Я знакомлюсь с почтой Елисеева.

«Уважаемый Андрей Прокофьевич!

Простите за беспокойство. К Вам обращается учительница школы № 4 г. Изюма. Речь идет о нашем земляке Андриевском Романе Антоновиче. Мы собираем материалы для школьного музея. Поэтому очень просим Вас: поделитесь с нами своими воспоминаниями, расскажите хотя бы о нескольких эпизодах и, пожалуйста, пришлите свою фотографию…»

Тут же письмо от группы ребят исторического кружка школы № 1 г. Изюма. Как и следовало ожидать, Андрею Прокофьевичу пишут из многих школ, сел, городов. Большинство авторов — незнакомые ему люди. Но вот…

«Привет из Индии!

Здравствуй, Андрей Прокофьевич!

Как я рад, что узнал, где ты находишься. Ведь очень интересно знать, как сложилась твоя жизнь после твоего ухода из Локтя. Как хочется встретиться и побеседовать вместе…»

Андрей Прокофьевич поясняет:

— Это самая первая весточка от Андрея Колупова. Я тоже долго ничего не знал о нем… По возвращению из лесу Гринбаум послал его учиться в немецкую школу разведчиков. Колупов расстался с «Виддером», кажется, на территории Литвы. После войны, до 1955 года, я служил в Советской Армии, затем окончил Трубчевский политехнический техникум. А Андрей Никитич освоил профессию строителя. В Индии помогал возводить промышленный комбинат, был монтажником. Строил Ново-Воронежскую атомную станцию, работал прорабом.

«…В тюрьме мне несколько раз приходилось быть свидетелем варварских допросов следователей Каминского. Допрашивали они и меня с применением мер физического воздействия.

Но вот однажды появился новый следователь. Он отличался гуманным отношением к пленным и на допросах пытался узнать истинное лицо подследственного. К этому следователю попал и я. Он, к моменту допроса, уже знал кое-что о моей партизанской деятельности и пытался навязать мне откровенный разговор. Он указывал на большие успехи Красной Армии на фронте и партизан в тылу врага.

Встал вопрос: как понять этот разговор? Или это провокация, или чистые порывы души, жаждущей хоть чем-то помочь Родине?..»

Письмо недописанное. Почерк знакомый — Елисеева. Ясно: ответ одному из многих своих корреспондентов. Память снова и снова воскрешает события тех дней…

Беру в руки еще одно письмо.

«…Я хотел бы, чтобы о Вас, Андрюша, о других знали люди, чтобы чувствовали, переживали за остроту борьбы с врагом в тяжелейших условиях, с риском для жизни, знали о мужестве и беспримерном патриотизме во имя нашей Родины»…

Так писал Елисееву подполковник госбезопасности в отставке В. А. Засухин. (Умер в Орле в 1972 году). Это он побеспокоился о том, чтобы Андрей Прокофьевич, спустя двадцать с лишним лет, получил право назвать себя своим именем — советским разведчиком. Легенда, принесенная в партизанский отряд Балыкиным и Романенко в июле 1943 года, перестала существовать.

Захолустный районный городишко, по виду мало чем отличавшийся от больших западноукраинских сел, просыпался рано, вместе с первыми всполохами зари, нестройным петушиным разноголосием да сиплыми, словно отощавшими паровозными свистками. Черепичные и соломенные крыши его утопали в бело-розовых кудрях зацветающих садов и палисадников. Вторая послевоенная весна набирала силу, но в воздухе по утрам еще чувствовалась стылость.

Хлопали калитки, крикливо здоровались через улицу товарки с плетеными корзинами в руках и узлами под мышками, зябко кутались в вязаные платки и душегрейки на козьем меху и, осеняя себя крестным знамением, спешили на базар, что только и шумел спозаранку, и где худо-бедно можно было выменять или перекупить продукты, одежду да разную домашнюю утварь.

Местом торговли служила мощеная плитами единственная городская площадь. Там возле подвод, тележек и мешков теснились, толкались и кружились белые и цветастые платки, новые и облезлые мерлушковые папахи, соломенные широкополые шляпы и порыжевшие картузы, советские военные фуражки и вылинявшие серые немецкие пилотки, польские форменные кивера с лакированными козырьками, черные и серые в клетку кепки с засаленным верхом, а кое-где и ушанки с малахаями.

С восходом солнца площадь еще больше наполнялась храпом и ржанием притомившихся лошадей, визгом поросят, гоготанием откормленных гусей, кудахтаньем кур, визгливым гомоном украинской, русской, белорусской и польской речи. Но уже к семи часам базар замолкал и пестрая толпа начинала незаметно растекаться по извилистым улочкам райцентра.

А навстречу торговому люду, прямо посреди недавно просохших улиц, тянулись редкой цепочкой хмурые, железнодорожники в замасленных черных тужурках с самодельными металлическими сундучками в руках, разношерстно, но чисто одетые рабочие лесопильного завода, механических мастерских, мельницы и пекарни, служащие почты и прочих нехитрых учреждений затерявшегося в лесах городка.

От базара в сторону железнодорожной станции катила, громыхая разбитыми колесами на кочках, пароконная подвода. Еще две уже стояли прямо на перроне, у черной от пожарища полуразрушенной стены вокзала. Сюда же подрулил и военный грузовик с вооруженными солдатами МВД. Проверка документов у пассажиров в прибывающих поездах была делом обычным. И на военный «козлик» с выгоревшим от солнца верхом и взвизгивающими на поворотах тормозами, который уверенно и быстро проскакивал улицу за улицей, тоже никто не обратил внимания. А машина, свернув в заросший переулок, сначала задами проехала мимо двухэтажного особняка, затем на скорости проскочила мимо его парадного входа и лишь затем осторожно подкатила к невысокому крыльцу здания с облупившимися колоннами и лаконичной табличкой над дверью «Районный комитет КПбУ».

Из «газика» выскочил худощавый майор. Во всем облике его было напряженное нетерпение. Но он все-таки подождал, пока шофер развернет машину и та встанет с невыключенным мотором напротив. Только после этого он еще раз быстрым взглядом окинул узкую и изломанную улицу и решительно вошел в здание райкома.

В конце длинного коридора перед лестницей на второй этаж сидел на табурете паренек лет шестнадцати с красной повязкой на рукаве изрядно потертого пиджачка.

— Здравия желаю! — лихо козырнул майор.

— Вам до кого? — Парнишка во все глаза смотрел на вошедшего.

— От редакции газеты «Красная звезда», — не очень внятно, но громко проговорил офицер и сделал движение рукой, будто собираясь достать из кителя документы.

— Аж из Москвы? — Удивлению дежурного не было предела.

— А ты, что же, здесь за сторожа? — Майор так и не достал документы, а только крутил пуговицу на мундире.

— Ни! — паренек вдруг вытянулся по стойке смирно. — Комсомолец Ходанич Петро, ястребок.

— Ястребок, а без оружия, — удивился офицер, цепко оглядывая помещение.

— Так це ж райком, — смутился парнишка.

— Значит, безоружный, — успокоился майор. — А в здании есть кто сейчас?

— Еще никого нема. Тильки перший наш секретар товарищ Черноус.

— Вот он мне и нужен, — офицер похлопал по плечу дежурного и быстро зашагал по ступенькам. Потом вдруг остановился, словно вспомнив что-то, и, пряча ухмылку, доверительно попросил:

— Ты бы, Петро, написал мне на бумажке фамилии лучших ястребков из вашего отряда. А я пропишу о них в «Красной звезде».

— Це я зараз, — обрадовался Ходанич.

Первый секретарь районного комитета партии сидел за длинным столом. Это был седовласый мужчина с красными от недосыпания глазами. Позади него на стене висел портрет Сталина. Секретарь медленно поднялся на ноги, устало протянул вошедшему майору левую руку: правой у него не было; пустой рукав аккуратно заправлен в карман пиджака.

— Черноус Тарас Иванович, — представился он.

— Майор Потапов, из «Красной звезды».

Ни один мускул не дрогнул на лице секретаря.

— Попрошу ваши документы, — спокойно, но властно потребовал хозяин кабинета, не спуская настороженных глаз с каждого движения гостя. — Такое у нас военное положение.