Ничего этого не знали подполковник Борисов и лейтенант Имаит Руткис, поднимаясь на крыльцо двухэтажного дома на улице Энгельса. Они постучали в дверь. Изнутри послышался голос.

— Здесь открыто, — перевел Руткис.

Толкнули дверь — она отворилась, и они вошли в коридор, освещенный окном, расположенным в торце. Под ногами заскрипели старые половицы. Вдоль правой стены размещались газовые плиты. В коридоре стояла интеллигентного вида старушка. В руках она держала щетку для подметания пола и совок.

Руткис поздоровался и сказал:

— Нам нужно видеть Татьяну Владимировну Ольшевскую.

Женщина подошла ближе. На ее лице Борисов прочел грустное недоумение.

— Ольшевскую? — переспросила она. — Татьяна Владимировна умерла... Уже скоро пять лет... — Женщина очень хорошо говорила по-русски.

Это был удар.

— Вы Петер? — Женщина внимательно вглядывалась в лицо Борисова.

— Нет. — Борисов понял, что Ставинского здесь не знают.

— Мы из военкомата, и как раз разыскиваем Петра. Понимаете, его ищет орден... Немного поздно... Двадцать лет прошло...

— Понимаю, понимаю. Татьяна Владимировна Петера так ждала... И вот... Это такая трагическая история...

— Что же случилось? — голос Борисова прозвучал так мягко, так участливо, что женщина не выдержала и прослезилась.

— Ах, проходите в комнату, проходите, — пригласила она.

Борисов и Руткис сели у стола, застланного поблекшей плюшевой скатертью. Стол стоял посредине большой квадратной комнаты. Вдоль стен разместилась старинная мебель разной расцветки и стилей. Все эти разнообразные вещи стояли, тесно прижавшись друг к другу.

— Здесь все осталось так же, как было при ее жизни, — вздохнула женщина. — В этой комнате теперь живу я. Меня зовут Анна Илларионовна Кручинина. Я дальняя родственница ее матери. Раньше вот этот дом весь принадлежал Татьяне Владимировне. Но, может быть, вам это не интересно?

— Нет, нет! Рассказывайте, — попросил Борисов.

— Хорошо... Такой большой дом... Первый муж Татьяны был адвокатом, очень хорошим был человеком. Он умер в мае сорокового года. А через два месяца в Латвии установилась Советская власть. Этот дом у Татьяны реквизировали и оставили ей две комнаты — эту и за стеной. А остальные комнаты заняли под какие-то конторы. Таня познакомилась с пианистом Петером Ставинским, — она его так называла всегда — Петер. Я его не видела — в то время я жила в другом месте. Мой покойный муж как-то приезжал к ним. Говорил: красавец. Но началась война, его забрали в армию. В войну мой муж умер, и Татьяна пригласила меня жить к себе. Да, забыла вам сказать, что до сорокового года у нас с мужем было небольшое имение в Курземе. Его потом отобрали и сделали там кооператив. Мы с мужем и лепились там, как лишние, вот я с радостью и переехала сюда. Так вот, Петер с войны не вернулся. Погиб. Как Таня переживала! Как переживала! Но она все-таки надеялась на чудо. Бывает же, что люди находятся через много лет?

— Да, да, все бывает, — согласился Борисов.

Кручинина продолжала:

— После войны дом переоборудовали, и превратился Танин особняк в обыкновенный перенаселенный жилой дом. Но это ее мало трогало, лишь бы вернулся Петер. Но он не вернулся, а Татьяна замуж так и не вышла. Так и жили мы вдвоем. Однажды она прибежала домой такая возбужденная и говорит мне: «Тетя Аня, если я не ошибаюсь, скоро будем встречать гостя». А на мой вопрос: «Кого же?» — она лукаво улыбнулась и сказала: «Сами узнаете». Я ломала голову: «гость»... никто никогда к нам не приходил... Прождали мы целый вечер — никого. На другой день и на третий — то же самое. Она работала в детской библиотеке. В конце третьего дня Татьяна куда-то пошла. Вернулась часа через три. Бледная, растерянная. Я стала расспрашивать, что случилось. Она только рукой махнула: «Все кончено, оставьте меня». Весь вечер она не выходила из своей комнаты. Я подходила к ее дверям, слушала. Играл патефон. Легла я спать с тяжелым чувством. Утром все ждала, что она выйдет. Приготовила кофе, понесла к ней в комнату. Десять часов, а она еще спит. Не больна ли? Поставила кофе на стол — и к ней. А она мертва!..

Кручинина приложила к глазам платочек.

— Послали за Жоржем. Это дядя ее первого мужа... Я пять дней не поднималась, — сердце. И похоронили ее без меня. Всем руководил Жорж. Потом он договорился с домоуправлением, и я переселилась в эту комнату, а мою отдали другой старушке.

— А у вас есть фотография Татьяны Владимировны? — спросил Борисов.

— Конечно, есть!

Кручинина достала из шкатулки фотографию.

Борисов увидел молодую женщину с диадемой на высоком лбу. Чуть грустно смотрели темные миндалевидные глаза.

«Действительно, красавица... Прав был адвокат Филанцев, — подумал Борисов, с восхищением разглядывая карточку. — И к такой женщине Ставинский не вернулся!.. Почему?» Борисов чувствовал, что в рассказе Кручининой — все правда. Но она не знает самого главного — причины смерти Ольшевской. А это так важно знать! — и он снова вернулся к прерванному разговору.

— Скажите, пожалуйста, а что говорил этот дядя Жорж? Что он думал о смерти Татьяны Владимировны?

— Жорж сказал, что во всем виноват Петер.

— Вот как?

— Конечно, виноват не в самом факте ее смерти. Нет. Медицина установила, что отравилась она сама... Просто он разлюбил ее и не вернулся после войны, а она об этом как-то узнала. Вот и получается, что как воин он, может, и заслуживает награды...

«Да, да, Ставинский жив и где-то рядом»... — Эта мысль взволновала Борисова.

— А сохранилась какая-нибудь фотография Петра? Интересно, каким он был, наш герой? — осторожно спросил Борисов.

— У Татьяны было несколько фотографий. Но ее семейный альбом и все документы взял Жорж.

— Скажите, пожалуйста, Анна Илларионовна, а как полное имя этого дяди Жоржа и где его найти? — спросил он.

— Жоржа зовут Георгий Станиславович Ольшевский, а живет он недалеко от Новой Гертрудинской церкви.

— А, знаю, здесь квартала три-четыре, — Борисов махнул рукой в сторону улицы Карла Маркса.

— Нет... Это Старая Гертрудинская. А новая — на улице Ленина, против Видземского рынка... Если бы я не болела, то провела бы вас. У меня было воспаление легких, и я еще не выхожу.

Она стала путано объяснять, как найти нужный Борисову дом, но он понял, что найти его без особых примет и без адреса — сложно. В его планы не входило делать какие-либо расспросы. Адрес старика можно узнать официальным путем, был бы он только жив. И он спросил с надеждой:

— А вы его давно видели?

— Да нет. Месяца два назад. На Видземском рынке.

От дома Ольшевской до КГБ было совсем недалеко, но идти туда сейчас не было никакого смысла — сегодня воскресенье. Адрес старика они смогут узнать только завтра утром, связавшись с адресным бюро. Борисов и Руткис повернули в другую сторону — к улице Суворова. К вечеру опять подморозило, темные лужи затянул хрустальный ледок. Зажглись фонари. В их неярком свете мохнатой молью вились сухие редкие снежинки. Из ресторана «Стабурагс» плыл аппетитный запах. Борисов поднял голову. На стене плакат с надписями: цыплята табака, купаты, шашлык...

— Чем не Кавказ? — усмехнулся он. — Зайдем, что ли, Имант?

— Шашлык... купаты... Все это вам знакомо, не правда ли? — заметил Руткис. — А мама к обеду приготовит латышских ежиков.

— Ежиков? А что это? Печенье?

— Ежиков делают из готового печеночного паштета, а потом украшают наструганным на терке сливочным маслом и мелко нарезанным зеленым луком. А на десерт будет пирамида из сладких холодных сливок, взбитых с тертым хлебом! Своего рода — торт!

— Покорили меня, покорили! Тогда пойдемте побыстрее домой.

Олю всю ночь мучила бессонница. А когда она засыпала — снились кошмары. Чтобы прекратить это мучение, она встала, как всегда, в шесть часов. Обычно в воскресенье она позволяла себе роскошь поваляться в постели до восьми.