Однако всеми правдами и неправдами в этот раз пробыл он на свободе около года. Зато и «раскрутился» по полной программе. И хулиганство, и грабеж, и кража, и злостное уклонение от надзора. На целую пятилетку!

— Михаил Иванович, — входя в кабинет участковых с ворохом бумаг, произнес с сарказмом Паромов, — радуйся, Бекетов Валерий Иванович освобождается. С целым букетом судимостей с половиной статей УК. К маме, на Краснополянскую, тридцать девять… Вот уведомление из колонии… Пермяки заботятся, чтобы их подопечного встретили, прописали и трудоустроили. И не только он один, а еще десяток ему подобных… — потряс он пачкой уведомлений. — И все на твой участок. В общежития строителей на Обоянскую, двадцать и Дружбы, тринадцать. Так что, радуйся, идет большое пополнение…

Астахов оторвал взгляд от постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, которое старательно печатал на пишущей машинке двумя пальцами.

— Это не тот ли самый Бекет, что на Чаплыгина Генку нападал?

— Не знаю. Что-то слышал об этом деле, но точно не знаю. Я еще не работал… — Паромов посмотрел листок уведомления, где указывалась дата последнего осуждения Бекетова, — когда он и в последний раз сел. Скорее всего, он. И что-то радости в твоих глазах не вижу, — пошутил старший участковый.

И положил на свободную часть стола уведомления, в которых администрация колоний сообщала об освобождении того или иного заключенного и о возможности его проживания по выбранному им адресу. Кроме вопроса проживания освобождающихся зэков, сотрудникам милиции, считай, участковым, предлагалось изучить вопрос и их трудоустройства. И не просто изучить, а дать положительный ответ, дающий гарантии, что рабочее место бывшему зэку зарезервировано.

Государственные мужи проявляли заботу о своих заблудших и оступившихся согражданах. С одной стороны всякий осужденный и находящийся в местах лишения свободы автоматически лишался прежней жилплощади и выписывался оттуда сотрудниками паспортного аппарата, с другой стороны, когда он освобождался, то должен был где-то жить и трудиться. Вот и слались уведомления в адрес начальников отделов милиции, а те их отписывали на исполнение участковым. Кому же еще отписывать?

Следует отметить, что такие уведомления шли строго пунктуально: за год до освобождения, за полгода, за месяц. И не было в системе МВД СССР более точной и бюрократически выверенной и отлаженной машины, как система исправительно-трудовых учреждений.

Участковые пытались бороться с наплывом судимых на их участки. Брали письменные объяснения от комендантов общежитий о том, что общежития не резиновые и нет лишних койко-мест. Приобщали к этим объяснениям письменные ходатайства Совета общественности поселка о том, что концентрация лиц, освободившихся из мест заключения, на поселке резинщиков уже превышает разумные пределы и потому новый приток такого контингента нежелателен. Подготавливали для подписи руководства отдела милиции отрицательный ответ и отсылали его инициатору запросов. Но это никакого действия не имело. Все было бес толку. Лица, отбывшие наказание, как прибывали в общежития, так и прибывали. С уведомлениями или без таковых. И общежития потихоньку превращались в маленькие филиалы колоний или спецкомендатур. С той лишь разницей, что колонии и спецкомендатуры охранялись целыми подразделениями специально подготовленных сотрудников, а в общежитии вся эта работа и забота ложилась на плечи коменданта, воспитателя и вахтеров. В основном, женщин. И на плечи участковых инспекторов милиции, несших персональную ответственность за состояние правопорядка на вверенных им участках.

Зато руководство колоний время от времени в средствах массовой информации, в том числе и по телевидению, информировало правительство и общественность, как они отслеживают судьбу каждого своего подопечного, даже и после его освобождения. Какая чуткость!

— Где блеск в глазах, где служебное рвение? — повторил Паромов с прежним сарказмом, обращаясь к участковому. — Что-то не видать…

— Если это он, — не принял шутку Астахов, — то дерьмо порядочное.

И стал раскладывать пасьянс из полученных уведомлений.

— Милицию всем своим существом ненавидит. Я от старых сотрудников слышал… — бегло просматривая тексты уведомлений, продолжал он. — Но ничего, мы ему «теплый» прием организуем… Впрочем, черт с ним. Что мы еще имеем? — задал он сам себе вопрос. — Ба! Еще один знакомый… — тут же ответил на него. И пояснил: — Клинышев Игорюха освобождается, по прозвищу Клин. Старший… На Дружбу, тринадцать «А». Младший-то, Серега, только что сел. Так сказать, идет вполне объективный процесс сменяемости. Или взаимозаменяемости… Короче, идет ротация дерьма.

— В соответствии с законом Михайло Васильевича Ломоносова, что в природе ничто никуда не пропадает и ничто ниоткуда не возникает… — в тон Астахову ответил Паромов.

Впрочем, шутки получились невеселыми.

— Знаешь, — продолжил Астахов, — а я с нашим великим ученым не соглашусь. Что-то людского дерьма становится все больше и больше. Значит, откуда-то оно возникает и почему-то никуда не убывает.

Старший участковый промолчал, внутренне соглашаясь с Астаховым. Количество лиц, враждующих с законом, почему-то продолжало расти. И списать это на пережитки капитализма, как не раз делалось раньше, было невозможно.

— Смотри, в общежитие на Обоянскую желают, — продолжил участковый, сделав ударение на слове «желают», — прибыть и поселиться еще пяток человек. В том числе и какой-то Василий Сергеевич Сухозадов, уроженец Конышевского района. Твой землячок. Случайно не знаешь такого?

— Этого нет. Там других хватает. И землячков и не землячков…

— Нет. А жаль…

— Это почему? — спросил старший участковый, беря за спинку стул и подтаскивая его ближе к себе, чтобы сесть. До этого момента он беседовал с Астаховым стоя.

— Да фамилия смахивает на фамилию знаменитого бандита Левы Задова. Помнишь, из кинофильма «Хождение по мукам» по роману Алексея Толстого: «Я — Лева Задов, мне грубить не надо!» — по памяти процитировал участковый знаменитый эпизод. — Впрочем, тот был просто Задов, а этот, вообще, Сухозадов. Вася Сухозадов! Не хрен собачий, а Вася Сухозадов! — засмеялся Астахов. Но тут же посерьезнел. — Ну и кадр! У него и двести шестая имеется на личном боевом счету, и сто восьмая, и на руку не очень чист… — откровенно ерничал участковый. — Такая радость, что хоть бутылку «Столичной» бери и веселись! Не общежитие — спецкомендатура! Да и Дружбы, тринадцать, не отстает… — Имелось в виду общежитие по улице Дружбы. — Раньше хоть там одни женщины проживали. И порядок был. Теперь смешанный контингент — и будет ли там порядок, трудно сказать.

— Ладно, не плачь. Тебе это не идет. Хорошо хоть, что Сухозадов, а не Суходрищев, — усмехнулся Паромов. — И Лева Задов не всегда был бандитом. Он и чекистом в Одесской ЧК поработал, так сказать, на ниве защиты революционного порядка и социалистической законности, пока самого то ли в двадцать седьмом, то ли в тридцать седьмом не расстреляли, как врага народа. До сих пор не могу понять, как бандит мог стать чекистом?!!

— А что тут понимать, — перебил старшего участкового Астахов. — Зря, что ли сами себя уничтожали? Не зря. Не просто так! Вот такие, как Задов, бандиты, и уничтожали порядочных людей.

И Паромов, и Астахов — оба любили на досуге покопаться в политике и истории, а точнее, потолковать на эти темы. И сейчас все шло к очередному спору-диспуту. Но что-то помешало или что-то не сработало, так как опять вернулись к теме судимых лиц, в скором времени освобождающихся из колоний.

— Вот и с Сухозадовым метаморфозы смогут произойти. Смотришь, и он станет бороться с преступностью, — без особого энтузиазма, вроде в шутку, намекнул старший участковый на возможную вербовку еще одного осведомителя в среде жильцов общежития.

— Даром не нужен, — отмахнулся Астахов. — Своих хватает. — И, возвращаясь к прерванной теме разговора, полушутя, полусерьезно: — Я не плачусь вам в жилетку, товарищ старший участковый, я констатирую факты.