— Ты до сих пор любишь его?

Олива съёжилась на ветру, обхватив колени руками.

— Какая разница…

— Он тебя не стоит!

— А ты стоишь? — резонно спросила она.

— Я могу тебе дать гораздо больше, чем он…

— Да? И что же? — равнодушно хмыкнула Олива.

— Я на тебе женюсь.

Она усмехнулась. Очередная дурацкая шутка в стиле Салтыкова. Женится, как же. Мели, Емеля, твоя неделя.

— Я женюсь на тебе, — бесстрастно повторил Салтыков.

— Ладно, хватит. Это уже не остроумно.

Он взял её за плечи, развернул к себе и уставился ей в глаза своим тяжёлым взглядом.

— Я. На тебе. Женюсь.

Олива посмотрела на него, как на умалишённого.

— Чего-о?

— Ну, ты же слышала, что я тебе сказал.

Она вскочила со скамьи и возбуждённо заходила взад-вперёд, хрустя костяшками пальцев.

— Вот это щас шутка такая была, да?

— Нет. Я действительно намерен на тебе жениться.

Он не шутил. Но и поверить в такое Оливе, которой за всю жизнь ещё ни разу подобных предложений не поступало, было сложно. Одно из двух: либо он пьян, и сам не соображает, что говорит. Либо это какая-то подстава. Ну, не может молодой парень, имеющий вагон девушек, взять вот так и жениться на первой встречной. Что-то здесь явно не так.

Олива плюхнулась обратно на скамью, угодив попой точнёхонько на колени Салтыкова.

— Вот так вот, с бухты-барахты! Ты же меня совсем не знаешь!

Салтыков придвинулся к ней вплотную и попытался поцеловать в губы. Олива вырвалась и отвернулась от него.

— Я люблю тебя, Олива! Почему ты отворачиваешься от меня?

— Потому что… потому что я тебе не верю.

Салтыков молча закурил. Всё оказалось далеко не так просто, как он себе это представлял. Обычно девчонки сразу велись на его красивые слова. А эта…

Он поймал себя на мысли, что Олива вдруг стала ему какой-то чужой и неприятной. Москвичка, из проклятого рода тех самых москалей-жлобов, которые за квадратный метр удавятся, и которых так ненавидел он и его соотечественники. Может, она догадывается, чего он на самом деле хочет, и поэтому так ведёт себя с ним? А, чёрт её знает… Может статься и так, что Москвы ему теперь не видать, как своих ушей. И зря он затеял эту поездку в Питер, и всю эту чепуху — себя только дураком выставил…

— Сойди с моих колен, — процедил Салтыков сквозь зубы.

Олива покорно встала и отошла в сторону. В гнетущем молчании прошло пять минут, и она не выдержала.

— Ну скажи хоть что-нибудь, не молчи, — попросила Олива.

— Мне нечего сказать.

— Значит, предложение руки и сердца уже не в силе? — разочарованно хмыкнула она, — Ненадолго же тебя хватило.

Да уж, хреново получилось.

Но Салтыков был не из тех, кто поднимает лапки и сдаётся на полпути. Тем более, теперь он понимал, что просто уйти не получится. Надо было играть до конца. Однако, то ли от недосыпа, то ли по какой другой причине, красноречие ему на сей раз изменило, и он впервые в жизни сидел и просто тупо не знал, что сказать.

— Ну извини, если я тебя обидела, — прервала молчание Олива, — Просто ты как бы тоже должен меня понять. Меня никто никогда не звал замуж, естественно, мне трудно в это поверить…

— Да поверь же мне, наконец! Я люблю тебя, люблю, люблю!..

— Так вот, вдруг? Нет, я понимаю, ты выпил… Может, всё-таки подождём до завтра и поговорим на трезвую голову?

— Олива, ты меня не поняла, — устало проговорил Салтыков, поняв, что дальше играть спектакль смысла нет, — Я давно уже решил на тебе жениться. Ещё до Питера…

— О как! — сказала она.

— Я уже всё обдумал. В Москве в аспирантуру буду поступать. Осенью приеду и женюсь на тебе.

— Понятно, — усмехнулась Олива, — Брак по расчёту.

После этого признания Салтыков стал ей ещё противнее. Вот, значит, откуда ноги растут. Действительно, с чего он стал бы петь ей все эти дифирамбы? То не желал ей даже писать по смс, то при встрече на новый год даже не смотрел в её сторону — а тут вдруг сразу и любовь, и жениться! Да он просто прочухал халяву — ясно как белый день, что парень хочет перебраться в Москву! Что может быть проще провинциалу устроиться в столице, как не этот простой и давно проверенный способ!

Олива встала и, ни слова не говоря, пошла от Салтыкова прочь.

— Куда ты идёшь? — нагнал он её.

— Отстань, — бросила она сквозь зубы, — И никогда больше мне не звони и не пиши. Понял?

— Олива, ты всё неправильно поняла!

— А что тут непонятного? — она остановилась, — Хочешь жениться на москвичке? Так не упускай момент! — Олива махнула рукой в сторону бульвара, где разгуливали парами упакованные в кожу девицы, — Подходи и клей любую. Уверена, что с твоим подвешенным языком тебе отказа не будет. Иди, пользуйся случаем, пока ты тут!..

В глазах Оливы не было ничего, кроме презрения. И Салтыков, этот энергичный, самоуверенный Салтыков, на которого вешались все бабы — впервые почувствовал себя раздавленным и ничтожным.

Это было выше его сил. Его никогда ещё никто так не унижал.

Он больно схватил Оливу за руку и прошипел:

— Ты долго ещё надо мной будешь издеваться, а? Ну, какие тебе ещё нужны доказательства? Мне что — башку об фонарный столб разбить, чтобы ты мне поверила? Или, может, с моста прыгнуть?

— С моста?.. — прищурилась она, и в её глазах вдруг промелькнул какой-то нехороший огонёк, — А это мысль!

Мост через Москву-реку как раз находился буквально в двух шагах. Они взошли на него и остановились. Олива знала, что больше всего на свете Салтыков боялся высоты. «Ну, вот и посмотрим, можно ли тебе верить…» — подумала она и усмехнулась.

— Ну? Чего застыл-то? — поддразнила его Олива, — Прыгай давай! Ты же хотел?

Он стоял у перил, тянул время.

— Ну? Я же жду…

Салтыков с выражением ужаса на лице посмотрел вниз, на воду. В следующую секунду он перемахнул на ту сторону и повис с той стороны моста, держась за перила. Олива вначале испугалась, крик замер в её устах. Но увидев, что Салтыков держится с той стороны, совладала с собой.

— Ну, что ж ты не прыгаешь? — усмехнулась она, — Прыгай давай! Разожми ручки и…

Пальцы его, дрожа крупной дрожью, всё ещё цеплялись за перила. Секунда — и он полетит в реку с двадцатиметровой высоты. И, если сразу же не разобьётся о воду, то по-любому пойдёт на дно, ибо — Олива тоже знала — плавает он как топор.

Сердце её дрогнуло.

— Ладно, вылезай!

Салтыков, дрожа, подтянулся и перелез через перила обратно. Ноги его подгибались, словно ватные, тело сотрясала дрожь, лицо, покрытое испариной, было бледным, как полотно, глаза застыли, словно стеклянные. В довершение ко всему, светлые штаны его, с уже посаженным на них сегодня днём пятном от курицы, пустили от срамного места и вниз по ногам предательскую мокрую струю.

— Эй! — Олива нерешительно дотронулась до его плеча, — Скажи что-нибудь! Ты живой или нет?

Салтыков стоял по-прежнему бледный, на его лице застыло выражение пережитого ужаса. Он помолчал какое-то время, отходя от шока, потом не своим голосом тихо произнёс:

— Мне было реально страшно…

Они молча дошли до Красной Площади и остановились у Мавзолея Ленина. Салтыков, всё ещё дрожа, обнял Оливу, засунул руки ей под кофту. Она поёжилась от грубого прикосновения ледяных рук к её телу, но перетерпела. Он прижался к ней вплотную.

— Хочешь быть Первой Леди страны? Хочешь или нет?

— Хочу…

— Значит, будешь, когда я стану Президентом.

Олива рассмеялась.

— И даже после этого в Москве мы жить не будем.

Салтыков отпустил её.

— Ты не согласна за меня замуж?..

— Отчего же не согласна? — Олива вскинула на него глаза, — Согласна. При условии, что жить будем в Архангельске. Конечно, если ты действительно любишь меня, как говоришь…

Олива ожидала, что Салтыков сейчас либо начнёт мяться и уговаривать её, либо уйдет. Однако, вопреки всему, он вдруг сильно стиснул её в объятиях.