Пользы от всех этих манипуляций никакой. Преступление как было нераскрытым, так таковым и оставалось. Зато прокурорские «пудрили» потерпевшим мозги мнимой деятельностью правоохранительных органов.

Если пользы не было, то работы прибавлялось. Как следователям, так и оперативным работникам уголовного розыска, осуществляющим оперативное сопровождение этих дел. Приходилось отрываться от текущих дел и «копаться» в злосчастных «висунах». Поэтому «висуны» не то, что не любили — их жгуче ненавидели все сотрудники. К тому же и областное милицейское руководство за них по головке не гладило. Такие «пистоны» всем вставляло, что только держись…

— Никак нет, товарищ майор, — ответил с достоинством Смехов, продолжая ворошить палкой дотлевающую в чане листву. — Все в полном ажуре. Вот, с бумагами разобрался и решил порядок возле отдела навести. Так сказать, чистота — мать порядка. — Переиначил он на свой лад пословицу. — Подмел разные там бумажки, промокашки, чтоб глаза не мозолили.

— Да иды ты суда! — разозлился вконец Конев, выговаривая все гласные твердо и резко, что случалось с ним в минуты раздражения. — Сколько можно в дерьме ковыряться!

Смехов сделал несколько шагов в сторону Конева. И тут грохнуло! Грохнуло так, что из оконных рам на втором этаже отдела посыпались стекла, а у Конева с головы кепку сдуло, будто там ее никогда и не было. Зато волосы, рыжеватые и жидковатые, которые Конев умудрялся причесывать так, чтобы они прикрывали ярко обозначившуюся лобную залысину, вдруг встали дыбом. И потом еще долго не желали укладываться на свое место.

Смехов лежал на животе, обхватив голову руками. Не двигался. От его распростертого на асфальте тела, неподвижности и необычности позы повеяло чем-то страшным и холодно-мертвым.

Как ошпаренные кипятком, летели из дежурки помощник Чудов и участковый инспектор капитан милиции Нарыков Николай Денисович.

— Что случилось? — чуть не в один голос орали они. — Что случилось?

Было не до соблюдения субординации и приветствия заместителя начальника. Не каждый же день в отделе или около него происходят взрывы! Конев, то ли ища левой рукой на голове кепку, то ли приглаживая всклокоченные волосы, позабыв про свой начальствующий тон и гонор, растерянно произнес:

— Смехов подорвался!..

Подбежали к Смехову. Стали ощупывать грузное тело руками, ища ранения. Их не было.

— Ой, щекотно! — неожиданно пискнул дежурный, приходя в себя, и стал подниматься с земли.

В другое время и при других обстоятельствах на писк Смехова о том, что ему щекотно, отозвались бы дружным ржанием. Но не в этот момент.

— Живой! — облегченно выдохнул Чудов.

— Повезло! — коротко констатировал Нарыков. — Повезло! Наверное, в рубашке родился!

Георгия Николаевича спас добротный толстостенный чугунный чан сферической формы, направив силу взрыва вверх, а не в стороны. Защитил он от осколков и Конева.

— Мат твою!.. Самоубийца хренов!.. Дерьмокопатель!.. Смертник недоделанный!.. — отходя от пережитого страха, изливал свой гнев Конев. — А еще говорил, что все — в ажуре. Все в ажуре, только яйца на абажуре! — зло бросил он последнюю фразу и ушел к себе, не заходя в дежурку.

В отличие от инцидента у кафе «Буратино», инцидент со взрывом получил огласку и долго обсуждался сотрудниками Промышленного РОВД. И тут «главному герою» порой приписывалось то, чего и в природе не было. У одних — он поседел и заикаться стал, у других — штаны форменные обмарал. А если брался об этом рассказывать Черняев, представляя все «в лицах», то слушатели со смеху покатывались. Неплохо звучало это и в интерпретации Конева Ивана Ивановича с его колоритным живым языком.

Только сам Георгий Николаевич старался о происшествии не вспоминать. Остался жив — и слава Богу!

Весна в 1981 году была долгой, затяжной. Почти весь март природа куксилась, оттепели чередовались с заморозками и небольшими метелями. И если днем пригревало солнышко, слизывая своими лучами снежный покров, и на асфальте дорог собирались мутные лужицы, ежеминутно разбиваемые колесами автотранспорта, снующего туда-сюда, то ближе к вечеру и по ночам зима вспоминала о своих обязанностях. Небольшой морозец сковывал и эти лужицы, и грязные обочины дорог, покрывая их тонкой пленкой льда. И на место старого стаявшего, грязного, ноздревато-рыхлого снега небеса ночной порой, разродясь, набрасывали новый, чистый. Но он, хрустящий, искрящийся, уже не радовал взоры жителей города. Зима надоела, и всем хотелось весны.

В первых числах апреля прошел паводок. Сейм в этом году никаких сюрпризов не преподнес: притопил лишь низины и луга. И все. Не то что в позапрошлые годы, когда вешние воды его поднимались высоко и доходили чуть ли не до центра поселка резинщиков. Тогда из всех видов транспорта самым надежным становились лодки и катера, при помощи которых жители затопленных улиц могли передвигаться и общаться с остальным незатопленным миром. Это создавало огромные проблемы как для жителей данных улиц, так и для милиции, обязанной поддерживать в затопленном районе порядок и дисциплину, пресекать преступные посягательства со стороны отдельных сограждан, оказывать помощь нуждающимся.

Объявленная по Промышленному отделу милиции паводковая тревога после спада паводковых вод была отменена. И сотрудники милиции, переведенные почти на казарменное положение и круглосуточное несение службы, облегченно вздохнули.

— Пронесло.

Временно «мобилизованные» с лодочной станции лодки и катера, заранее завезенные к председателям уличных комитетов подтапливаемых улиц, снова возвращены законному владельцу. Жизнь входила в привычную колею. А горы мусора, оставленные половодьем, потихоньку рассасывались, где-то убирались, где оставались до новой весны.

В городской черте снег почти сошел, освободив асфальт дорог и тротуаров, поверхность клумб и газонов. И только с северной стороны домов, куда не добирались солнечные лучи, еще лежал жалкими островками. Но и их с каждым днем становилось все меньше и меньше.

Екатерина Пентюхова встала около семи часов, чтобы идти на работу. Работала она на заводе «Спецэлеватормельмаш» или СЭММ, как сокращенно называли его все: от директора и до последнего мальчишки на поселке. Работа недалеко от дома, если заваливающийся от времени барак можно было назвать домом.

В одноэтажный бараке, приземистом, с подслеповатыми окнами, общим коридором и десятком комнат, было прописано не более пятнадцати жильцов, но фактически проживало не менее сорока. «Татаро-монгольская орда» говорили сами о себе жильцы барака. Иногда величались цыганским табором. Это кому как нравилось…

Власти района и руководство завода СЭММ принимали все меры, чтобы расселить из барака людей, а сам барак пустить под слом. Выносилось с десяток всяких решений и постановлений, не меньше работало различных комиссий и подкомиссий, но барак, как Кощей Бессмертный все жил и жил, неподвластный законам власти и природы.

Каждый год из барака отселяли людей в благоустроенные квартиры. Однако освободившиеся комнатушки тут же занимали невесть откуда прибывшие люди: мужчины и женщины, сожители и сожительницы. Причем с чадами обоих полов и разных возрастов. Те сначала держались осторожно, даже настороженно, тише воды, ниже травы. Но, обжившись, чувствовали себя едва ли не хозяевами, будто сто лет тут жили. Барак ведь, и нравы в нем барачные…

Когда-то, давным — давно, подобным образом в барак вселилась и сама Катерина вместе с мужем Толиком, дочерью Любой и сыном Василием. Было ей тогда около тридцати лет, и славилась она среди барачных товарок добротностью тела и зычностью голоса. Еще — отсутствием склонности к спиртному. За последнее ее звали «белой вороной».