Но Салтыков уже ничего не соображал. Он снова вскочил и настиг её у двери.

— Я тебе клянусь… Я тебе клянусь!!!

— Нет! Ты с ума сошёл?! Оставь меня, ос…

Слабые её попытки вырваться успехом не увенчались. Салтыков навалился на неё, зажал ей рот страстным поцелуем. Олива больше не сопротивлялась — Салтыков ведь, по сути, не был ей противен, он нравился ей. От него приятно и возбуждающе пахло чуть-чуть мужским дезодорантом, чуть-чуть одеколоном «Хуго Босс» и чуть-чуть сигаретами «Винстон», образуя в своей смеси такой приятный и желанный для каждой женщины запах мужчины. Олива против воли обхватила руками его крепкий торс, движением головы откинула со лба волосы и как-то сразу обмякла в его руках.

Оливе снился какой-то тоннель, сужающийся вглубь. Она находилась в нём, а сверху кто-то заваливал камнями выход. Она оказалась внутри чёрного каменного мешка, в котором её замуровали. В панике заметалась — где выход?! Нет выхода… Нечем дышать, воздуха не хватает… убийственно…

Где-то из коридора раздался громкий, устрашающий стук в дверь. Олива резко села на кровати — её мутило и знобило. Бешено стучала кровь в висках, темнело в глазах — на минуту ей показалось, что она теряет сознание. Кое-как справившись с собой, она посмотрела на лежащего рядом с ней Салтыкова, и реалии прошедшей ночи накатили на неё ещё сильнее ледяной волной ужаса.

«Боже мой, что это?! — была первая её мысль, — Как оказалась я в этой страшной комнате, с этим страшным человеком, который лежит рядом со мною? Господи, как сделать так, чтобы этого не было, совсем не было?! Бежать!.. Бежать без оглядки из этого ужасного места, из этой тесной каморки с низким потолком, в которой, наверное, когда-то жил Раскольников…»

Она неловко перепрыгнула через спящего Салтыкова и кинулась к двери. Секунды три он ничего не мог понять, потом, проснувшись окончательно, тоже вскочил с постели и кинулся вслед за Оливой.

— Оля, что с тобой?! — он встревоженно обхватил её за плечи. Она же, с усилием дёргая дверную ручку, резко обернулась и посмотрела на него полоумным взглядом.

«Вот так клюква, — подумал Салтыков, — Она реально сошла с ума… Чё ж теперь делать-то…»

— Тихо, тихо, тихо… Всё хорошо… — он продолжал держать её как в тисках.

Она резко вырывалась. Волосы её были взлохмачены, взгляд мутных, воспалённых глаз был безумен.

— Что, что с тобой? Оля, что?! — бессвязно бормотал он, гладя её по волосам.

— Не трогай меня!!! — закричала она и изо всех сил рванула на себя дверную ручку. От толчка потеряла равновесие и, отлетев, чуть не грохнулась на пол. В руках у неё оказалась вырванная с корнем дверная ручка. Олива затравленно оглянулась: замкнутое пространство, голые стены — самая настоящая западня.

— А-а-а-а-а-а-а!!!

Дверная ручка стремительно перелетела через всю комнату, и тут же послышался звон разбиваемых стёкол.

— Олива!!!

Салтыков вскочил вслед за ней на подоконник. Она стояла на окне и отчаянно дёргала створки.

— Не подходи!!!

Он отпрянул к двери, пинком вышиб замок. Олива, словно фурия, пронеслась по комнате и, едва не сбив Салтыкова с ног, рванула вниз по лестнице и очутилась во дворе-колодце. Миновав три подворотни, выбралась, наконец, на Моховую, но успокоиться не смогла: на улице ей стало ещё страшнее. Салтыков бросился за ней вдогонку.

— Олива!

«Он убьёт меня», — молнией вспыхнуло в её голове.

Но куда было бежать? На дворе — четыре утра, как раз самое время для убийств. И место самое подходящее — глухая подворотня в глухом переулке.

Кричать о помощи? Но от быстрого бега дыхание её перехватило, и она не могла издать ни звука. В голове стучало только одно: убежать.

На мосту он догнал её. Она ловко перемахнула через ограду и осталась стоять с той стороны.

— Не подходи ближе!!!

— Олива, ну выслушай меня!.. Я, честное слово, не хотел ничего плохого!.. Я…

— Что?.. Что ты от меня хочешь?! — в голосе её, затравленном ужасом, послышались слёзы.

— Послушай, но я ведь ничего тебе не сделал! Ты не должна меня бояться!..

Шар попал точно в цель. Олива, как ни была шокирована и напугана, тут же вздёрнула нос:

— Ещё чего! Никто тебя здесь не боится!

Она с опаской, но всё же перелезла обратно. Салтыков тут же кинулся обнимать её, целовать ей щёки, лоб, глаза. Она отворачивалась от него, слабо отбивалась. Ей было неприятно смотреть на его грязное, неумытое лицо, тяжёлый, стальной взгляд его гноящихся со сна глаз, устремлённых на неё, периодическое дёрганье мускула на его щеке…

— Чё вот с общагой-то теперь делать? — вздохнула Олива, и на лицо её вернулась былая загруженность, — Они щас стопудово мусоров вызовут. И нам кирдык. Точнее, мне…

— Об этом не беспокойся. Я всё улажу, — заверил её Салытков.

Олива промолчала. Она знала: уж кто-кто, а Салтыков ещё и не такие дела может уладить. Но, наряду с этим, её заглодало унизительное чувство того, что она стала вещью, куклой в руках Салтыкова, и он может отныне делать с ней всё, что ему заблагорассудится.

— Кажется, я люблю тебя.

— Кажется?..

— Нет, не кажется. Точно люблю. Я люблю тебя, Олива…

Они сидели на скамье у памятника Димитрову. Разговор сей происходил вечером того же дня, но уже не в Питере, а в Москве, куда Салтыков и Олива, прихватив с собой Майкла, спешно ретировались рано утром. Майкла продуло в поезде, поэтому его оставили отлёживаться в номере гостиницы. Олива, не спавшая двое суток, и сама была бы не прочь отдохнуть, а заодно и привести в порядок сумбурные мысли в голове; но Салтыков ей не позволил. И теперь они сидели рядом и, не глядя друг на друга и тормозя от усталости, говорили тихо, с паузами и бесстрастно, как эмоционально выгоревшие люди.

— Я люблю тебя, Олива, — бесстрастно произнёс Салтыков.

— Интересно… — не сразу ответила она, глядя в пространство, — И давно это с тобой?

— Как только тебя увидел.

Олива усмехнулась.

— Странно. Вообще-то я думала, что я не в твоём вкусе.

— Ну ты же тогда с этим, членистоногим была! А я из-за этого бесился…

— Вот оно что… — медленно проговорила она, — Значит, это ты всё подстроил.

— Но я правда видел его с той девчонкой! Ты что, мне не веришь?

— Верю.

Салтыков сделал попытку обнять её, но Олива отстранилась. Ей было тошно от его слов, от его присутствия, от тяжёлого запаха его пота. Собираясь в Москву, он впопыхах забыл у Майкла свои мыльно-рыльные принадлежности, в том числе и дезодорант, и так и ходил по Москве потный, неумытый, с нечищенными зубами. Оливе было неудобно сказать Салтыкову прямо, чтобы он купил мыльно-рыльные принадлежности и хоть немного следил за своей личной гигиеной, Майкл на эти мелочи просто не обращал внимания, а сам Салтыков — и подавно. В глубине души он был даже убеждён в том, что от настоящего мужика должно пахнуть потом, порохом и конём; к тому же он был слишком самоуверен, поэтому такие мелочи, как дезодорант, мыло и зубная щётка совершенно ушли из его внимания.

Говорят, что человеческий мозг не может охватить всю информацию, поступающую извне, поэтому отсеивает то, что считает ненужным. И некоторые вещи, которые человек никак не может запомнить, будь то таблица Менделеева или та же зубная щётка, которую надо взять с собой в дорогу — конкретному человеку просто не нужны. Так и Салтыков, сидя рядом с Оливой на скамье у памятника Димитрову и признаваясь ей в любви, меньше всего думал в этот момент о дезодоранте и зубной щётке.

А Олива чувствовала себя рядом с ним нехорошо. С Салтыковым было прикольно общаться как с приятелем, и такие мелочи, как некрасивая внешность и неумытое лицо, терялись в сравнении с его харизмой и умением общаться. Но теперь, когда дело зашло слишком далеко, Олива на всё стала обращать внимание. К тому же, за всей этой кутерьмой, у неё так и не было времени разобраться в себе и дать себе ясный отчёт в том, что она чувствует к нему. С одной стороны, он сильно притягивал её к себе, но в то же время и отталкивал; не о таком парне она мечтала, но с другой стороны — где он, такой-то? Даниил? Но он её бросил, променял на Никки…