— Наконец-то в себя пришли, — услышал он заботливый женский голос. — Может, пить хотите?

Теперь Сергеев, кажется, действительно пришел в себя по-настоящему. Чуть приподнявшись, он обвел взглядом незнакомую комнату. Она оказалась совсем небольшой и почти пустой. Только возле кровати стояла тумбочка, покрытая салфеткой, да у стены одинокий стул с резной спинкой.

— Больница… — проговорил Олег Николаевич.

— Госпиталь, — коротко поправила женщина.

Сергеев с усилием повернулся к ней.

— Неделю пролежали без сознания, — ответила она на молчаливый вопрос. — Сильно вас, видно, ударили. Ничего, теперь все позади. Поправитесь.

У нас врачи хорошие. Больниц пока нет, военный госпиталь всех обслуживает. Отдыхайте. Скоро поесть вам принесу.

Потянулись дни долгие, серые, утомительно похожие друг на друга.

Олег Николаевич чувствовал себя все еще неважно. Часто сознание мутилось, наступали часы и даже сутки беспамятства. Потом снова делалось легче, можно было немного поговорить с дежурной сестрой, переброситься лишней фразой с врачом.

Сергеев вспоминал, преодолевая провалы в памяти, о событиях, предшествовавших той встрече на вокзале в Кенигсберге, что привела его сюда, на госпитальную койку.

Олег Николаевич возвратился после демобилизации в Ленинград погожим сентябрьским утром.

Стояла благодатная, прозрачная и тихая осень — на редкость сухая, без туманов, без дождей и слякоти, осень, щедро украшенная бездонной голубизной неба и воды в Неве, Невках и каналах, ласковая и теплая.

Сергееву пообещали работу во вновь организованном городском экскурсионном бюро. Но пока бюро создавать, как видно, не спешили, и у Олега Николаевича вдруг оказалась уйма свободного времени. Это его не слишком огорчило.

Сергеев поднимался, рано и, наскоро выпив крепкого чаю, отправлялся по местам знакомым, родным и постоянно волновавшим его.

Начало прогулок было всегда одинаковым. Сев на Звенигородской в трамвай, Сергеев ехал вдоль улицы Марата, которую издавна недолюбливал за отсутствие зелени и облупленные фасады, выходил на последней остановке у Невского и затем брел по проспекту в сторону Дворцовой площади. Он задерживался у Аничкова моста, в тысячный раз любуясь великолепными в своей мужественной простоте фигурами юношей, живой игрой мускулатуры бронзовых коней и не переставая удивляться — тоже в тысячный раз — мастерству их создателя Клодта, косился на закопченный Гостиный двор, в молчании стоял под величественным Александрийским столпом возле Зимнего, а потом, быстрыми шагами пройдя садик, останавливался напротив Медного Всадника. Он подолгу рассматривал взметенную вверх скалу, читал латинскую надпись на цоколе, вспоминал знакомые с детства пушкинские строки. Запрокидывая голову» глядел на закрашенный сейчас камуфляжем купол Исаакия и только потом вновь садился в трамвай и ехал — то на Петроградскую, то на Васильевский, то к Нарвской, то еще дальше — в Автово.

Возвращался Сергеев затемно, усталый, голодный, но в приподнято-радостном настроении — ни дать ни взять юноша после, свидания!

Так прошла неделя, и Олег Николаевич решил, что Ленинграду уделил времени достаточно. Теперь пришла пора наведаться в город Пушкин, с которым связывалась у него одна из самых памятных страниц биографии.

Подготовив с вечера пакет скромной снеди, Сергеев лег спать пораньше, поставив стрелку старенького будильника на шесть часов.

На рассвете его разбудил телефонный звонок. Незнакомый мужской голос попросил товарища Сергеева прибыть к девяти часам по такому-то адресу, где ему будет заказан пропуск.

Немного встревоженный и одолеваемый любопытством, Олег Николаевич без десяти минут девять стоял у подъезда большого здания с широченными окнами, разделенными лишь узкими простенками.

Капитан, совсем не похожий на чекистов с проницательными взорами, которых любят описывать в приключенческих книжках, спросил у Сергеева фамилию, имя, отчество и прочие данные, потом захлопнул тощую папку и попросил рассказать о себе — «подробнее, знаете ли, и попроще».

Все еще недоумевая, для чего понадобилась его «житейская повесть» этому усталому человеку, обремененному, наверное, более важными делами, Олег Николаевич начал говорить.

Пока речь шла о детстве, об архитектурном институте, капитан слушал, казалось, равнодушно. Но когда Сергеев заговорил о своем увлечении историей искусства, о том, как он, уже будучи архитектором, поступил на искусствоведческое отделение университета и написал свою диссертацию, — капитан оживился, в глазах его блеснул неподдельный интерес.

— Диссертация, говорите, о янтарной комнате? Единственная в Союзе на эту тему? Защитили успешно? Рад за вас! Ну, и где она, ваша диссертация? Опубликована? Нет? Почему?

Услышав о том, что во время первых обстрелов города Олег Николаевич забыл чемоданчик в бомбоубежище и не смог его отыскать, а на другой день ушел в народное ополчение, — капитан вдруг улыбнулся.

— Отлично! Отлично.

Радость капитана была явно неуместной, но Олег Николаевич не успел даже рассердиться. Капитан подошел к сейфу и распахнул тяжелую дверцу.

— Держите. Рады помочь вам, Олег Николаевич, — и протянул оторопевшему Сергееву знакомую папку.

— Как… как она у вас оказалась? — удивился Сергеев.

— Служба такая. Нашли. Нет, специально не искали. Так уж получилось. Попала к нам. Да ладно, ладно. Я тут ни при чем, не благодарите. Только уговор: услуга за услугу! Ваши знания о янтарной комнате вскоре, очевидно, смогут понадобиться. Я имею в виду гражданское управление в Кенигсберге. Попросим тогда не отказывать нам.

…Сергеев взял такси, ему не терпелось поскорее добраться домой.

Всю ночь Олег Николаевич не спал, листая и перелистывая страницы своей диссертации, и вспоминал…

Сергеев часто бывал перед войной в Пушкине, готовя диссертацию.

Он присоединялся к какой-либо группе экскурсантов и медленно брел с ними по Анфиладе, прислушиваясь к объяснениям экскурсовода Анны Ланской и ловя себя на том, что проверяет почти каждое ее слово. Но Анна знала историю дворца и комнаты совсем неплохо! Сергееву не удавалось «поймать» ее на ошибке. Наверное, понимая, под каким «негласным контролем» она находится, Ланская лукаво и насмешливо улыбалась Олегу Николаевичу, с которым была уже знакома несколько месяцев, и он отвечал ей улыбкой.

Вот и янтарная комната. Сделав несколько шагов, Анна Константиновна останавливалась, экскурсанты немедленно обступали ее. Люди замолкали, восхищенные теплым, живым отсветом янтаря.

— Скажите, и долго еще будет существовать эта комната? Не испортится, не разрушится ли со временем янтарь? — спросил однажды кто-то.

Анна Константиновна улыбнулась.

— Не беспокойтесь, товарищи. Янтарю, из которого сделаны все эти украшения, не меньше семидесяти миллионов лет. И никаких видимых изменений с ним не произошло. Янтарная комната будет существовать вечно!

Сергеев отложил диссертацию в сторону.

Да, все-таки янтарной комнаты нет! И не беспощадное время разрушило ее. Уничтожить все это — какое преступление!

Сергеев распахнул окно. Утренний прохладный воздух ворвался в прокуренную комнату вместе со звонками трамваев, гудками автомобилей.

«Надо ехать немедленно!»

Олег Николаевич снял трубку:

— Будьте добры, скажите, когда отправляется ближайший поезд в Пушкин?

Пригородные поезда с Витебского вокзала ходили редко. Выстояв полчаса в длинной очереди, Сергеев бережно упрятал желто-зеленый картонный билет, купил свежую газету и вышел на улицу.

Моросил дождь, фонари еще не погасли, их расплывчатые огни отражались в мокром асфальте.

Мужчина средних лет, в хорошем пальто и когда-то модной шляпе с узкими полями, чуть прихрамывая, поднялся по ступенькам и остановился перед указателем вокзальных помещений. Внимательно прочитав его, человек огляделся по сторонам и обратился к Сергееву: