— А если я избавлюсь от Оливы… ты будешь со мной? — спросил Салтыков, целуя ей руки, — Да? Да? Скажи: да?

— Посмотрим, — холодно отвечала Яна, — Пока это только слова. А слова ничего не решают.

Салтыков озадаченно замолчал. Было ясно, что эту просто так голыми руками не возьмёшь.

— Иди к себе, — сказала она, — Иди, а то я не высплюсь.

Салтыков молча взял свою подушку и вышел из спальни. Сигареты не помогли ему снять напряжение и он, недолго думая, отправился к Оливе.

Олива спала на диване, свернувшись калачиком. Салтыков в раздумье постоял над ней секунды две. Он ненавидел её, ему захотелось избить её, изнасиловать или как-нибудь ещё сорвать на ней свою злость. Мгновение — и он уже грубо стягивал с неё трусы, навалившись на неё сверху.

— Что ты делаешь? Не надо… — слабо отбивалась Олива спросонья.

— Надо! — отрезал Салтыков, — Раз ты моя будущая жена, то не ломайся, а привыкай к покорности! Раздвинь ноги! Ну?

Олива послушно раздвинула ноги. Салтыков грубо вошёл в неё — даже не вошёл, а уместнее было бы сказать «трахнул». Она закричала от боли.

— Не ори, с-с-сука, — прошипел он, зажимая ей рот рукой.

У Оливы из глаз брызнули слёзы.

— Мне же больно…

— Потерпишь!

Было больно. Было неописуемо больно. Олива кричала не своим голосом, плакала, сжимала руки в кулаки, чувствовала, как по лицу вместе со слезами струится пот, просила пощады. Салтыков не щадил её.

— Раздвинь ноги! Ещё! Сильнее!!

— Я не… могу… ай, мне больно!!!

— Терпи…

— Я умоляю тебя… Смилуйся! Пощади! Я прошу тебя… Выпусти меня, пожалуйста…

— Терпи.

Она кричала от боли. Салтыков зажимал ей рот рукой. Оливе казалось, что ей там рвут внутренности железным крючком, но она терпела. А он доводил себя до оргазма.

Он кончил. Олива откинулась на подушки, глотая слёзы. Так прошёл первый в её жизни настоящий секс…

— Что ты ревёшь? — грубо спросил её Салтыков, — Теперь ты уже не девочка.

— Мне больно… там… сильно…

— Ну, ничего, ничего.

Он задремал. Олива положила голову ему на грудь. Что ни говори, а свой первый раз она представляла себе несколько иначе.

«Но раз уж так вышло, то всё, обратного хода нет… — подумала она, засыпая, — Он теперь может делать со мной всё что захочет, и я вынуждена буду всё терпеть, потому что я люблю его и не представляю своей жизни без него…»

Где-то на улице пронзительно завыла собака.

«О, да что ж такое?! Что она всё воет, и в прошлую ночь выла… — в тоске заметалась Олива, — Беду накликает… А-а! Всё равно уже, хуже не будет, потому что хуже уже некуда…»

Розовые лучи зимнего солнца мягко играли на свежевыпавшем снегу всеми цветами радуги. Неподвижные ветви елей, покрытые шапками снега, поражали своей девственной красотой и, если бы не оживлённые голоса за деревьями и не лыжня, проторенная на снегу, можно было бы подумать, что лес этот — охраняемый заповедник, куда не ступала нога человека.

Из-за заснеженных елей проворно выехали двое лыжников и покатили вниз по лыжне. Один был высокий, худощавый светловолосый парень в спортивном костюме; другой лыжник, пониже ростом, была большеглазая девушка с золотистыми кудрями, убранными сзади в хвост. Она довольно неуверенно двигалась на лыжах, в отличие от парня, который красиво гнал своё тренированное тело по лыжне.

— Янго, палки назад! — крикнул он, когда лыжня покатилась вниз под горку.

Девушка послушно отставила назад палки и, разогнавшись, покатила вслед за парнем. Кузька (ибо это был он) смело погнал вниз по трамплинам.

— Пригнись! — велел он ей.

Яна не сориентировалась вовремя и, потеряв равновесие, кувыркнулась с трамплина в большой сугроб.

— Ой, мамочки, это был крутой вираж!

— Да с чего, через час будешь и не такие виражи преодолевать, — Кузька протянул ей руку.

— Ты согласен быть моим личным тренером?

— Я согласен! — развеселился Кузька.

Он поднял Яну на ноги, но не успели они съехать вниз с горы, как врезались друг в друга и оба нырнули в сугроб.

— Какая романтика, — произнёс Кузька, лёжа с Яной в снегу, — Лежим тут с тобой, смотрим на голубое небо…

«Ах, если бы вместо Кузьки здесь лежал Димка!..» — невольно подумала она.

Впрочем, сей факт на данный момент не сильно огорчал Яну. Ей нравился Кузька, с ним было весело и прикольно. Она чувствовала, что тоже нравится Кузьке и это приятно щекотало её самолюбие. К тому же за ней явно ударял Паха Мочалыч: накануне он сказал ей, что она самая красивая девушка на форуме Агтустуд.

— Но я не зарегана на форуме Агтустуд! — смеясь, отвечала Яна.

— Так зарегайся, — предложил ей Павля, — И будешь самой красивой девушкой на форуме.

«Офигеть, сколько у меня тут поклонников, — самолюбиво думала она, считая по пальцам, — Кузька, Павля, Хром, Вайт… Мало их, так ещё и этот… Салтыков… Эх, Димка, Димка!.. Ну почему не ты на их месте?.. Почему?..»

Как ни старалась Яна забыться и выбросить из головы мысли о старшем Негодяеве, как ни убеждала саму себя в том, что после его признания тридцать первого декабря, и признания его брата, на этой любви необходимо поставить жирный крест — она до последнего не могла поверить, что ей ничего с ним не светит. Сначала она даже возненавидела его за то, что не оправдал её чаяния; в тот вечер, тридцать первого декабря, ей всё было мерзко и постыло. И, как это часто бывает с несчастливыми людьми, голову её не миновала гаденькая мыслишка: «Раз мне плохо, то пусть всем остальным будет плохо! Терять мне всё равно уже нечего: стало быть, мне теперь всё можно!» С этой-то мыслью и не оттолкнула она Салтыкова, когда он, думая, что она в глубоком обмороке, впервые поцеловал её.

«Олива? Мне наплевать на Оливу; у меня не сложилось с Димкой, так пусть и у неё не сложится ничего!» — пронеслось тогда в голове Яны.

Но после инцидента в ночь на второе января, когда братья Негодяевы, словно два супермена из американского кино, спасли её от гибели, чувства с новой силой заполыхали пламенем в её груди. Надежда, что это может стать точкой поворота, и теперь Дима взглянет на неё другими глазами, снова поселилась в сердце Яны. Однако, чуда не произошло; привезя её домой и сделав ей чай, Дима по-прежнему избегал её прикосновений и ушёл, по-прежнему холодный и неприступный.

И вот теперь — Салтыков…

Нет, всё это требовалось тщательно, детально обмозговать. Салтыков, конечно, трепло, это ежу ясно, но если поступить по-умному… Что, если и вправду пойти ва-банк прибрать его к рукам?..

«А что? Жених он перспективный, деньги зарабатывать умеет, а такие каждый день тоже на дороге не валяются…» — думала Яна, когда уже все ехали домой в машине Сани Негодяева.

Обогнав впереди едущий грузовик, Саня прибавил газу.

— Ну ты, Саня, гонщик Шумахер прям! — не удержался от комментария Кузька.

— Да с чего! — отшутился он, — Какой русский не любит быстрой езды!

— Вопрос надо ставить корректнее: какой быстрый ездок не любит «русской», — сострил Павля.

«Конечно, я Салтыкова не люблю, — продолжала Яна рассуждать сама с собой, — Но это мне даже на руку. К тому же, он лучший друг Димки Негодяева; значит, доступ к нему через Салтыкова будет открыт. Может, у него хоть ревность сработает, если ничего другое не действует… Ну, а если так-таки ничего не выйдет с Димкой, то хоть Салтыков останется…»

— Блин, Янку-то забыли козулями угостить, — оторвав её от мыслей, спохватился Павля.

— Фу, какими ещё козулями? — Яна аж наморщила нос, — Козявками, что ли?

Парни дружно расхохотались.

— Неет! Козуля — это наш национальный поморский пряник! Его обычно выпекают к Рождеству, — наперебой объяснили ей.

— Ну, я думаю, у вас есть уйма времени, чтобы это сделать, — сказала она, — Мы ведь ещё вернёмся в Малые Карелы, не так ли?

— Но ведь через два дня тебя уже здесь не будет, — грустно сказал Павля и почему-то вздохнул.