Салтыков же продолжал буквально засыпать её вопросами.

«А ты сейчас где-нибудь учишься?»

Олива терпеливо ответила.

«А в каком вузе? А на каком факультете? А на каком курсе?» — продолжал допрашивать он.

«Он чё — досье на меня, что ли, собирает?» — невольно подумала Олива. Чрезмерное дотошное любопытство виртуального собеседника начало потихоньку раздражать её. Однако она назвала ему свой вуз и факультет.

«Значит, ты тоже инженер? Круть! — отвечал ей Салтыков, — Ты — умница, говорят, в Москве очень сложно поступить и учиться. Кем ты работаешь?»

«Сказать ему правду, или соврать? — пронеслось в её голове, — А чего… Можно и соврать… Мне от этого ни горячо, ни холодно…»

«Я работаю секретарём-референтом», — ответила она.

А секретарь-референт в это время как раз стояла у Оливы за спиной, заглядывая через плечо в её простенький мобильник Siemens M50.

— Что ты там всё строчишь?

Олива вздрогнула и инстинктивно спрятала телефон.

— Да так, — краснея, промямлила она.

— Неужто виртуальный жених нарисовался? Да уж мне-то могла бы сказать. Подруги же как-никак, — Яна капризно надула губки.

— Да ну, скажешь тоже. Просто парень из Архангельска. Общаться с ним прикольно.

Яна брезгливо наморщила носик.

— Откуда?..

Олива терпеть не могла заносчивость в людях. А с заносчивыми людьми ей приходилось иметь дело постоянно, ведь не только одна Яна в её окружении была такой. Одноклассники, однокурсники в институте, коллеги по работе, и даже её собственная мама — все они были заражены этой «звёздной болезнью», которую можно было ещё определить как «синдром москвича». Синдром этот заключался в презрительном отношении ко всем, кто так или иначе относился к миру «за МКАДом», как будто Москва — это единственное цивизованное место в стране, а всё, что за её пределами — деревня галимая, где нет электричества, медведи ходят по улицам, а люди все без исключения хлебают лаптем щи.

Оливе не хотелось ссориться с Яной, но и посвящать её в тайники своей души и личной жизни не хотелось тоже. Не хотелось, чтобы её недавно обретённая радость и мечта были жестоко и презрительно высмеяны и оплёваны.

А радость действительно пришла будто бы ниоткуда. Но ведь не объяснишь же Яне, что с тех пор, как Олива нашла в интернете этот архангельский студенческий форум, и познакомилась там с Салтыковым, который первым откликнулся на её пост и оставил свой номер мобильного, у неё впервые за много лет появилось желание просыпаться по утрам, и ожидающий её каждое утро маленький конвертик в углу дисплея на телефоне заряжал её невероятным позитивом на весь предстоящий рабочий день, каким бы тяжёлым он ни был.

Смс-переписка с парнем, которого она никогда не видела не только в реале, но и даже на фотографии, почему-то странно волновала Оливу. Салтыков невероятно притягивал её своим красноречием, а красноречив он был не по годам. Русской речью он владел в превосходстве, слова в предложения складывать умел, к тому же в его словах скользило столько открытости, доброжелательности и искреннего участия, что Олива невольно почувствовала расположение к нему и доверие. И её прорвало: она сама не заметила, как постепенно раскрылась перед этим незнакомым, в общем-то, человеком. Не целиком, конечно, не полностью. Оливе казалось, что она скорей умрёт, чем расскажет про чмырящих её одноклассников, девственность в почти девятнадцать лет, курьерскую подсобку с драным стулом и зарплату четыре тысячи рублей в месяц. Но пожаловаться на жизнь хотелось. Тем более, такому чуткому вроде бы собеседнику, пусть и виртуальному.

«Бедненькая, — неизменно отвечал он на все её излияния, — Как бы я хотел тебе хоть чем-нибудь помочь…»

С одной стороны, Оливе льстило, что хоть кто-то ей сочувствует, и понимает её. Но сочувствие это было… какое-то ходульное, что ли. Впрочем, Олива, в силу своей молодости и неопытности, не знала ни слова «ходульность», ни его значения, поэтому не могла дать себе ясного отчета, почему этот парень с одной стороны так притягивает её к себе, а с другой — настораживает. Ей его участие было и приятно, и неприятно одновременно. Тексты его были всегда длинны и содержательны, но в то же время в них присутствовал тонкий налёт пошлости. Салтыков не предлагал ей «секса по телефону» и прочего в таком духе, но что-то в его сообщениях такое было. Даже в его, казалось бы, невинных ежевечерних пожеланиях «Оленька, спокойной ночи!» проскальзывал едва уловимый привкус чего-то такого, словно еле-еле отдающая хлоркой вода из-под крана. Олива не могла этого объяснить, но чувствовала, и тем не менее, жадно пила эту воду его эсэмэсок со странным привкусом, пила, и никак не могла утолить своей жажды.

«Честно говоря, я не считаю себя красивой, — отвечала Олива на просьбу Салтыкова описать свою внешность, — Рост у меня маленький, ноги короткие. Волосы обычного цвета: прямые и сами не вьются… Глаза тоже обычные — серые… Ещё у меня есть веснушки… Нос курносый, да и вообще черты лица неправильные… И вообще я себе совсем не нравлюсь…»

«Да ну, брось ты! — шутливо отвечал Салтыков, — Я тоже маленького роста, меньше всех в компании, и совершенно не парюсь по этому поводу…»

Салтыков и правда нисколько не комплексовал из-за своей внешности. Несмотря на то, что ростом он был мал и на лицо неказист, он ощущал себя в своей среде чуть ли не королём. Впрочем, его архангельскому окружению никогда и в голову не приходило считать его некрасивым, и лишь одна Олива, когда прокралась в приёмную Яны, где стоял компьютер, с риском попасться на глаза начальнику Елагину, отрыла на фотофоруме его фотографию — и ужаснулась.

Салтыков на фото был в Музее военной техники. На голове у него, как у фашиста, красовалась каска; он стоял в ней, запрокинув руки за голову, и ржал, широко распялив рот, как будто говорил: «Гааа!» Рожа у него была красная, нос из-за гримасы казался картофельным и блестел, маленькие «поросячьи» глазки, опухшие с похмелья, казались щёлочками. Ко всему прочему у него были кривые и щербатые зубы, и щель между двумя передними зубами была так велика, что сквозь неё ему, наверное, очень удобно было плеваться.

«Фу, ну и страшон же ты, приятель! — Оливу аж передёрнуло, — Настоящее Квазимодо! Бедный… Какие уж у него там могут быть девушки…»

— Ты чего это тут смотришь? — Яна подошла к ней со спины, — Ой, Боже ж ты мой, какой страшный парень…

Олива густо покраснела. Ей отчего-то стало стыдно и неприятно, что Яна тоже увидела его и тоже посчитала уродливым. Ведь Салтыков стал ей почти что самым близким другом, несмотря на то, что общались они только по смс.

— Это он и есть твой виртуальный знакомый? — пренебрежительно фыркнула Яна, — Нда-а… Отрыла ты себе красавца, ничего не скажешь…

— Он не мой, — вспыхнула Олива, — Просто с ним общаться прикольно…

— А чего это мы так покраснели? Уж не влюбились ли часом, а?

— Да иди ты…

— А чего? Всё в жизни бывает, — продолжала издеваться Яна, — Прикинь, если он станет твоим мужем… Или твоим первым мужчиной… в постели…

— Иди в жопу! — Олива швырнула в Яну ластиком, но не попала.

Яна подскочила как коза и ткнула Оливу в бока. Та заверещала. Девчонки так раздурились, что не заметили, как в приёмную вошёл Елагин.

— Так! А ну, брысь в кабинет! — гавкнул он на Оливу, — Сколько раз тебе повторять — не торчи в приёмной! Чтоб я тебя больше здесь не видел!!

Олива мышью порскнула в свою подсобку. Сейчас она была рада убраться с глаз долой — фотография Салтыкова и Янины комментарии вогнали её просто в краску. Уж эта Янка тоже дурища, каких поискать — как чего сказанёт, дак хоть стой, хоть падай…

«А прикинь, реально так получится — он будет твоим первым мужчиной в постели… твоим мужем…»

— Бррр! — Олива затрясла головой, силясь вытряхнуть эти нелепые мысли, — Только не это! Не, парень прикольный, конечно… Даже очень… Общаться с ним здорово… Но заниматься с ним любовью — нет, нет, упаси Господь!..

К концу августа Архангельск стал мало-помалу оживляться. Постепенно с югов и столиц возвращался отдыхавший там летом народ, стекались к первому сентября в город школьники и студенты. Среди последних были и многочисленные приятели Салтыкова. А в приятелях и знакомых у Салтыкова был чуть ли не весь город Архангельск, включая даже крупных чиновников. Что ни говори, а своим хорошо подвешенным языком Салтыков умел расположить к себе людей и завязать какие угодно знакомства. Язык, как известно, до Киева доведёт, не то, что до архангельского губернатора.