Улыбка эта не сразу сползла с его лица. Он не сразу понял, почему такой честный и наивный взгляд его возлюбленной, которым он прежде так умилялся, вдруг стал надменным и колючим; почему её губы вместо того, чтобы в ответ расплыться в радостную детскую улыбку, стали вдруг тонкими как нитка и плотно сжатыми.

Олива преградила ему вход.

— Иди домой, — коротко сказала она.

Он опешил.

— В чём дело?

— Ни в чём. Сегодня ты пойдёшь к себе домой.

— Никуда я не пойду, — Салтыков отодвинул её в сторону и, ворвавшись в комнату, сел на кресло и нервно закурил.

— О Господи!!! — Олива сорвалась на крик, — Оставь нас одних! Уходи! Уходи!!!

— Мы так не договаривались, — сказал он.

— Андрей, мы хотим хотя бы одну ночь побыть одни, — начала Яна объяснять.

Салтыков посмотрел на неё ошарашенно, потом вскочил и, ни слова не говоря, ушёл из квартиры, хлопнув дверью.

Оливу как будто оглушили. Она постояла ещё, потом на автопилоте прошла в комнату и тяжело осела на пол, закрыв лицо руками.

— Что произошло? — растерянно спросила Яна, — Ты поняла, что вообще щас произошло?

— Не-а, — ответила Олива и, помолчав, добавила, — Кажется, он ушёл…

— Да, кажется… ушёл…

— Вообще ушёл. Совсем. Навсегда.

Олива не могла плакать. Просто ошарашенно сидела на полу, обхватив голову руками, раскачивалась взад-вперёд, как в трансе. Она ничего не соображала в этот момент. Она поняла только то, что всё теперь кончено, всё, всё…

— Не надо так, — попросила Яна, обнимая Оливу сзади, — Я чувствую себя виноватой… Наверное, мне не стоило приезжать сюда.

Олива промолчала.

— Знаешь, когда я ехала на вокзал, я поднималась на эскалаторе, и точно помню, что рядом со мной никто не стоял, — сказала Яна, — И вдруг чувствую — кто-то с силой дёрнул мою сумку. Оборачиваюсь — никого нет…

Олива резко подняла голову, посмотрела на неё. Яна сидела в углу кровати, бледная, с остановившимися глазами. В комнате уже было совсем темно.

— Это был знак свыше…

Девушкам стало жутко. В пустом смрадном коридоре стоял гул от сквозняка. В тёмной комнате пахло трупом.

Кто-то истошно завопил с улицы…

— Сссссууукиии!!!

Яна резко вскочила, кинулась к окну. В сумерках надвигающейся ночи ей показался страшным и двор-колодец, заросший пустырником, и бельё, развешанное во дворе на верёвках, и серые дома с пустыми, словно чёрные дыры, окнами…

Яна отпрянула от окна и, схватив себя за голову, забилась в истерике.

— Господи, Святая Мария! Как можно здесь жить?! Как?! Я уеду, я уеду!!!

Вдруг в коридоре послышались шаги, и вскоре раздался звонок в дверь. Яна бросилась открывать — на пороге стоял Гладиатор.

— Что у вас здесь происходит?

— А вот, — Яна кивком головы указала на лежащую пластом в кровати Оливу.

Гладиатор поставил свою дорожную сумку на стол и принялся нервно ходить по комнате взад и вперёд.

— Да, — озадаченно произнёс он после молчания, — Хорошо живёт на свете Винни-Пух.

То ли у Оливы окончательно сдали нервы, то ли поехала крыша, но эта ни к селу ни к городу произнесённая Гладиатором с такой серьёзностью и в такой момент фраза про Винни-Пуха вдруг вызвала у неё истерический смех. Она изо всех сил пыталась сдержать себя, но её трясло как в лихорадке, она зажимала себе рот руками и подушкой, понимала, что теперь и так всё пропало, и что хуже уже некуда, но всё-таки лежала и корчилась, и хрюкала от распиравшего её неудержимого хохота. Яна и Гладиатор сначала не поняли, что такое, и растерянно переглянулись между собой.

— Да… — изрёк Гладиатор, — Тяжёлый случай.

В коридоре гулял сквозняк. В квартире пахло трупом.

Страшно белели в сумерках ночного двора развешанные на верёвках простыни.

Олива смеялась.

Салтыков выскочил из подъезда, словно ошпаренный кот. В голове его был сумбур, он видел перед собой только искажённое яростью лицо той, кого он любил больше жизни, слышал её ужасный крик, обращённый к нему. Он понимал сейчас только одно — его вышвырнули из дома как надоевшего пса, и вышвырнула его она, та, которая ещё утром обнимала его, теперь дала ему пинка под зад. У него не укладывалось в голове, как это могло произойти, что человек, бывший утром одним, вечером стал совсем другим, словно не она это была, а демон, вселившийся в неё. Что могло случиться за один только день, пока он был на работе?..

Салтыков остановился как вкопанный. Страшная догадка поразила его словно молния, сверкнув в темноте острым лезвием ножа. Точно! Всё ясно, почему она так себя повела — пока он просиживал штаны в своём отделе проектирования, эти две гадюки успели пересечься с кем-нибудь ещё. Много ли времени надо, чтобы познакомиться с мужиком и затащить его в квартиру? То-то она не хотела его даже на порог пускать! Значит, им было, кого прятать…

Он обогнул двор, вышел на улицу Тимме, потом зачем-то опять свернул к дому 23-б. Каким гадким казался ему теперь и этот дом, и этот двор, и два тёмных окна на девятом этаже!

— Сссуууучаррррррраааа!!!

Салтыков уже сам не заметил, как заорал вслух.

«Весь мир дерьмо, все бабы бляди, и солнце ёбнутый фонарь… Вот уж что правда, то правда! Прав был отец! Прав…

А куда теперь? Домой? Нет, только не это…

К Негодяеву?»

— А я тебе говорил, — талдычил Дима, когда Салтыков, уже сидя на его кухне и опрокидывая в себя коньяк стаканами, поведал ему своё горе, — Я говорил тебе: не связывайся ты с москвичками. Ты думаешь, я просто так не люблю москвичей?..

— Прав ты был, Димас, тысячу раз прав, — сокрушался Салтыков, бессмысленно уставившись в пустой стакан, — Как я-то мог так ошибиться в ней!.. Димас, я же был уверен, что она не такая! Как же так, Димас…

— Зато теперь будешь умнее, — Дима убрал со стола бутылку с остатками коньяка, — Хватит тебе, а то щас под стол упадёшь…

— Самое ужасное то, что мне теперь идти даже некуда, — сказал Салтыков, подпирая рукой отяжелевшую от коньяка и съезжавшую вниз голову, — Домой мне путь заказан — сразу ведь спрашивать начнут, что, как да почему… Димас, можно я у тебя ночевать останусь? Можно, Димас?

— А куда тебя теперь денешь? Оставайся.

— Спасибо, Димас, ты настоящий мой друг, — у Салтыкова уже заплетался язык, — Одно скажу, Димас — бабы это зло. А настоящий друг, он ведь никогда не предаст… Так, Димас?

— Салтыков, я тебе комнату приготовлю на первом этаже. Там почти никогда никто не спит, но тебе лучше там, — Дима вышел из кухни, — А то ты уже пьяный, ещё с лестницы кувыркнёшься…

— А бритва? — вдруг осенило Салтыкова, — Чёрт, я же там бритву забыл… И подушки с одеялами твои там остались… Пойдём, Димас, вместе заберём, я один не пойду в этот гадюшник.

Дверь им открыл Гладиатор. Олива продолжала лежать неподвижно на постели, отвернувшись лицом к стене. Ей уже было всё равно, кто звонит в дверь — время мелькало словно кадры в ускоренной киноленте. Олива уже не удивлялась ни звонкам в дверь, ни тому, кто приходил — даже если бы в квартиру 87 на улице Тимме, 23-б с визитом нагрянул сам Президент России Владимир Путин, она и то не удивилась бы.

— А, Славон, ты здесь? — по голосу Олива поняла, что Салтыков уже успел прилично поднабраться, — Я пришёл забрать вещи. Заберу и снова уйду, снова уйду…

Он собрал Димкины постельные причиндалы, по пути открывая дверцы шкафов:

— Тут нет никого? Никто там не прячется?

Олива продолжала лежать пластом. Ей было противно. «Как некрасиво поступаем мы все, Господи Боже мой! — думала она, — Боже, сделай так, чтобы всё это оказалось тяжёлым сном…»

Салтыков бессмысленно топтался в комнате, совал Гладиатору в руки сумку с негодовским спальником, бормотал что-то про дружбу и про друзей…

— Ну, я пошёл, — сказал он заплетающимся языком, — Пока, Славон. Пока, Яна, ты клёвая девчонка, я был очень рад с тобой познакомиться… Ну, я пошёл…

Вышел. Оливе ничего не сказал. Она вскочила как ошпаренная, вцепилась в Яну: