— Трахаются?

— Да!

— В нашей спальне?

— Да!!!

Секунда — и Салтыков как тигр кинулся к дверям. Олива, слышавшая всё, моментально выскочила из-под одеяла и кинулась наперерез Салтыкову.

«О Боже, если он застукает там Ярпена и Регинку, им конец! — стучало в её голове, — Я должна во что бы то ни стало задержать его…»

— Мелкий, отойди! — приказал Салтыков, пытаясь отодвинуть Оливу, которая встала в дверях, преградив ему выход.

— Нет, послушай, не ходи туда, пожалуйста, не ходи! — скороговоркой выпалила Олива, держась одной рукой за дверной косяк, а другой пытаясь обнять Салтыкова за шею.

— Отойди!!! — гаркнул вдруг Салтыков и с силой толкнул Оливу в грудь так, что она отлетела в коридор, — Курица глупая!!! Я здесь хозяин! Поняла?!

Парни высыпали в коридор и ошарашенно уставились на Салтыкова, но никто не посмел остановить его. Олива, будучи шокированной, кое-как встала, опираясь о стену. Она даже не поняла, что произошло.

Внезапно из гостиной раздался страшный треск. Салтыков, на полдороге к спальне, развернулся и побежал обратно.

— Блядь! Они там стёкла ломают!!! — крикнул он и, как вихрь пронесшись мимо Оливы, кинулся в гостиную проверять, кто ломает стёкла.

Между тем, Яна сама открыла дверь спальни и резко щёлкнула выключателем. Предчувствуя, какой позор ждёт несчастных влюблённых, которые всего лишь навсего захотели уединиться вдвоём от шумной толпы, Олива запоздало кинулась следом за Яной, но тут же тупо осеклась на пороге.

Спальня оказалась пуста.

— Чёрт знает, из-за чего такой сыр-бор подняли! — засмеялся Капалин, недоуменно крутя головой, — Прям кровавые бои развернули у дверей спальни, а там и нет-то никого!..

Оливе стало унизительно и противно. Она почувствовала, что смертельно устала от всего этого бедлама и, ни говоря больше ни слова, побрела в соседнюю комнату, где уже спали двое парней, попросила их подвинуться и, улегшись рядом с ними, моментально вырубилась, заснув чуть ли не летаргическим сном.

Проснулись они поздно, где-то около часу дня. Гости, навоевавшись вдоволь и оставив после себя свинарник, разбрелись где-то под утро, и квартира почти опустела.

Олива проснулась, лёжа в какой-то куче-мале. На широкой постели Яны, как дрова, валялись убитые в хлам пять человек, и было непонятно, где там Салтыков, где Павля, где Хром Вайт.

— Ой, ктой-то… — сипло проговорила она, на ощупь попав рукой в чьё-то тёплое тело, — Хром, ты, что ли, тут?.. Аха-ха-а… — Олива зевнула и с трудом продрала глаза, — Сколько время-то?

— Четверть второго, — глядя на часы в телефоне, сказал Мочалыч и, встав с постели, нетвёрдой походкой проследовал в уборную.

Салтыкова мучило похмелье. Башка после вчерашнего раскалывалась, во рту было ощущение, будто кошки насрали. Он уже проснулся и продолжал лежать на спине между Яной и Оливой. Приоткрыв глаза и увидев рядом с собой спутанную голову Оливы с опухшим со сна лицом и потёкшей тушью от несмытого со вчера макияжа, Салтыкову стало особенно муторно.

«Ну и рожа у тебя, Шарапов…» — невольно подумал он.

— О чём задумался? — спросила его Олива.

— Я задумался о том, — отвечал он, — Что все люди, в сущности — это большие мешки с дерьмом. Вот мы лежим тут — четыре мешка с дерьмом…

— Ты своё содержание на других не перекидывай, — заметила Яна, — Говори лучше про себя.

— Вот именно, — обиделся Хром Вайт, — Тоже, нашёл сравнение…

— Что ж, значит, я, по-твоему — тоже мешок с дерьмом? — спросила Олива, задетая за живое больше всех.

— Конечно, — отвечал Салтыков, — А разве нет? Это ж правда, мелкий, а на правду нельзя обижаться, ты же сама говорила.

— Ну, знаешь!.. Это уже ни в какие ворота не лезет!

Олива вскочила с кровати и, едва сдерживая рыдания, убежала на кухню. Она ждала, что Салтыков пойдёт за ней, попросит прощения. Но он не шёл.

Салтыков же, выкурив на кухне очередную сигарету, собрался и, сказав Яне, что ему надо отлучиться по делам, вышел из квартиры.

Он шёл по улице куда глаза глядят, кутаясь в шарф от морозного ветра. Салтыков вспомнил, как полгода назад вот так же бесцельно шёл по улице, выгнанный Оливой из дома, но теперь он уже не чувствовал в душе той боли, того оскорбления, того недоумения и гнева. Теперь на душе у него было лишь тупое равнодушие и усталость. В этот раз никто его не выгонял, но он и сам рад был убраться подальше от дома, хоть в мороз, хоть в метель. Идти было некуда: к родителям он не хотел, всё по той же причине боязни лишних расспросов, к Ленке пойти не мог, так как на новогодние праздники она уехала куда-то отдыхать, а к Негодяеву не пошёл, так как опасался, что Яна и Олива могут туда прийти, а видеть их, особенно Оливу, он хотел сейчас меньше всего.

Миновав высотку, Салтыков вышел на набережную, где у причала, скованный льдом, высился в косых розовых лучах низкого зимнего солнца заснеженный корабль. Почти не обращая внимания на мороз, Салтыков присел на бетонный парапет и закурил.

«Куда уйти? Куда прислониться? — текли невесёлые мысли в его голове, — В бар разве пойти нажраться? А-а! Потом она мне мозг ещё больше вынесет… Эх, и угораздило же меня так вляпаться! Ну, куда мне теперь?»

Мороз, между тем, крепчал; сигарета давно потухла, и у Салтыкова начало сводить под перчатками пальцы. Он снова встал и пошёл, и ноги сами собой привели его к высотке, где он работал. «Зайти, что ли, погреться», — подумал он, нащупывая в кармане ключ от своего рабочего кабинета. Однако, несмотря на праздничный день, дверь кабинета почему-то оказалась не заперта.

«Странно… — подумал Салтыков, входя внутрь, — Неужели и сегодня у нас кто-то здесь работает?»

Так оно и оказалось. За своим рабочим столом, копаясь в чертежах, сидела Нечаева.

— Таня? — удивился Салтыков.

— А, это ты, Андрюш, — Нечаева вздрогнула от неожиданности, но, увидев его, улыбнулась своей тонкой улыбкой ласковой, но умной и зрелой женщины, — А я тут хотела доделать кое-что, чтоб за душу не тянуло… Ты-то чего пришёл первого января?

— Я-то?.. Да так… Тоже, знаешь, захотел немного поработать…

— На улице холодно, ты, вероятно, замёрз? Хочешь чаю горячего? У нас как раз ещё торт остался с корпоратива… И даже коньяк…

Чайник уютно забулькал, закипая. Нечаева достала из холодильника торт, запотевшую бутылку коньяку. Бросив Салтыкову в кружку душистый пакетик, запарила кипятком. Движения её были аккуратны и неторопливы; во всём этом чувствовалась настоящая женщина, ласковая и хозяйственная.

Салтыков впервые невольно залюбовался Нечаевой. Ей было тридцать два года; её возраст не первой молодости уже был заметен по начавшей вянуть коже лица и тонким морщинкам вокруг глаз. Но сегодня, в этом пустынном сумрачном кабинете, в свете настольной лампы, в этом мягком бежевом свитере с горловиной она показалась ему восхитительной и сексуальной.

— У нас с тобой очень много общего, Таня, — произнёс Салтыков, отогревшись коньяком, — Мне даже уходить отсюда не хочется, так бы и просидел тут с тобой до ночи…

— И бросил бы там свою невесту одну? — улыбнулась Нечаева.

— Да какая она мне невеста! Наши отношения давно зашли в тупик, — отмахнулся Салтыков, — Трёх дней ещё не прошло, как она приехала, а я больше видеть её не могу. С одной стороны, мне её жаль, поэтому не могу я ей прямо об этом сказать… Но и быть с ней тоже уже сил никаких нет…

— Почему? — спросила Нечаева.

— Да потому что бесит она меня! — интонации Салтыкова резко стали злыми, — Пипец, чуть что — сразу сопли, истерики, мозгоёбство! В постели ноль полный. Лежит, как бревно, ломается… Э, да что говорить! Не могу я с ней, и всё тут…

— Что ж, — сказала Нечаева, — Важно, что ты это понял до женитьбы. Я так понимаю, разрыв не за горами?

Салтыков нахмурился.

— Думаю, после праздников я дам ей отставку, — сказал он, — Правда, пока не знаю, как…

— Я бы не советовала тебе с этим затягивать, — Нечаева решительно встала со стула, — К тому же, Андрюш, у меня есть к тебе одно дело… Точнее, предложение, и очень, очень заманчивое.