— Будьте любезны, Анатолий Дмитриевич, все это проштудировать. Представьте, что вам предстоит строгий экзамен по вашей старой специальности. Кроме того, — добавил Ермолин, — вам сегодня привезут те книги и рефераты, которые у вас всегда должны быть под рукой. Для освежения памяти.

Неделю Кочергин не появлялся на службе, только читал — и дома, и в строгом двусветном зале Ленинки — книги и статьи в технических журналах по предмету, знание которого, как ему казалось, уже никак не могло потребоваться (несмотря на былые заверения Алексея Григорьевича) в чекистской работе.

— Вы должны не только контролировать встречи Корицкого и направлять их в оперативном плане, — сказал Ермолин, — но и хорошо разбираться в сути технической проблемы, которой он занимается много лет. Наши шаги будут рассчитываться в прямой зависимости от того, что выдаст лаборатория Корицкого завтра. Но мы должны не только ждать, но и предвидеть его успехи, равно как и неудачи. У вас есть и другая задача, — подчеркнул Владимир Николаевич, — воспитательная. Корицкий совершил деяние, за которое, он еще будет держать ответ перед судом, и знает это. Но он пережил тяжкое потрясение, сам пришел с повинной. Мне хочется верить, что он искренне раскаялся и сделает все, чтобы искупить свою вину. Помогите ему в этом. Держитесь с ним не как с изобличенным преступником, а с человеком, ну... как это сказать? Перенесшим тяжелую болезнь, что ли...

Кочергин жадно впитывал указания своего начальника. Молодой чекист высоко ценил каждое общение с Владимиром Николаевичем, ибо это была школа чекистского мастерства, партийной принципиальности, уважения и доверия к людям, личной скромности и какого-то не понятного еще для Кочергина умения проникать в самые изощренные замыслы врага.

— О чем думаете, Анатолий Дмитриевич? Я сказал: помогите Корицкому пережить его потрясение. Это нужно для дела и просто по-человечески.

— Понял вас, Владимир Николаевич.

— Чтобы квалифицированно работать с бывшим партнером Баронессы, завтра в девятнадцать ноль-ноль посетите Осокина на квартире. Я с ним договорился, он ждет вас. Он будет консультировать вас по сложным вопросам. Но и вы не подведите нас перед ученым мужем своими познаниями в металлургии.

...В назначенное время Анатолий Кочергин позвонил в дверь с начищенной медной дощечкой, на которой было выгравировано: «С. А. Осокин». Открыла высокая молодая женщина с темными, рыжеватыми волосами и строгими карими глазами.

— Здравствуйте, вы — Кочергин, — даже не спросила, а констатировала она. — Отец ждет вас в кабинете.

Анатолий почему-то смутился. Дочь ученого представлялась ему не такой. А какой «не такой»? Этого он объяснить себе не мог.

Светлана была предупреждена отцом, что к нему придет инженер Кочергин. Специалистов отец принимал у себя дома не так уж часто. Случаев таких она, во всяком случае, не помнила, а потому, открыв дверь, взглянула на Кочергина с известным интересом, правда, настолько хорошо скрытым, что гость ничего не заметил.

Перед ней стоял худощавый парень несколько выше среднего роста, как ей показалось, лет двадцати пяти, одетый в недорогой пиджак и темную водолазку. Глаза у пришедшего были серые, а волосы пепельные. На левой скуле синел рубчиком небольшой шрам — его оставила хоккейная шайба в бытность Кочергина защитником заводской команды. На лацкане поблескивал институтский ромбик.

Завидев Светлану, гость смущенно улыбнулся и — забыл сказать, кто ему нужен, вернее, от некоторой растерянности не успел. Светлане это показалось забавным. В прихожей, при свете, она разглядела, что Кочергину не двадцать пять, а все тридцать, и тут же рассердилась на себя за то, что слишком уж много вынимания уделяет этому ничем не примечательному инженеру, потому и пригласила его зайти с излишней сухостью.

Разговор с ученым был продолжительным и для Кочергина нелегким. Сергей Аркадьевич, как понял Анатолий, устроил ему сущую проверку.

— Когда вы закончили институт? — спросил он в конце беседы.

— Шесть лет назад.

— Что ж, перезабыли вы, к счастью, не все. — Осокин вдруг улыбнулся, и Кочергин облегченно вздохнул. — Здесь оттиски моих последних статей, — Осокин протянул молодому человеку папку с бумагами. — Они еще не опубликованы. Вам нужно ознакомиться с ними. Для успеха вашей миссии.

Больше между ними не было сказано о подлинной задаче Анатолия ничего, и чекист был безмерно рад, что маститый ученый столь тактично и умно ввел его в курс дел и проблем института. Такт, видимо, был семейной чертой в характере Осокиных. За три часа Кочергин ни разу не ощутил ни проявления жизнеактивности внука (о его существовании он был предупрежден), ни женской любознательности дочери. Светлана Сергеевна появилась в кабинете лишь один раз — принесла чай с ватрушками и проследила, чтобы отец принял какое-то лекарство.

Домой Анатолий вернулся чрезвычайно довольным. Тут же позвонил Турищеву и доложил о встрече с Осокиным. Григорий Павлович подтвердил капитану, что тот ближайшие дни может работать по намеченному графику с литературой. Ранее они условились, в какие часы ежедневно Анатолий будет находиться у себя на квартире, чтобы с ним, в случае чего, можно было связаться.

Остаток дня Кочергин занимался давно назревшей уборкой комнаты и чтением полученных оттисков. Только ложась спать, он вдруг догадался, что в не меньшей степени, чем проблемы металлургии, его волнует вопрос, отчего так сурово взирают на мир глаза Светланы Осокиной.

Письмо Доброжелателя все больше занимало мыс-ли Ермолина. Безусловно, оно не было провокацией. Сведения, в нем содержащиеся, как он убедился после признания Корицкого, были достоверными и подтверждались проводимой проверкой по делу Корицкого.

Утром сотрудник, занимавшийся Доброжелателем, доложил Ермолину и Турищеву первые соображения по поводу возможного автора письма. В тот день, который был помечен на штемпеле, из Шереметьева улетел один самолет компании «Пан-Америкен», на его борту находилось 62 гражданина США. На самолетах других компаний Москву покинуло еще 27 американцев. Кроме того, требовалось принять во внимание еще 7 человек, улетевших накануне вечерним, парижским рейсом после последней выемки корреспонденции из ящиков. Итого — 96 кандидатов на одну вакансию. Лиц мужского пола среди 96 оказалось 53. Их них сразу исключили пятерых детей и одного чикагского бизнесмена, прилетавшего консультироваться к знаменитому хирургу в институт имени Гельмгольца, — слепой... Затем отпали известный пианист из Сан-Франциско, вице-президент ассоциации любительского бокса, художник с Аляски, гостивший в Москве по приглашению Союза советских обществ дружбы, и крупный банкир из Нью-Йорка более чем преклонных лет. Все эти люди просто не могли иметь никакого отношения к вражеской разведке. По причине прямо противоположной отпал один видный журналист — давний и убежденный противник нашей страны, фактически высылаемый за клевету. Осталось 42!

Деловые люди, специалисты, туристы. Кто из них? Условно чекисты выделили семнадцать человек как лиц «зрелого возраста», то есть старше тридцати лет. Тоже достаточно. Кроме того, не исключалось, что автор письма вообще в тот день, или накануне, на аэродроме не появлялся. Письмо мог по его просьбе бросить в почтовый ящик кто угодно, кроме разве журналиста-антисоветчика и слепого чикагца.

Через день круг сузился почти втрое. Чекисты, тщательно изучив семнадцать таможенных деклараций и сличив их с анонимным письмом, категорически отвергли одиннадцать. Но одну из шести, очень схожих, вполне мог заполнить и Доброжелатель.

Были наведены справки. Оказалось, что двое из шестерки останавливались в «Национале», один в «Метрополе», двое в «России» и один в «Бухаресте». Вскоре экспертам предложили целый ворох бумаг: шесть гостиничных листков для заполнения приезжающими, пять телеграфных бланков, две заявки в бюро обслуживания на билеты в театр и одну восторженную благодарность в книге жалоб и предложений шеф-повару ресторана «Националь» за отменное приготовление шницеля по-московски.