Обстоятельства заставляют Витьку самого идти в детскую комнату Ленинского РОМа. Ничего приятного это, конечно, не сулит. Но еще хуже быть в состоянии противной неопределенности, когда угроза уже нависла, но откуда и как она свалится — точно не знаешь. Витька отбрасывает последние сомнения, толкает дверь и… мнется озадаченный: у шкафа с книгами стоит совсем незнакомая высокая женщина в спортивном свитере. Она уже обернулась и молча, с интересом разглядывает Витьку серыми, чуть прищуренными глазами. Удирать поздно, надо что-то говорить этой, новой…

— Я Звонарев!.. — для начала и не без гордости заявляет он, выпятив вперед грязный башмак.

— Да ну? — очень удивлена женщина. — Неужели сам Звонарев?

— Тот самый, из колонии… — подтверждает с достоинством Витька и для большей убедительности утирает нос рукавом. — Слыхали уже, наверно?

— Нет, — виновато признается новая, — пока не слыхала. Познакомимся давай. Фамилия моя Иванова, Ниной Константиновной зовут. А тебя?

— Витькой. А еще… еще Отпетым зовут.

— Это почему? Ты петь умел, а потом голос пропал, так что ли? — серьезно высказывает она догадку.

«И зачем только дурачит меня, будто маленький!» — думает Витька и подозрительно, пристально наблюдает за лицом той, которая назвалась Ниной Константиновной. Да нет, не похоже. Милиционерша, кажется, и вправду не понимает что к чему. Ему становится смешно. Он даже фыркает, но сдерживает себя и начинает притворно кашлять. Вот чудачка, побольше бы таких! «Этой мозги быстро заправить можно…» — продолжает рассуждать Витька, и в голове его зарождается заманчивый план обороны своей личной свободы.

Отпетому чуть больше четырнадцати. Мальчишка невысок ростом, курнос, веснушчат. Густой ежик волос выбивается у шеи за воротник — с парикмахерами вражда давняя.

Теперь Витька меняет тактику. Без напоминаний стаскивает он шапку, вытирает ноги, скромно присаживается на уголок старого, рыхлого диванчика. И соображает, с чего лучше начать беседу. Когда врешь, важно не прятать глаза — тогда почему-то верят. Это нетрудно. Раз плюнуть — два растереть, — по излюбленному выражению Кольки Дрозда, его друга. Голосу своему Витька придает мягкие нотки неподдельного огорчения.

— Школу я бросил… — признается он.

Странно, только сообщение это не производит на милиционершу особого впечатления.

— Больше учиться не хочешь, да? — спокойно справляется она, словно речь идет о какой-нибудь недоеденной тарелке супа.

— Я… хочу… — Витьку не проведешь, он знает, как отвечать на такие вопросы, и прикидывается даже обиженным. — Чем я других хуже, рыжий, что ли?

— Да нет, с виду вроде бы не рыжий, — соглашается женщина. — А если и есть, то самая малость, почти незаметно…

Отпетый несколько смущен — разговор получается как-то не по правилам. Витька приготовился к тому, что милиционерша (это уж как водится) отругает его, будет стыдить. Он же ее выслушает, ну, конечно, согласится — и сам, мол, осознал! А после подпустит тумана, — тут его не надо учить. И пускай бы тогда новая попробовала расхлебать — кто прав, кто виноват. Прежняя вот два года с ним билась, покуда не раскусила.

Но Нина Константиновна… эта будто и не в детской комнате служит! Копается себе в шкафу, в книжной скучище, и ясно — браниться вовсе не намерена. Немного погодя, она все же спрашивает:

— Почему же ты школу бросил?

Витька оживляется:

— Да так как-то… Ну, в общем, ребята дразнились, обзывали по-всякому. Придирались еще. Двоек наставили, целых семь в четверти. Все равно бы выгнали, если уж решили. Ну я и бросил…

— Так-так… Бывает… — замечает милиционерша, откладывая несколько книг с дряблыми обложками и без корешков в сторону. — Эти переплести бы нужно, верно?

Опять Витьку охватывает подозрение. «Опоздал я, — думает он. — Прекрасно она про меня все знает и просто говорить не желает. Может, и бумажки уже заготовила, чтобы обратно в колонию — ту-ту!..» Отпетый собирается прекратить бесполезную игру, но его удерживает вопрос.

— А ты какую школу бросил? — интересуется новая.

— Н-нашу, какую же еще… — удивлен он.

— У нас в районе их много. Ты мне номер скажи.

Если капнули, зачем бы ей спрашивать?

— Сто восьмую…

— Так-так… Вот и хорошо!..

Витька еще не уловил, к чему относится это «хорошо». А Нина Константиновна закрывает, наконец, свой шкаф, подсаживается рядом и продолжает:

— Хорошо, что ты сам пришел. Значит, вправду учиться хочешь. И школа нужна тебе, так ведь?

— Ага… — охотно кивает головой Витька.

«Как же, — веселеет он, — нужна. Как попу гармонь!»

Теперь Отпетый уверен: милиционерше, действительно, ничего о нем неизвестно. Повезло ему с этой новой, даже врать-то особенно не потребовалось. Нет, она определенно чудачка! Ладно, пускай устраивает его в школу. В старую он, извините, вернуться не может, а в другую — пожалуйста, с большим удовольствием! Интересно только, какой дурак-директор его примет? Одним словом, давай-валяй, все равно дело дохлое.

Они говорят еще полчаса.

Витька опасается, что новая начнет расспрашивать о доме, об отце. Чего доброго заявится еще в гости на манер той, прежней. Но милиционерша не любопытна. Она только приглашает его заходить почаще в детскую комнату, обещает познакомить с какими-то хорошими ребятами. Маменькины сыночки, отличники всякие, не иначе. Очень они ему нужны. Раз плюнуть, два растереть! И помимо своей воли Витька даже поморщился презрительно.

А напоследок чудачка и вовсе откалывает номер: просит его, Звонарева, участвовать в каком-то дежурстве. В каком и зачем — этого он толком так и не понял, но согласился.

— Я буду ждать, — улыбается Нина Константиновна. — Ну, до свиданья.

Отпетый тихо прикрывает за собой милицейскую дверь. Оглядывается — коридор пуст. Не удерживается, приседает на одной ноге, размашисто шаркает другой.

— Наше вам с кисточкой!.. — торжественно, хотя вполголоса, произносит он, сотворяя при этом ехидную рожу.

Вот обхохочется Колька Дрозд, когда узнает…

Домой Витьку вообще никогда не тянет, а сегодня и подавно. У отца получка. Опять завалится пьяный и станет драться. Не впервой, конечно, только приятного-то мало. Сколько ни плюй и как ни растирай, все равно больно. А если запоздать, то есть надежда, что отец уже будет дрыхнуть.

Но на улице холодно. Вдобавок и Колька куда-то пропал, а одному скучно. И Витька идет домой.

Своего ключа от квартиры нет. Замок он отпирает расплющенным гвоздем — большое удобство, спасибо Дрозду, что научил. В прихожей по старой привычке задерживается. Слушает. В их комнате шумно.

«Стакан п-подай, говорю! Оглохла, что ль! Ст-такан, говорю!..»

Голос грубый и неверный — вязнет в хмелю. Это отец. Так и есть — с приятелями не добрал, а теперь уж не успокоится, пока не налижется в доску. У мамы голос слабый, просящий и чуть вздрагивающий:

«Захарушка, хватит, ну куда тебе? Приляг, отдохни лучше, я тебе чайку…»

«Стакан, н-ну!..»

Дальше отцу перечить нельзя. Становится тихо, только глухо звякает стекло. Витька не видит, как тот пьет, но он ясно представляет все, что делается сейчас в комнате. Еще бы — вот уже сколько лет одно и то же, даже слова и те почти не меняются, будто их заучили однажды и навсегда.

«Пап, а пап, а ты мне гостинца принес, а? Дай, пап!..»

Это клянчит Верка, сестренка. Умеет подлизаться. Ей вторит и младший брат Степка: «И мне, папка, и мне дай!..»

Отец что-то бурчит невнятно, но ласково. Этих он любит, приносит им обычно или печенье или по шоколадке. Наверно, и сегодня не забыл, потому что они быстро заткнулись. Разбежались по углам и жуют, не иначе. Витьку охватывает зависть и к худенькой Верке, и к пузатому попрошайке Степке. Его, Отпетого, отец не любит, а только колотит. Ну и пусть! Он сам обойдется, без подачек.