— А о первом своем разговоре с секретарем райкома тоже думали?

— Думал и об этом.

— И как же вы этот разговор себе представляли?

«Да, как же я представлял свой первый разговор с секретарем райкома?» — мысленно спросил себя Трофимов и, чувствуя испытующий взгляд Рощина, чистосердечно признался:

— Откровенно говоря, такого разговора я не ждал.

— Не ждали? — усмехнулся Рощин. — Вот и хорошо, что разговор у нас нежданным получается, очень хорошо.

Рощин все еще стоял у дерева, словно собираясь обхватить ствол руками. Он и в самом деле попробовал это сделать, но руки его достали лишь до середины ствола.

— А ну-ка вместе! — крикнул он Трофимову.

Трофимов прижался грудью к замшелому стволу и, протянув руки, посмотрел вверх. Звездное небо опрокинулось на него. Гонимые ветром тучи то открывали, то закрывали прозоры в ветвях, и от этого казалось, что не туча, а самое дерево, подхваченное ветром, летит над землей. Ощущение полета передалось и Трофимову. Как чудесно было стоять вот так, запрокинув голову, обхватив руками ствол дерева, и смотреть и слушать этот широкий поток жизни!

— Вышло! — торжествующе крикнул Рощин, когда их руки сошлись на стволе. Он отошел от дерева, поглядывая на Трофимова чуть прищуренными в улыбке глазами. Потом, дружески притянув его к себе за плечи и широким движением руки указывая на город, сказал: — Знаете, что? Любить, любить все это надо. Любить беззаветно, бескорыстно.

Минуту назад Трофимов не понял бы этой внезапной взволнованности Рощина, мог бы не ощутить глубокого смысла его слов. Но теперь он понял: Рощин, говоря с ним о своем и его долге, помогать людям во всем, даже в душевных делах, говорил серьезно. Он думал о том же, о чем думал и сам Трофимов.

Они вышли к реке. Отсюда был виден мерцавший тысячами огней крутой противоположный берег, а за городом, за черной полосой леса — светящийся полукруг комбината.

— Когда меня посылали сюда на работу, — сказал Трофимов, — то предупреждали, что я получаю трудный район.

— Вот как? — улыбнулся Рощин. — Такое же предупреждение получил и я.

— В чем же заключается эта трудность? — спросил Трофимов.

— На ваш вопрос не так-то легко ответить, Сергей Прохорович. Не легко даже мне, человеку здешнему. — Рощин замолчал и, должно быть, по давнишней привычке, задумавшись, потер ладонью лоб. — Скажу только одно: ошибкой будет считать, что район наш отсталый, что у хозяйственников здесь дело не клеится. Это не так. Возьмем Шведова. Хороший, инициативный работник.

— Да, если говорить о первом впечатлении, то он мне очень понравился, — сказал Трофимов.

— И неудивительно. За плечами у этого человека десяток огромных строек, большой опыт, глубокие знания. Выходит, трудность нашего района не в плохих руководителях и, тем более, не в отсталости, а совсем в другом. И думается мне, что трудность эта в том, что при всем богатстве и разносторонности районного хозяйства мы не всегда еще правильно используем наши возможности, не всегда и не все понимаем, какая у нас в руках сила. Не все! А сила эта, Сергей Прохорович, поистине огромная! Вот почему, когда вы будете искать то главное, что должно лечь в основу вашей работы, не ищите трудностей там, где их нет. Старайтесь заглянуть в жизнь нашего района поглубже и не спешите с выводами… Пооглядитесь, поработайте, Сергей Прохорович; главный наш разговор еще впереди.

— Я очень рассчитываю на вашу помощь, Андрей Ильич.

— А я на вашу. У нас ведь одни задачи, одна цель. Правда, области работы разные. Я это понимаю. Понимаю и помню, что прокурор не подчиняется местным органам власти. Все это так, но… — Рощин строго посмотрел на Трофимова, и слова, которые он сказал ему, прозвучали подчеркнуто твердо: — Михайлов с годами потерял вкус к работе, потерял остроту зрения. Это недопустимо!

— Да, недопустимо! — повторил Трофимов.

— Любить наш район, любить этот город не значит только оберегать то, что есть здесь хорошего, — говорил, энергично рубя воздух рукой, Рощин, как бы подводя итог всему их разговору. — Это значит еще, что мы должны растить здесь новое, а главное — прививать коммунистические навыки жителям нашего района, чтобы ключевцы, как и все советские люди, вошли в коммунизм по праву свободных от пережитков прошлого граждан своей страны…

— Очень хорошо, что вы говорите это мне, прокурору.

— Именно вам, прокурору…

— Итак, я вас слушаю! — сказал Швецов Марине, едва лишь они сели на скамью.

«Итак, я вас слушаю!» — повторила про себя Марина и вдруг почувствовала, что робеет перед этим большим и, конечно же, очень занятым человеком, и ее дела к нему, которые за минуту до этого казались ей чрезвычайно важными, сразу как-то поуменьшились и показались незначительными.

Не зная, с чего начать разговор, Марина в замешательстве смотрела на Швецова, а он, точно понимая растерянность девушки, молчал, давая ей время собраться с мыслями.

Они сидели очень близко друг от друга, так близко, что она явственно слышала его неровное дыхание и даже машинально, по-докторски, отметила: «Сердце.

Пошаливает сердце». И это докторское наблюдение неожиданно помогло ей пересилить свое замешательство и начать разговор.

— Знаете, Леонид Петрович, — сказала Марина, — когда будете в Москве, обязательно покажитесь хорошему специалисту-сердечнику.

— Да, кажется, этот мой мотор начинает плохо тянуть. — Швецов неожиданно взял Марину за руку и сказал мягко, непривычно тихим для него голосом: — Спасибо вам, милая вы моя девушка. Я вообще-то не очень слушаю врачей — некогда, но вас послушаю. Ну, а теперь о деле. Что вас тревожит, Марина Николаевна?

— Я хотела вам напомнить о пустыре перед детским садом и о душевых в молодежном общежитии. О том, что пустырь следует озеленить, а душевые — отремонтировать.

— Но я же давно приказал все это сделать.

— А вот и не сделано. — Марина быстро поднялась и, выпрямившись перед Швецовым, решительно сказала: — И я прошу еще, Леонид Петрович, избавить меня от всяких шуточек и усмешечек, которыми меня встречают, вместо того чтобы выполнять мои требования как санитарного врача города. — Марина в волнении сжала руки в кулаки. — Учтите, Леонид Петрович, что за санитарное состояние в поселке отвечаете в первую очередь вы — директор комбината.

— Так же, как и за все остальное, — миролюбиво заметил Швецов. — И я не отказываюсь от этой ответственности, Марина Николаевна, но у меня ведь очень много дел — вы знаете. Вот почему далеко не все дела решаю я лично. На комбинате вместе со мной работает немало людей, и каждый из них обязан отвечать за свой участок работы.

— Да, а на поверку что выходит? — с возмущением спросила Марина.

— Не беспокойтесь, больше это не повторится! — жестко сказал Швецов.

Он встал со скамьи, и они, медленно подвигаясь вперед, снова вышли на площадку перед летним театром.

Площадка эта, еще недавно заполненная гуляющими, теперь была пуста, а из раскрытых дверей театра доносились звуки рояля.

— Начался концерт, — сказала Марина. — Вы не хотите послушать?

— Нет, Марина Николаевна, мне пора собираться в дорогу. А вы идите.

— Нет, нет, мне совсем не хочется! — поспешно сказала Марина и нерешительно посмотрела на Швецова. — Я…

— Говорите, говорите, Марина Николаевна, — ободрил ее Швецов. — Я же вижу, что настоящий разговор у нас только начинается.

— Да, у меня к вам было очень серьезное дело, — кивнула Марина, — но теперь, раз вы уезжаете…

— Не навеки же. Нет, коли начали, то и говорите. Я недомолвок не люблю.

— И я тоже, — смело взглянула на Швецова Марина. — Но речь идет не обо мне, Леонид Петрович. Вот поэтому-то я и раздумываю — говорить или нет.

— Не доверяете?

— Нет, тут совсем другое… Хорошо, я скажу…

Марина внимательно, даже как показалось Швецову, испытующе посмотрела на него.

— Речь идет о проекте моего отца.

— О проекте Николая Николаевича Белова? Каком проекте?