— Давай, братка! — закричал Тошич.

Мартовой прыжком преодолел опасное расстояние и быстро, по-пластунски, огибая камни, устремился вперед. На какое-то мгновение пулемет замолчал. В тридцати-сорока метрах от огневой точки Мартовой встал почти во весь рост и кошкой спрыгнул в расщелину. Еще в прыжке он почувствовал, что его настигла пуля: будто каленым железом прижгло ему грудь. Он рванул куртку: пуля наискосок, навылет пробила ему грудную мышцу. И снова оглушительно загудел пулемет.

Мартовой знал, что он находится почти в створе двух скал, между которыми стоит пулемет. Он наугад бросил ручную гранату и после ее взрыва выглянул из-за укрытия. Потом он уверенно метнул противотанковую. Последний взрыв слился с громовым «Ура!» партизан. А потом они с высоты расстреливали разбегавшихся фашистов. Бородатый парень перевязал Мартового. Тошич, докладывая командиру батальона, особо отметил «русского братку» Василия, сказав, что своим смелым поступком он дал возможность взводу выбить врага почти без потерь. Он снял свои часы и надел их на руку Мартового.

А позже Мартовой видел молодцеватого, улыбающегося Тито, шагавшего во главе нескончаемой колонны партизанской армии. Но на этом празднике победы он чувствовал себя лишним. Как же он оплошал, нагрузив на себя за годы войны такую страшную ношу преступлений!

Потом некоторое время — служба в рядах Советской Армии, демобилизация... И вот у него на руках новенькие документы на имя Мартового Василия Михайловича.

Куда податься? Как жить? С чего начинать? Он смотрел на свои руки, огрубевшие за четыре года войны. Но это поправимо. Немного тренировки — и они снова легко запорхали бы по клавишам. Только ведь пианистом и артистом был Ставинский, оставшийся в далеком прошлом. Мартовой же ушел на фронт с ростовского «Сельмаша». Надо было искать себе занятие, сообразно этому положению. А это означало — слиться с массой, раствориться в ней. Накинуть на плечи серый армяк тягучих однообразных будней. Сверкающие люстры концертных залов уходили из жизни навсегда...

Возвращаться в Ригу, к Татьяне, было нельзя. Забрать ее оттуда и уехать с ней куда-нибудь? Абсурдная мысль! Василий Мартовой — рабочий!.. Какая он теперь пара ей? А может быть, она вообще вышла замуж? Скрывая свою службу в зондеркоманде и считая ее унизительной, он за всю войну не дал ей о себе знать. Повидаться с отцом? Нечего было и думать. Возможно, его ищут, и этот визит может поставить отца под удар или привести к гибели.

И Ставинский-Мартовой поехал в Харьков. Здесь его никто не знал...

Город вставал из руин. Город строился, ему нужны были рабочие руки, и Мартовой пошел на стройку верхолазом. Жил в общежитии. Первое время избегал женщин: он ловил себя на мысли, что не может преодолеть свою замкнутость и приобрести ту задорную веселость и беспечность, без которой почти немыслим успех.

Постепенно он сблизился с тонкой и изящной Ниной, которая работала бухгалтером в их тресте. Нина с шестилетним сыном Сергеем совсем недавно возвратилась из эвакуации с Урала и жила с матерью на Холодной горе. Ее муж погиб на фронте, и Мартовой, «сбавив себе цену», предложил ей союз.

Он пристально следил за сообщениями в газетах, где то и дело упоминалось о процессах над изменниками Родины. Его угнетала и пугала та искренняя ненависть советских людей к этим выродкам. Поэтому он свое благополучие считал временным, и ему было все равно, как устроится его жизнь.

Но постепенно он стал оттаивать, и, чем дальше удалялось прошлое, тем больше он привязывался к жизни, круг интересов рос. Он окончил вечерний строительный техникум и стал работать прорабом. Получил двухкомнатную квартиру. Искренне привязался к семье, любил жену и Сергея. Так что большего от жизни он теперь не желал.

Во время Краснодарского процесса Мартовой снова был поражен тем фактом, что органы правосудия не спят, что война зловещей тенью продолжает омрачать радость народа, который никогда не забудет своих героев и «своих» изменников.... Этот процесс вновь напомнил Мартовому, что его война продолжается.

Анатолий Романович Лунин после окончания Московского медицинского института работал в Подмосковье, потом на Волге. Незадолго до войны он вернулся в свое родное Пасечное и принял хирургическое отделение районной больницы.

Когда началась война, он ушел на фронт, но под Брянском его часть попала в окружение, и он пробрался домой. Несколько дней отсиживался в погребе, и когда в Пасечное тайком наведался из леса Кондратий Иванович, бывший учитель местной школы, Лунин ушел с ним в партизаны. Потом партизанское соединение влилось в действующую армию, и он дошел со своей санчастью до границ Германии. Здесь его тяжело ранило, и война для него кончилась. Он вернулся в Пасечное.

Больница была сожжена немцами, и Лунин открыл в своем доме простой медпункт. Потом райсовет выделил небольшой домик у озера. Он до сих пор стоит, пригорюнившись, на краю обширного больничного сада, как памятник тому трудному времени, когда все начиналось на пустом месте.

Анатолий Романович знал в Пасечном почти каждого. Многие лечились у него с детства, с юности. На его глазах люди росли, становились механизаторами, бригадирами, учителями, командирами Советской Армии. Их выдвигали в районное и областное руководство. Но все они для Анатолия Романовича оставались Сашами, Димами, Ванями, Анютами... Со всеми он по-прежнему был на «ты», и они по-прежнему называли его «наш доктор».

Анатолий Романович отложил в сторону пухлую историю болезни и задумался.

В кабинет заглянул Гурген Макарьян. Лунин обернулся к двери:

— Зайди, Гена. Я как раз хотел с тобой поговорить.

Макарьян сел напротив. Анатолий Романович пододвинул к нему историю болезни.

— Вот человеку все некогда было. Давал рекорды... Рекорды, конечно, дело хорошее, но все надо в меру. Читай... с этого места.

Макарьян внимательно прочел заключение, только что сделанное Анатолием Романовичем.

— Да, солидный стаж болезни...

— И как это мы проглядели Сашу, нашего передового тракториста? Человек лежал у нас дважды... Подлечим немного, он и рвется к машине. А нельзя было. Нельзя...

— Будем оперировать Волошина? — Макарьян еще раз прочитал последнюю часть заключения.

— Да, сегодня переводим его к тебе, в хирургическое. Дай соответствующие распоряжения к приему больного.

Макарьян удивленно посмотрел на главного врача. Анатолий Романович заметил его взгляд и спохватился:

— Я и забыл тебя обрадовать: облздравотдел одобрил твою кандидатуру на должность заведующего хирургическим отделением.

— Спасибо, Анатолий Романович, за хлопоты, а еще больше за то, что помогли мне совершить такой «большой скачок» за два года. Словом, мне повезло, — растрогался Макарьян.

— Что значит «повезло»? Это не то слово. По заслугам и честь. Большое тебе доверие и большая ответственность. Но не зазнавайся и не пытайся бежать в город при первой возможности, по первому приглашению. Хорошие хирурги в райцентрах — это показатель высокой медицинской культуры на местах. Имей в виду: не о тебе печется облздравотдел, а о людях. Ты способный врач, ты нужен больным, и твоя новая должность — это вроде как бы якорь для тебя. — Анатолий Романович улыбнулся. — Возможно, в отделении кое-что не по-твоему. Найдешь нужным — налаживай новый порядок. Но делай это не в виде декретов, а постепенно, с умом, учитывая сменяющиеся запросы времени. И без горячки. Знаю я, за тобой этот грешок водится. Спеши медленно! Трудный случай у Волошина, Гена, — круто повернул Лунин разговор на беспокоившую его тему. — Язва запущена.

— Как жаль, что вы уезжаете! — воскликнул Макарьян.

— А кто тебе сказал, что я уеду в Харьков, оставив тебя один на один с этой операцией! Завтра и будем оперировать: со стороны анализов противопоказаний нет. Вместе прооперируем, не волнуйся. Да разве я смогу спокойно сидеть на свадьбе, если все мои мысли будут здесь?