— Спасибо за помощь! — невесело усмехнулся Швецов. — И то сказать, где уж нашему комбинату справиться с ремонтом душевых или с разбивкой клумбы! Силенок маловато! Верно, товарищ Глушаев?

— Закрутился, Леонид Петрович, — попытался улыбнуться Глушаев. — Завтра же все будет сделано.

— Опять чепуха! — внешне сохраняя полное спокойствие и даже весело, сказал Швецов. — Как же вы за один день фруктовый сад разобьете? Чепуха и болтовня!

— Давайте уж сообща, Леонид Петрович, — с лукавым добродушием предложил Чуклинов. — Для вас это дело, может быть, и маленькое, а все же сообща быстрее будет.

— Для меня нет маленьких дел, товарищ Чуклинов, — сухо сказал Швецов. — Но у меня их иногда слишком много, и далеко не все я успеваю проверять сам.

Он повернулся и, направляясь к машине, так грозно посмотрел на Глушаева, что тот лишь развел руками.

Вторую неделю ездили Трофимов с Бражниковым по району.

За письмами и делами, поступавшими в прокуратуру, стояли люди, и Трофимов знал теперь этих людей, знал, чем живут они, что их тревожит. Уже не строчками писем и документов, а с глазу на глаз беседовал район с новым прокурором.

К Трофимову шли с жалобами, с предложениями, с проектами.

Надо было обладать особым, «прокурорским» чутьем, чтобы за ничтожным с виду фактом разглядеть серьезное, требующее немедленного вмешательства дело. Или, наоборот, за громкими словами, за кучей доводов суметь увидеть пустую болтовню, разгадать сутяжническую суть обвинения.

Но главное, занимаясь всеми этими делами, надо было неизменно сохранять живой интерес к успехам района, к тому, что, казалось, не было подведомственно надзору прокурора, но ради чего он работал.

Сейчас, по дороге от сплавного рейда к переправе через Вишеру, Трофимову вспомнилась недавняя его встреча с Семеном Гавриловичем Зыряновым — директором строящегося в тайге бумажного комбината, с которым он познакомился у Рощина в первый день своего приезда в Ключевой. Без особой нужды заехал Трофимов к Зырянову, рассчитывая лишь посмотреть на начавшиеся уже работы по прокладке через болота таежной дороги, но, приехав, задержался у Зырянова на целый день.

Бывший варщик бумаги и тонкий знаток своего дела, Зырянов сам водил Трофимова по территории комбината, показывая и объясняя ему, как бревна, что прямо из тайги попадали на лесную биржу комбината, постепенно превращаются в тончайшие сорта белоснежной бумаги. Зырянов показал Трофимову свой собственный бумажный музей — коллекцию доброй сотни самых различных сортов бумаги, начиная от грубой — оберточной и кончая самой лучшей, похожей на плотную атласную ткань.

С увлечением, с юношеской горячностью говорил этот немолодой уже человек о будущем своего комбината, своего района. Город Ключевой уже через пятилетку представлялся ему местом, где будут сосредоточены высшие учебные заведения, готовящие своих собственных специалистов. Стоило только послушать Зырянова, когда он говорил о районных нуждах, о своих химиках и лесоводах, о геологах и нефтяниках, об агрономах и учителях! Свой театр, свой санаторий — о чем только не говорили они в тот вечер!..

— Смотрите, смотрите Сергей Прохорович! — громко сказал Бражников. — Село Искра!

Машина выехала из леса и понеслась по крутому спуску к переправе через Вишеру.

Закатное солнце слепило глаза, и далекие домики на противоположном берегу показались Трофимову висящими над водой. Но вот машина спустилась к переправе, и солнце исчезло за домами. Трофимов увидел спокойную гладь реки, услышал певучие голоса перекликавшихся в селе женщин и протяжный, с хрипотцой окрик паромщика:

— Эй, на машине, быстре-е-я!

У съезда к парому Трофимов и Бражников сошли с машины, и шофер осторожно повел ее по перекинутым с берега на паром длинным и узким сходням. Доски упруго прогибались под колесами, и казалось, что они вот-вот сорвутся в воду.

Старик паромщик, приседая и вскрикивая, размахивал руками.

— Быстре-е-я! — кричал он на шофера, недовольный его медлительной осторожностью. — Ну разве так въезжают? С ходу! С ходу!

— Азартный старик! — смеясь кивнул на паромщика Бражников. — Что бы мостки сделать пошире — так нет, ему удаль шоферская нужна. Чудак…

Трофимов и Бражников подошли к реке. Вода в том месте, где они остановились, была прозрачна, и по далекому, высвеченному солнцем дну скользили тени проплывавших рыб.

У самых ног Трофимова билась о берег речная волна. Трофимов хотел было проследить ее путь, но она затерялась на широком просторе реки, изборожденной волнами, которые медленно расходились от идущего стрежнем каравана плотов.

Странно было видеть, как этот огромный караван покорно следовал за крохотным буксиром, как чутко отзывалась вся вереница плотов на движения хвостового руля, которым орудовали два дюжих парня. Только они да штурвальный на катере управляли сейчас этой тысячетонной громадой. Целый лес, срубленный, увязанный в пучки и забранный в сетку металлических канатов умелыми руками уральских лесорубов и плотовщиков, плыл сейчас по реке.

Трофимову представился вдруг вековой сосновый бор, который еще недавно шумел ветвями где-то в верховьях Вишеры, как и сто и двести лет назад, когда в непроходимой его чащобе укрывались старообрядческие селения. И вот теперь, превращенный в бревна, прямые и равные по длине, отправлялся он в далекий путь по родной Вишере, по Каме, по Волге до самого Куйбышева, а может быть, и до Сталинграда, чтобы обрести иную жизнь в великих сооружениях сталинской эпохи.

Стоя на берегу древней русской реки, глядя на далекое уральское село, что лежало на пути между старинными русскими городами Чердынью и Соликамском, Трофимов думал сейчас о Куйбышеве и Сталинграде, о том, что свершалось там. И он, скромный советский человек, испытывал гордость, сознавая себя современником этих великих дел.

Бражников, украдкой поглядывая на своего примолкшего начальника, тоже смотрел и на караван плотов и на село, но мысли, которые занимали его сейчас, были далеки от мыслей Трофимова.

— Сергей Прохорович, — нарушая молчание, сказал он. — Между прочим, замечу, что село Искра славится на весь Урал своими красавицами. А как тут девчата пляшут! А поют как!.. Вот приедем, я вас с Дашей Осокиной познакомлю. Даша — она такая!..

Бражников глянул на Трофимова, осекся и густо покраснел.

— Что, влюблен? — обнимая смутившегося паренька за плечи, спросил Трофимов, которому очень хотелось, чтобы тот не пожалел о внезапно вырвавшемся у него признании. — Ну, а она, наверное, тоже любит тебя?

— Не знаю, любит ли, но уважает, — оправляясь от смущения, солидным баском отозвался Бражников.

— Уважает? — будто бы всерьез удивился Трофимов.

— Конечно! Я, как следователем стал, сразу уважение людей к себе почувствовал. То все был Петя да Петя, а теперь — товарищ младший юрист… Ну, и опять же форма…

— Эх ты, Петя, Петя, младший юрист, — с укоризной поглядел на Бражникова Трофимов. — Да разве нас за звание или за форму народ уважает?

— Я не то совсем хотел сказать! — краснея еще сильнее, воскликнул Бражников.

— Знаю, что не то, — пришел ему на помощь Трофимов. — Иной раз думаешь хорошо, а объяснить не умеешь. Так?

— Так! — благодарно взглянул на него Бражников.

— И ты, наверно, когда об уважении к себе говорил, не о форме да не о звездочках на погонах думал, а… — Трофимов оборвал фразу и строго спросил: — О чем же, Петя, ты думал?

— Я?.. Я думал о нашей работе, Сергей Прохорович.

— Верно, в работе-то все и дело. Вспомни, Петя, что говорил товарищ Сталин о работниках РКИ… Эти слова целиком относятся и к нам.

— Я помню их наизусть, товарищ Трофимов. — Юное лицо Бражникова посуровело, и звонким от волнения голосом он произнес глубоко запавшие ему в память мудрые слова: — Работники РКИ «должны быть чисты, безукоризненны и беспощадны в своей правде. Это абсолютно необходимо для того, чтобы они могли иметь не только формальное, но и моральное право ревизовать других, учить других».