Да, в непростой ситуации оказался главный редактор Студенческого форума Агтустуд Андрей Салтыков.

С одной стороны, чертовски жалко ему было эту несчастную Оливу, которую на форуме, с подачи Ккенга и, конечно же, Ириски, прямо-таки запинали. И ладно бы, кто-то один на неё наехал. А то все сразу — и на одну. И, главное, за что? А ни за что. За то, что человек живёт в Москве. Не нашего поля ягода, понимаешь. А раз так, то, стало быть, и с форума таких гнать надо ссаной метлой, что прямым текстом чёрным по белому заявила ей Ириска. А так как Ириска была не кто-нибудь, а девушка самого Президента Агтустуда, первая леди на форуме, то никто, естественно, не посмел ей возразить.

Хотя, если разобраться, Олива эта сама хороша. Действительно, пришла в чужой монастырь и растопырилась, как у себя дома. Ей, можно сказать, милость оказали, приняли извне, а она ещё тут пытается хвост пушить. Тоже, сцепилась с Ириской. Конечно, Ириска первая наехала, но не надо было провоцировать! Зачем было дразнить быка красной тряпкой?

Вообще, говоря по совести, от Оливы надо было давно избавляться. Ведь видел же, что к этому шло. Но как от неё избавишься? Жалко же, человек как-никак. А всё вот эта жалость, эта внутренняя мягкотелость. Вот так она и мешает разруливать подобные инциденты. В общем, сложно с людьми дело иметь, ох, сложно.

Надо было принимать радикальное решение. Но Салтыков колебался.

— Немедленно забань её! Пожизненно! — властным тоном приказала Ириска, сидя у него на коленях, — Андрей, ты меня слышишь или нет? Эта московская крыса меня на форуме только что оскорбила! Или тебе и этого недостаточно? Кто, в конце концов, для тебя важнее — я или она?

Салтыков вымученно улыбнулся. Несмотря на то, что ему жаль было эту Оливу, противостоять Ириске, особенно теперь, когда он ничего не желал так сильно, как её, он не мог.

— Конечно, ты, — целуя ей руки, пробормотал он.

— Тогда чего же ты ждёшь? Особого приглашения?

— Ирочка, но…

— Что «но»? — она гневно сверкнула глазами и вырвалась из его объятий, — Выбирай: или ты сейчас же её банишь, или больше никогда меня не увидишь!

С этими словами Ириска бросилась в прихожую надевать свою шубу.

— Ирочка, подожди! — Салтыков бросился за ней вдогонку, — Хорошо, я её забаню… Как скажешь… Только не уходи!

— Иди, бань, — Ириска остановилась в дверях, — Ну? Я же жду…

«Ладно… Чёрт с ней, с Оливой!» — пронеслось у Салтыкова в голове.

И он забанил её… на три дня.

Впрочем, этого оказалось достаточно. Олива на форум и сама больше не вернулась, тем самым исчерпав всю конфликтную ситуацию. Но, наряду с облегчением от того, что всё разрешилось, Салтыкова начали потихоньку глодать муки совести. Не то, чтобы он прокручивал в голове эту некрасивую ситуацию с Оливой — он, наоборот, старался ни о чём таком не думать. Но на душе у него было паршиво.

Где-то в феврале он нашёл на мейле её блог, где она писала о своих переживаниях. Салтыков написал ей в комментарии, что очень жалеет о том, что она ушла с форума, просил вернуться, говорил, что ему не хватает её. Олива, прочитав комментарий, ответила, что ей тоже очень жаль, но вернуться на форум она не может. В глубине души она, конечно, надеялась, что Салтыков напишет ей ещё что-нибудь, но он, прочитав её ответ, не стал больше ничего писать. Если он и был в чём-то виноват перед ней, подумал он, то просьбой вернуться на форум если и не полностью, то хотя бы частично эту вину с себя снял. Продолжать же с ней дальнейшее общение, погружаться в это депрессивное болото он не хотел. Ему было жалко её — ничего более. И жалость эта была наполовину брезгливая, как к бездомной голодной собаке — когда человек, движимый состраданием, бросает кусок колбасы изголодавшейся псине и даже осторожно гладит её по спине, но когда видит, что несчастное животное, тронутое лаской случайного прохожего, уже готово принять его за своего хозяина, встаёт и идёт следом за ним по пятам — человек медленно, но верно ретируется. Он готов пожалеть бродячую собаку, накормить, приласкать, но брать её в свой дом — нет…

Олива же, лишившись своей единственной отдушины — форума Агтустуд, впала в настоящую депрессию. Зимнюю сессию она закрыла, только особой радости от этого не испытала. Чтобы хоть отчасти заглушить свои переживания, она купила огромный паззл с замком на картине и собирала его целыми днями, сидя с ногами на разобранном столе, который занимал полкомнаты. В магнитофоне, что стоял там же, целый день звучало радио. Олива любила радио из-за того, что там было много хорошей музыки, но не любила его из-за рекламы и болтовни ди-джеев, поэтому всякий раз, когда песня на одном радио прерывалась рекламой или этой дурацкой болтовнёй, она тотчас же принималась искать музыку на другом радио.

— … Люди бесятся с водки, люди бесятся с жиру, люди думают вечно одно,

Люди тычут в спину, их пальцы горят, а в ботинки стекает дерьмо…

«Да только мне плевать, ведь это их дерьмо,

Это их проблемы, а мне всё равно, — подпевала Олива в такт песне, — Действительно, это их дерьмо, а мне всё равно… И мне должно быть всё равно: что у меня может быть общего с этими людьми? Ничего, решительно, — внушала она себе, — Да, я ошиблась в них, горько ошиблась. Я рано обрадовалась, думая, что нашла друзей, которых я полюбила всей душой, а они оказались волчьей стаей…»

Небо уже было почти собрано, только непонятно было, откуда взялась эта деталь, которая никуда не подходила. Олива вертела её так и эдак, прилаживала её и туда, и сюда — деталь не подходила, хоть и была такого же цвета, как небо.

— … Но я смогу найти то, что смог потерять,

Мне не нужно крыльев, чтобы летать…

«Так и я, наверное, как эта неприкаянная деталь, ищу своё место в жизни и не нахожу… — думала Олива, — Думала, окончу школу, начнётся другая жизнь — ошиблась… Открыла для себя, наконец, этот город Архангельск, полюбила его, полюбила и этих ребят на форуме — и что же? И там я оказалась не ко двору… Взяли и вышвырнули… И, главное, кто? Салтыков, тот самый Салтыков, эсэмэсок которого я ждала как манны небесной…»

И Олива с болью в десятый раз прокрутила в своей голове, как это было.

«…А как, собственно, это было? С чего всё это началось? — снова и снова задавала она себе этот вопрос, — С того ли, что я схлестнулась с Ккенгом, когда он вдруг ни с того ни с сего обозвал меня на форуме неудачницей, и я не смогла это проглотить? Или, может, с того, что на форуме появилась некая Ириска, которую я вообще не трогала, а она первая непонятно с чего окрысилась на меня? Я знаю, она теперь девушка Салтыкова… А Салтыков что же? Салтыков, который писал мне на протяжении двух месяцев, с которым мы подружились и так хорошо общались — теперь этот Салтыков сказал, что ему надоел на форуме флуд, и если мы не прекратим перебранку, он вынужден будет принять строгие меры, забанив профиль того, кто является причиною этого скандала. Естественно, было понятно, что он не собирался забанивать ни Ккенга, с которым он дружит, ни тем более свою обожаемую Ириску. Но к чему были эти завуалированные угрозы? Так бы сразу и сказал, что я там не ко двору…»

И Оливе впервые открылась вся душевная мерзость этого человека, вся та грубая, неприглядная правда, на которую она и хотела бы закрыть глаза, если бы всё не встало перед ней с той ясной очевидностью, которая подобно яркой электрической лампе не может не резать глаза. Она поняла, что причиною всего был не Ккенг, и даже не Ириска — эти люди были лишь следствием, а не причиной. Да, Олива понимала, что она могла не нравиться Ккенгу и Ириске — но если бы не тот человек, что сидел за кулисами кукольного театра, дёргая их за нитки и незаметно управляя спектаклем — ничего бы этого не случилось. Ведь скандал этот с последующим уходом Оливы с форума, произошёл не с бухты-барахты — всё пошло от той рождественской встречи агтустудовцев, на которой и созрел заговор против неё. Олива знала, что именно тогда Ккенг впервые пришёл на встречу, а Ириска стала девушкой Салтыкова. То, что Салтыков был авторитетом в этой компании, Олива тоже знала, и в его руках было позволять или не позволять вытравливать её с форума. То, что произошло, произошло если не с его подачи, то уж, во всяком случае, с его молчаливого согласия, и если Олива раньше относилась к Салтыкову с огромной симпатией, то теперь кредит его в её глазах оказался подорван.