— Давай сделаем так, — решила она, — Я сейчас пойду в книжный, погуляю по торговому центру. А ты в это время поговоришь с Оливой сам. Тогда, и только тогда будет смысл ещё чего-то планировать.

Вскоре после того, как закрылась дверь за Яной, из продуктового вернулась Олива и, протянув Салтыкову сумки, обняла его крепкий торс, жадно вдыхая сладко-горький запах его тела — единственный и неповторимый, который она могла бы с закрытыми глазами опознать из миллиона. Он пах почему-то сеном, сосновой корой и луговым разнотравием. Хотя на самом деле это был лишь пот, смешанный с одеколоном Хуго Босс и дымом сигарет «Винстон». Но Олива, тем не менее, млела от его запаха — недаром говорят, что любимые люди пахнут лучшими ароматами земли.

— А я курицу купила, — похвасталась она, целуя Салтыкова в губы, — Сегодня буду варить мой фирменный бульон. Всего-то сыпануть туда горстку риса да головку чесноку — а запах объедение. За уши не оттащишь!

— Бульон это хорошо, — вымученно улыбнулся Салтыков, — Только, знаешь, мелкий, ты лучше эту курицу пожарь…

— А чё бульон не хочешь? Жареную-то мы её в один присест съедим; а бульона дня на три хватит…

— То-то и оно, что не успеем мы съесть твой бульон, — кисло сказал он, и от его тона Оливе вдруг стало не по себе.

— Почему? — спросила она, садясь на кушетку в коридоре.

— Видишь ли, мелкий… — промямлил Салтыков, пряча глаза, — У меня сейчас возникли некоторые трудности… Ну, словом, тебе лучше вернуться в Москву вместе с Яной, и пожить какое-то время у мамы… Так надо…

Оживлённая улыбка медленно сползла с лица Оливы, черты опустились и помертвели, и Салтыков вдруг впервые обнаружил, что Олива начала стареть, и восемнадцать ей уже дать было нельзя.

— Подожди, но ты же снял эту квартиру на длительный срок! Разве нет? — глядя ему в глаза, спросила она.

— Да, но… — Салтыков запнулся, — Понимаешь, мелкий, я тут проанализировал кое-что… Не потянем мы сейчас совместную жизнь… Пока не потянем…

— Начинается! — обречённо выдохнула Олива, — Хочешь от меня избавиться, так и скажи.

— Мелкий, ну почему сразу «избавиться»?

— А как это ещё называется? — хмыкнула она, — Только не надо говорить мне, что мы могли бы остаться друзьями. Мы были друзьями до Питера, и я тебе говорила — не надо, я же знала, чем всё кончится. Ты не послушал. Заметь, не я к тебе первоначально полезла со своей любовью, а ты ко мне…

— Понимаешь, мелкий, тогда всё как-то проще казалось, чем теперь…

— А что изменилось-то? Разлюбил? Может быть, другую встретил? Так бы сразу и сказал…

— Нет, мелкий, я люблю тебя очень сильно, но любые чувства со временем теряют свою новизну и переходят в повседневность. Если мы будем жить вместе, быт окончательно убьёт нашу любовь…

— Чушь собачья! — выпалила Олива, — Как же люди женятся, рожают детей — почему-то они не боятся, что их чувства убьёт быт! Сказал бы уж прямо, что охладел ко мне — что я, не вижу, что ли?

— Называй это как хочешь, мелкий, — устало произнёс Салтыков, — Может, это и так, но я всё равно люблю тебя. Пусть не так, как летом и осенью. Но люблю!

— Что-то я этого не вижу, — горько усмехнулась Олива, — Если любишь, так докажи это! Ты же прогоняешь меня, потому что тебе важней твой грёбанный бизнес, мещанское благополучие важнее для тебя, чем я! Тогда какая же это любовь?!

Салтыков тяжело вздохнул.

— Не понимаешь ты меня, мелкий…

— А тут и понимать нечего.

Курица в пакете начала оттаивать, пустив на линолеумный пол прихожей грязноватую коричневую лужицу. Олива, забыв про неё и не снимая обуви, прошла вслед за Салтыковым в гостиную.

— Я прошу тебя подождать полтора года, — сказал он.

— Нет.

— Ну хорошо, полгода! Всего лишь полгода, до лета! А летом ты приедешь.

— Нет.

— Ну несколько месяцев! Всего лишь несколько месяцев…

— Нет, и торговаться со мной нечего. Ты не на базаре.

Салтыков озадаченно замолчал. Вот же блин, упёрлась как баран, подумал он.

— Ты хоть понимаешь, в какое дурацкое положение ты меня ставишь? — воскликнула Олива, — Я вернусь в Москву, а дальше что? Что я матери скажу? А друзьям? Люди-то что теперь обо мне подумают?.. Скажут, что меня попёрли, выставили пинком под зад!..

— Я, меня, обо мне… — пробормотал Салтыков и горько усмехнулся, — Мелкий, скажи — а м е н я-то ты вообще любишь?

— Почему ты спрашиваешь? Ты же знаешь ответ.

— Хорошо. Ты меня любишь. Но ты ведь не хочешь, чтобы тот, кого ты любишь, был несчастлив, правда?

— Я не понимаю, к чему ты это клонишь? — взвилась Олива, — Если люди любят друг друга, для них только счастье — быть вместе. Я люблю тебя, я не могу без тебя жить, потому и хочу только одного — быть с тобой, только с тобой. А ты если меня любишь, то тоже должен хотеть быть со мной. Иначе это не любовь…

— Понимаешь, мелкий, я очень тебя люблю, но если я не буду иметь возможностей жить не в стеснённых условиях, есть то, что я хочу, бывать там, где я хочу, я буду несчастлив…

— То есть, ты хочешь сказать, что со мной будешь несчастлив? Я правильно тебя поняла?

— Нет, мелкий… Просто было бы лучше нам ещё немножко подождать…

Олива отвернулась к окну, усиленно теребя пальцами занавеску.

— А если я беременна, тогда что?..

Кровь отлила у Салтыкова от лица.

— Что? — одними губами прошелестел он.

— У меня задержка, — каким-то неестественным, безэмоциональным голосом проговорила Олива.

Салтыков резко взял её за плечи и развернул к себе.

— Мелкий, ты что, беременна?! Это правда?

— Кажется, да, — выдавила из себя Олива, чувствуя, как краска жаркой волной заливает её лицо.

Салтыков отпустил её, нетвёрдыми шагами дошёл до кресла. Ноги не держали его, были словно ватные.

— Нет, мелкий, этого не может быть… — выдохнул он.

Олива, не глядя на него, молча продолжала теребить занавеску на окне.

— Нет, мелкий, подожди… — Салтыков никак не мог справиться с новостью, лавиной обрушившейся на него, — Ты это серьёзно, мелкий? Ты делала тест?

— Да, — коротко сказала Олива, всё ещё стоя к нему спиной.

Он вскочил с кресла, снова развернул её к себе и пристально, не отрываясь, посмотрел в глаза.

— Мелкий. Нам сейчас с тобой не поднять ребёнка. Ты понимаешь это?!

Олива низко опустила голову, и только на свету от окна было видно, как горят пунцовым цветом её уши.

— Аборт я делать не буду, если ты об этом, — на одном дыхании выпалила она.

— Господи, мелкий, ну какой аборт? Какой аборт?! — Салтыков снова в волнении забегал по комнате, — Но не вовремя это так, понимаешь? Не вовремя!..

— Ты тоже некоторым образом в этом замешан, — глухо сказала Олива, — Растить ребёнка одна я тоже не собираюсь.

Салтыков упал в кресло и, гортанно застонав, уронил голову на руки. Несколько секунд он просидел так, затем поднялся, хмуро сжав скулы.

— Ладно, мелкий… — наконец, произнёс он, — Собирайся, пошли…

— Куда? — Олива даже опешила.

— Жениться. Ты же хотела…

И Салтыков, не говоря более ни слова, вышел в коридор и принялся натягивать свои унты.

Победа была одержана.

Несмотря на то, что заявление им в тот день подать не удалось, так как была суббота, и в загсе шли церемонии бракосочетания — Олива уже не сомневалась в том, что, хоть и с боем, хоть и с шантажом, но всё же в итоге добилась своего, и Салтыков теперь уже никуда от неё не денется.

Вечером к ним пришли гости: Кузька, Павля, Гладиатор, Хром Вайт и даже Лис с Денисом, которых Олива не поленилась вызвонить, сказав, что сия вечеринка устраивается не просто так, а по поводу, и повод этот весьма значительный.

— Ну, не пугай, — шутливо сказал Денис, появившись на пороге с бисквитным тортом в руках, — Неужели поженились?

— Почти, — напустив на себя таинственность, сказала Олива.

— Оу! А жених-то где? — Денис заглянул в гостиную и, найдя там Салтыкова, протянул руку, — Ну, привет, жених! Чтой то ты какой-то угрюмый? Не рад?