Он сказал об этом Марцингеру. Писатель метнул на него взгляд, полный презрения.

— Я думал, что вы настоящий коммунист. А теперь вижу, что имею дело с нерешительным, слабовольным человеком. Нет, подумать только, — сердитой скороговоркой продолжал он. — Под его маской бродит по Венгрии американский разведчик, творит там черт знает какие дела, а он сидит в западне и разыгрывает из себя Дон Кихота. Скажу вам свое последнее слово: если вы не используете эту возможность, то совершите преступление, да, да, да, преступление перед своими товарищами и партией. Это будет равносильно самоубийству из-за боязни ответственности… Больше я с вами разговаривать не желаю.

И, подтверждая свои слова, он отвернулся.

Макс сидел, обхватив колени руками. Марцингер прав. Но бросить его здесь? Уйти, зная, что он останется во власти озверелых палачей?

А агент Си-Ай-Си в Венгрии? Его вряд ли послали только для того, чтобы представлять на конгрессе австрийских сторонников мира. А Хор? Скольких он еще предаст!

Марцингер снова повернулся к Максу:

— Ну как, еще не поняли?

Макс промолчал.

…Утром, когда Спеллман в сопровождении двух солдат вошел в камеру, австриец в сером костюме поднялся ему навстречу.

— Готовы, герр спекулянт? — спросил Спеллман.

Австриец кивнул головой и двинулся к выходу.

Майор Ласло Ковач ясно представил себе, к какого сорта публике относится псевдо-Гупперт. Он заранее предвидел, что вывести его на чистую воду будет нелегко. Не потому, что улики недостаточны. Наоборот, их хватало с излишком. Пусть арестованный упорствует сколько угодно, пусть запирается и юлит — доказательства неопровержимы.

Трудность заключалась в другом. Требовалось установить, кто скрывается под именем Гупперта. Это было майору Ковачу неизвестно. Он предполагал, что арестованный является американцем, офицером разведки, одним из близких сотрудников пресловутого полковника Мерфи (Ковач знал о нем от арестованных агентов). Но тут нужна была точность: имя, фамилия, звание и другие подробности. А этими сведениями Ковач пока не располагал.

Менее опытный человек, возможно, начал бы с допроса самого «Гупперта». Но Ковач знал, что это сейчас бесполезно. Арестованный ничего не скажет. Он будет прикрываться чужим именем.

Но зато потом, когда в руках Ковача окажутся необходимые сведения о мнимом Гупперте и маска будет сорвана, произойдет обратная реакция. Майор по опыту знал, что преступники этого пошиба в случае разоблачения ведут себя так, словно стараются наверстать упущенное. Они выкладывают все, вплоть до мельчайших подробностей, рассказывают, о чем их спрашивают и не опрашивают. Они снова и снова требуют к себе следователя и дополняют, уточняют, расширяют свои показания. Раньше им казалось, что их судьба зависит от того, насколько они сумеют держать язык за зубами. Теперь же они уверены в том, что вопрос жизни и смерти решается числом застенографированных страниц. Только бы выбраться! Хотя бы за счет других. Какое им дело до остальных! Каждый отвечает сам за себя.

И сыплются фамилии, даты, пароли, явки… Спастись! Сохранить жизнь! Любой ценой! Любым способом! Лишь бы жить, жить, жить…

В распоряжении майора Ковача имелись каналы, используя которые можно было внести ясность в интересовавший его вопрос. Но для этого требовалось время. Он так и доложил генералу.

— А долго ли придется ждать? — спросил генерал.

— Не могу точно сказать. Неделю-две, возможно, даже больше.

Генерал ничего не ответил. Он подошел к окну и, постукивая пальцами по подоконнику, посмотрел на улицу.

День обещал быть прекрасным. Дома на противоположной стороне улицы казались розовыми, в лучах восходящего солнца. Небо было совсем чистое. Лишь в стороне проплывала стайка маленьких облаков, удивительно похожих друг на друга: одинаково беленьких, пухленьких, завитых. Свежий утренний воздух звенел от щебетания птиц: напротив окна был небольшой сквер.

— Нет, товарищ Ковач, это слишком долго, — сказал, наконец, генерал. — Мы не можем так долго ждать. Я слушал сейчас венское радио. Там уже началось. Завтра завопят на разные голоса все реакционные агентства мира. Вы знакомы с музыкой? Надо им заткнуть глотки раньше, чем они дойдут до фортиссимо[40].

— Я сделаю все, что в моих силах…

— И в силах офицеров вашего отдела, товарищ Ковач, — многозначительно добавил генерал. — Обязательно посоветуйтесь с ними. Сообща быстрей найдете выход.

Генерал оказался прав. На совещании офицеров отдела неожиданно попросил слово старший лейтенант Бела Дьярош.

— Товарищ майор, — сказал он, — кажется мне, что я видел арестованного в кино. На экране, — пояснил он. — Это было три или четыре года назад.

— Ты что-то путаешь, Бела, — сказал лейтенант Оттрубаи. — Как он мог попасть на экран?

Участники совещания переглянулись. Кое-кто улыбнулся.

Дьярош покраснел.

— Нет, я ничего не напутал, — громко, чтобы скрыть охватившее его смущение, сказал он. — Я убежден, что это был именно он.

— Ну-ка, расскажите поподробнее, в чем дело, — заинтересовался Ковач. Он знал Дьяроша лучше, чем другие сотрудники отдела, и был уверен, что если уж тот сказал, значит, имеет веские основания.

Бела стал рассказывать.

Несколько лет тому назад он страстно увлекался кино. Не пропускал ни одного нового фильма. Советский кинофильм «Чапаев» произвел на него потрясающее впечатление. Бела смотрел фильм пять раз, и все пять раз в кинотеатре «Урания». Вместе с фильмом демонстрировался венгерский киножурнал. Он хорошо запомнил один эпизод из журнала, показавшийся ему комичным.

— Понимаете, — рассказывал Бела, — на экране празднество. Я уже не помню: демонстрация, народное гуляние или другой праздник. В общем, представьте себе: идут трудящиеся. Музыка, песни, веселые, радостные лица… А из окна третьего этажа виднеется совсем другое лицо: нахмуренное, злое. И вдруг этот человек поднимает голову, замечает, что как раз напротив него установлен киносъемочный аппарат, быстро отворачивается и исчезает в глубине комнаты… Если журнал смотреть один или два раза, то можно ничего не заметить. Но я смотрел пять раз и, конечно, обратил внимание. И знаете, кто был человек в окне? Гупперт. Я все эти дни думал, где я видел его лицо, уж очень знакомым оно мне казалось. Но никак не мог вспомнить. А вчера увидел его нахмуренным. И вспомнил.

— Где же происходило празднество? — спросил Ковач.

— Здесь, в Будапеште, на площади Свободы.

— Так ведь там американское посольство, — воскликнул кто-то.

— Ну да! Гупперт и смотрел из окна посольства.

В кабинете стало шумно. Но Ковач встал, и снова водворилась тишина.

— Скажите, Бела, а вы можете вспомнить, какой номер киножурнала смотрели тогда? Ведь они выпускаются еженедельно — пятьдесят два номера в год! Кроме того, есть еще специальные выпуски, посвященные различным празднествам. Понимаете?

— Номера журнала я, конечно, не помню. Ведь столько времени прошло. Но я вот что придумал. Копии всех киножурналов хранятся на фабрике «Мафильма». Если разрешите, я сейчас же отправлюсь туда и начну просмотр.

— Как ваше мнение, товарищи? — обратился майор к офицерам.

Все единодушно одобрили предложение Дьяроша…

Работник кинофабрики, выслушав просьбу старшего лейтенанта Дьяроша, широко раскрыл глаза.

— Вы представляете себе, сколько это займет времени?

— Представляю… Но ничего, — бодро заявил Дьярош. — Я люблю кино.

Действительно, первые киножурналы он смотрел с интересом. Затем интерес стал спадать. Через три часа Дьярош начал сомневаться в искренности своей любви к киноискусству. Через пять часов он уже начинал его ненавидеть.

— Может, сделаем перерыв? — предложил киномеханик.

— Нет, давайте дальше! — стиснув зубы, проговорил Бела.

Но, посмотрев еще два киножурнала, он не выдержал.