— Что вы на это скажете?

Владимир быстро и легко поднимался вверх по склону заснеженной сопки. Лыжи, подбитые нерпичьей шкурой, хорошо тормозили и не скатывались назад. Котомка, ладно пристроенная за спиной, не резала плеч, и идти было приятно.

Поднявшись на вершину сопки, Владимир остановился. Не то чтобы перевести дух — он отдохнул за ночь и совсем не устал на подъеме, а предаться минутной слабости — полюбоваться открывшейся перед ним панорамой. На мгновенье Владимир зажмурился. Вдали, за седлом перевала, над океаном поднялось солнце. Оно выплывало из сизой морозной дымки и выглядело огромным, оранжевым. Но с каждой минутой, взмывая все выше, оно становилось меньше, наливалось янтарным слепящим светом.

И как полагается на восходе, тени в долине перед ним сгустились до фиолетового оттенка, а вершины засияли золотом.

Хотя картина восхода и волновала Владимира Казина, но он, даже оставшись наедине с самим собой в заснеженном чудесном мире, хотел казаться бывалым, видавшим виды матерым охотником, и поэтому старался не обращать внимания на удивительной красоты рассвет. Все, что, по его мнению, должно волновать в такие минуты охотника, — это страницы самой древней книги — иероглифы звериных следов на снегу.

Владимир родился на Камчатке и никогда не покидал полуострова. Детство его прошло в интернате. Только летом он приезжал к матери погостить. Когда она второй раз вышла замуж за обходчика заповедника, Владимир, которому исполнилось двенадцать лет, стал ходить с отчимом на охоту. Били они белку и медведей, а когда начинался нерест лосося, пропадали на реке. Отчим приехал с материка давно, жил некоторое время, как он говорил, в Петропавловске-Камчатском, потом перебрался в этот район и поступил работать в заповедник. Веселый и общительный, Владимир быстро подружился с дядей Епифаном, так звали отчима. Они исходили не одну сотню километров по тайге, вместе спали у костров и ели из одного котелка. Отчим считался среди охотников знатоком. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он был бодр и неутомим. Нрава дядя Епифан был молчаливого, но никогда не отказывал никому в помощи и совете.

Охотники этих малонаселенных мест, хорошо знавшие друг друга, уважали его. От своего отчима Владимир перенял охотничью хватку, научился выносливости и лесной мудрости.

Пока светало, Владимир успел далеко уйти от места ночлега на подшитых нерпичьим мехом лыжах. Чем дальше уходил он в тайгу, тем пестрее становился снег от следов и едва приметных знаков, понятных только опытному охотнику.

Много раз ходил Владимир за белками и горностаями, но сегодня впервые вышел в тайгу, неся в нагрудном кармане плотную бумажку, которую наискось пересекала синяя полоса. Это была лицензия — разрешение на отлов соболя, драгоценного обитателя камчатских лесов. С сегодняшнего дня Владимир стал настоящим промысловым охотником. Нет труднее и почетнее дела, чем охота за хитрым и осторожным хищником, мех которого дороже золота.

Внимательно приглядываясь к следам, словно держась за путеводную нить, Владимир подошел к реке. Мороз был бессилен сковать ее до дна. На перекатах бурный поток промывал во льду полыньи, прыгал и пенился водоворотами.

Любопытный горностай, спустившийся к реке со скал, уже обследовал на ней трещины и щели, полакомился снулым лососем, выброшенным на берег после нереста, и опять убежал в каменные россыпи. Лисица пришла сюда, видимо, позднее, и ее охота была менее удачной. Она вырыла в снегу глубокую яму, но ничего не нашла и отправилась дальше вдоль берега. Сделав на сугробе плотно укатанную борозду, протащила от полыньи к полынье свое длинное тело выдра. Тяжелой цепью пролег поперек реки след таежного вора и бродяги — росомахи.

Неторопливо читая книгу тайги, Владимир двигался дальше. На берегу этой речки несколько недель назад он видел след соболя: аккуратные ямки с четкими отпечатками лап. Не беда, что охотник видел след зверя давно. Каждый из соболей многие годы живет в тайге в своем «поместье» — большом участке в несколько десятков квадратных километров. Даже в самое холодное и голодное время зверек не уходит далеко за пределы облюбованного им участка. Места эти богаты кедровником. Здесь круглую зиму есть орехи и водятся мыши. На берегу реки соболюшка может порыбачить. К воде склоняются заросли рябины, до которой зверек большой охотник.

И хоть нет зимой у соболя гнезда, хоть кочует он беспрестанно по своим охотничьим тропам, он не мерзнет. Хорошо греет его шоколадный, а то и черный как смоль мех с густым сиреневым подшерстком. Заночевать соболь может и в завале и в груде камней или заберется под снежную шубу, прикрывшую плотной шапкой переплетенные ветви кедрового стланика. И тепло зверьку и сытно. Неделями, если задуют пурги, может он не вылезать из убежища.

Завидев знакомый тальник, Владимир ускорил бег. Еще издали заметил у края поляны четкую цепочку следов. Подошел ближе. Сердце радостно забилось. На припорошенном изморозью насте явственно отпечатались следы соболя. Зверек, как всегда, бежал чисто; след в след попадали его лапы. Не один десяток дней пробегал он по этой тропинке, а след его и сейчас будто один. Владимир осторожно пробил рукой наст и, подведя ладонь под след, вынул его. Присмотрелся к наслоениям в насте, поковырял снег пальцем: хорошо ли, плохо ли смерзся. Оказалось, что хорошо. Значит, соболь прошел здесь давно, может быть, еще вечером.

Но обнаружить соболиный след — дело не хитрое. Не таким уж редким стал зверь в этих лесах. Владимиру надо было поймать живого соболя. Его на собачьих упряжках повезут далеко в долину Горячих Ключей, а оттуда самолетом через Охотское море на материк, чтобы поселить на новом месте.

Прям и стремителен бег зверька. Промчавшись скачками через поляну, он юркнул в заросли стланика. Чтобы отыскать его след, Владимиру пришлось чуть ли не пять километров пробежать на лыжах вокруг зарослей, в которых скрылся соболь, прежде чем он снова нашел свежий лаз. За короткий зимний день охотнику надо было пройти весь путь, проделанный соболем за ночь, опередить его. Хотя одет Владимир легко — белье, свитер, да шинель с подрезанными полами, — скоро ему стало жарко. Но охотник бежал и бежал, не останавливаясь. Он словно стремился догнать свою тень, упавшую на лыжи.

В ясное, солнечное утро, редкое для здешних мест, каждая покрытая инеем веточка каменной березы, каждая хвоинка аянской ели сияла и искрилась. Морозный воздух был кристально прозрачен. Далеко-далеко за седыми сопками возвышался Ключевский вулкан. Белый султан дыма поднимался над ним прямо вверх, как из печной трубы в безветренную погоду.

На заставе капитана Бабенко стояла тревожная тишина. Все ходили молча. Собаки, словно угадывая настроение людей, сидели, повизгивая, будто бы ожидали сигнала тревоги.

И только на огромной смуглокожей каменной березе, невесть откуда прилетевший ворон беспрестанно каркал с самого утра. Его надсадный крик надоел всем, и, заслышав его, пограничники морщились, словно от зубной боли. Он проникал даже сквозь двойные рамы в караульное помещение заставы.

Капитан Бабенко, человек удивительно спокойный, который даже провинившихся солдат распекал ровным голосом, и тот не вынес вороньего крика. Проходя по двору, он остановился, посмотрел, прищурившись от солнца, на березу, где на самой верхушке качался на тонком суку ворон, и, сплюнув, проговорил;

— От бисова птица!

Рядовой Устинов, чистивший в конюшне лошадей и услышавший замечание капитана, умоляюще взглянул на Бабенко, попросил:

— Товарищ капитан, разрешите я его…

Бабенко строго было посмотрел на Устинова, но ворон так громко и препротивно каркнул, что начальник заставы только рукой махнул.

— А, возьми малокалиберку…

Солдаты, чистившие коней, вышли во двор. На крыльце появился Устинов с винтовкой в руках. Он был отличным стрелком, и солдаты знали, он не промахнется. Раздался щелчок выстрела. Ворон подпрыгнул. С закачавшейся ветки посыпался иней. Но птица, балансируя крыльями, осталась сидеть на месте и потом опять громко, раскатисто закаркала, словно смеялась.