Трофимов огляделся. Со ступенек вокзального подъезда хорошо была видна вся площадь и дорога, уходившая от нее в глубину полей и перелесков, за которыми, едва различимый в голубоватой дымке весеннего утра, виднелся город.

— До города не меньше трех километров, — сказал старик и вдруг, точно осердясь на себя за недогадливость, протянул Трофимову руку. — Что ж это мы никак не познакомимся? Чуклинов, Егор Романович Чуклинов, местный житель.

— Сергей Прохорович Трофимов.

Старик крепко пожал Трофимову руку.

— В командировку?

— Нет, на постоянную работу.

— Прямо из Москвы?

— Прямо из Москвы.

— Что ж, милости просим, — и Чуклинов с хозяйским радушием широко повел рукой. — Мы, уральцы, хорошему человеку рады. Поехали…

Лошадь у Чуклинова оказалась старенькой, понурой, и запряжена она была не в пролетку, а в обыкновенную телегу с сенцом, чуть прикрывающим дно. Но, хотя у вокзала только что остановился автобус и мимо то и дело проезжали легковые автомобили, Трофимов не решился обидеть старика и сел в телегу.

— Поехали!

— Я ведь не извозчик, — неожиданно сказал Чуклинов, когда они выбрались на дорогу. — Приехал к поезду за абрикосовыми саженцами, а они еще не прибыли. Ну, вот и решил, чем порожняком возвращаться, кого-нибудь из приезжих прихватить.

— На Урале абрикосы задумали сажать? — удивился Трофимов.

— Задумали, — уверенно, как о давно решенном деле, сказал Чуклинов. — И посадим и вырастим! Конечно, не обыкновенный сорт, а морозоустойчивый, мичуринский. Ему Иван Владимирович и название подходящее дал: «Товарищ».

— Подходящее?

— Да, за стойкость. У нас на Урале стойкость в большой цене. Выстоял, не отступил в трудную минуту, — вот ты и товарищ, друг до самого что ни на есть последнего часа. Это я про людей. Ну, а стойкий человек и природу себе под стать создает: ведь у растения тоже и свой обычай и свой характер есть…

Старик замолчал. Лицо его посуровело, он отвернулся от своего попутчика и сосредоточенно смотрел теперь куда-то вдаль, поверх головы лошади.

Задумался и Трофимов. Короткий этот разговор не казался ему обычной дорожной беседой, какие сплетаются из ленивых слов, чтобы как-нибудь скоротать время в пути, а обещал что-то большее. И сам старик, высокий, по-молодому сильный, с пристальным, точно испытывающим взглядом, и запах оттаявшей под весенним солнцем земли, и эти незнакомые луга, и пихтарниковые овражки, а за ними лес, лес без конца и края, — все это вместе с чувством радостным и светлым рождало в Трофимове неясную тревогу: как-то сложится здесь его работа, как-то пойдет жизнь? Ведь не проездом он в этих местах, а назначен сюда, в районный центр Ключевой, прокурором на пять лет — обычный срок деятельности прокурора, — срок немалый в жизни любого человека.

Конечно, заглядывать вперед было рано, но не думать об этом Трофимов не мог. Не мог, потому что вот в этом небольшом уральском городе, который только показался вдали, наново должна была начаться его жизнь.

Сходное ощущение испытал он, когда совсем еще молодым человеком, окончив юридическую школу, приехал в Полтаву следователем районной прокуратуры.

Мирная жизнь, семья, работа… Все это оборвала война. И он, похоронив жену и годовалого сына, погибших при бомбежке Полтавы, ушел добровольцем на фронт…

С неумолимой ясностью возникли перед Трофимовым картины прошлого. Да, в те дни лишь одно чувство владело им и влекло, неудержимо влекло в самые опасные места, вон из окопа, в атаку, врукопашную.

— Смерти ищешь? — глядя на него с сожалением, как глядят на слабых и малодушных, спросил как-то лейтенанта Трофимова командир дивизии. — Нет, солдат, так за родину не воюют…

То, что говорил ему тогда командир, не сразу тронуло сердце Трофимова, но все же после этого разговора он задумался и, постепенно, перемогая в себе личное свое горе, стал настоящим солдатом — смелым и хладнокровным, упорным и самоотверженным тружеником войны.

После победы он мог остаться в армии или пойти опять на следовательскую работу. Трофимов выбрал другой путь: он снова сел за учебники. Теперь это уже была не школа, а юридический институт, и трудно пришлось ему после самостоятельной работы и четырех лет войны снова привыкать к студенческой жизни.

Но Трофимов твердо решил стать прокурором.

Почему возникло у него это намерение? Не потому ли, что за годы войны ожесточилось его сердце ко всем тем, кто, нарушая советские законы, становится пособником наших врагов, мечтающих задержать нас в движении к коммунизму? Да, потому, что ожесточилось его сердце против врагов, но еще и потому, что рядом с чувством ненависти к врагам росло и крепло в нем чувство любви к соотечественникам — простым и честным строителям новой жизни. И вот, задумавшись над собственной судьбой, он избрал для себя профессию суровую и благородную — профессию прокурора.

Вскоре после окончания института Трофимов случайно встретил своего бывшего командира дивизии. Тот узнал Трофимова и предложил ехать к нему на Северный Урал, где полковник работал теперь одним из секретарей обкома партии.

Трофимов в это время как раз завершал полугодовую стажировку в одной из районных прокуратур Москвы и готовился к самостоятельной работе.

— Добьюсь для тебя назначения в большой и трудный район, — сказал ему секретарь обкома. — Согласен?

В этой короткой фразе, сказанной мимоходом, на людной московской улице, Трофимов услышал главное: его бывший командир по-прежнему верил в него и, веря, испытывал. Вот почему он так просто предложил Трофимову трудную работу в старинном уральском городке и, не добавив ни слова, прямо спросил о согласии.

А ведь секретарь обкома мог бы рассказать, что этот бывший уездный городок превращался в большой город, в столицу района, где вырос огромный комбинат, где сплавляли лес, изготовляли бумагу, добывали золото. Он мог бы рассказать Трофимову, что в этом районе несколько колхозов-миллионеров, что в городе свой театр, свой педагогический институт, два техникума. Но вместо всего этого он сказал только «большой и трудный район».

Слова звучали по-фронтовому: большое и трудное задание. Именно так и понял их Трофимов — офицер запаса, а ныне младший советник юстиции. И хотя звание и опыт прежней работы давали ему право выбирать, он, точно шагнув из строя на вызов командира, коротко ответил:

— Есть!..

…Дорога в этом месте круто взбегала на бугор. Телегу встряхнуло, и Трофимов, очнувшись от своих дум, поднял голову.

Перед ним, как на ладони, лежал город. Белые стены старинной кладки каменных лабазов вплотную подходили к реке, извилистой и узкой, с быстрым, глубинным течением. Поверхность воды казалась озерно-тихой, только бурлящие заверти да пенные гребешки у берегов нарушали обманчивую гладь реки и говорили о бьющих со дна сильных ключах.

— Ключевка! — сказал Чуклинов. — От нее и город наш Ключевым называется. От нее и народ здесь норовистый да крутой.

Трофимов, восхищенный красотой города, ничего ему не ответил. Привстав на колени, он с интересом смотрел на открывавшуюся перед ним панораму.

Ослепительно сверкали на весеннем солнце алебастровые стены воздвигнутых на холмах древних церквей. От них сбегали к реке улицы, то узкие и извилистые, то широкие и прямые.

Просторные одноэтажные дома с высоко поднятыми над землей окнами были рублены из черной уральской сосны, и, как бы вкривь и вкось ни стояли они на крутых, неровных склонах, не было, казалось, такой силы, которая могла бы пошатнуть или сдвинуть их с места.

Дома эти не теснились друг к другу. Окаймленные молодой листвой деревьев, они стояли свободно посреди больших участков возделанной под огороды земли с непременной, присевшей на бочок банькой в углу, у забора, в зарослях малинника и смородины.

Многочисленные новые здания, по преимуществу в два и три этажа, не нарушали самобытного облика города, а стояли так же свободно, образуя широкие улицы. Такие улицы, из новых домов, выходили к асфальтированному шоссе, которое сразу же за городом врубалось в дремучий сосновый бор. По изрезавшим лесную чашу просекам можно было, угадать, что дорога эта извилистой лентой тянется к видневшемуся вдали, за полосой леса, Ключевскому комбинату. Отсюда, с берега реки, Трофимов лишь смутно различал высокие башни шахтных копров, массивные очертания газгольдеров и повисшие над розоватыми конусами отвалов крохотные вагонетки канатной дороги.