятку треф, — В общем, вот что, — она смешала карты, — Если хочешь, могу сделать тебе приворот на него. Но приворот хорош только тогда, когда хоть искорка любви у него к тебе есть. Если нету — от приворота жить он без тебя не сможет, но будет ненавидеть тебя, проклинать… Хочешь так — могу сделать, только потом не жалуйся.

— Нет, так не надо… — испуганно отказалась Мими.

— Вот она, соперница твоя, — старуха вытащила пиковую даму, пододвинула к свечке, — Вижу, ненавидишь ты её, хочешь сжить со свету… Сильна твоя соперница, но победить её можно. Я могу помочь тебе. Могу сделать так, что он её начнёт ненавидеть… Могу и убить её…

— Убить? — переспросила Мими, и сладко-жгучее чувство мести к сопернице ударило ей в голову.

— Убить, — повторила старуха, — Только я за это, красавица моя, недёшево возьму…

Мими колебалась. Никогда ещё в жизни не задумывала она таких чёрных дел. Но ненависть к Оливе была настолько сильна, что Мими ничего так не сильно не желала, как уничтожить её. Мими вспомнила наглую Оливину физиономию, когда та ворвалась без приглашения к ней домой, вспомнила, как Салтыков, тот самый Салтыков, из-за которого Мими не спала ночами, обнимал эту гадину на балконе у всех на глазах — и яростная, злая решимость в конце концов всё-таки взяла верх.

— Я согласна, — тихо, но твёрдо сказала Мими.

«Проклятая гадина! — мысленно прошипела она, — Ты мне за всё заплатишь…»

Отпуск Оливы подошёл к концу.

В полдень, собрав вещи, Салтыков и Олива сдали хозяину квартиру, но до поезда ещё оставалась уйма времени, и они, сдав чемодан Оливы в камеру хранения, отправились гулять в центр.

Они сидели у пьедестала памятника Ленину, прижавшись друг к другу спинами, и говорили о своей будущей супружеской жизни. Гранит, нагретый солнцем, был тёплый, почти горячий. Олива блаженно полулежала, опершись на Салтыкова, и смотрела в небо, туда, где пропадал шпиль высотки — самого высокого в Архангельске здания…