Ченцов сделал глубокую затяжку, выпустил густой клубок дыма в потолок.

— Скажите, Юрий Яковлевич, — подполковник впервые назвал капитана по имени-отчеству. — Если бы Полищук не понесла еду в лес, выполнили бы бандиты свое обещание?

— Конечно, — не задумываясь, ответил Смолин и вдруг осекся, понял абсурдность своего утверждения.

— Но ведь закон, — неуверенно начал он через некоторое время, но, посмотрев в глаза Ченцова, только махнул рукой и захлопнул папку.

— Вот и хорошо, Юрий Яковлевич, — серьезно сказал Ченцов. — И помогите женщине добраться до села.

Не успела за Смолиным закрыться дверь, как затрещал прямой из области. Звонил полковник Груздев.

— Что у вас творится в районе?

Ченцов обстоятельно доложил.

— Спите там все, — рокотало в трубке. — Среди бела дня уже убивают секретарей райкомов. И где?.. В общем так, берите материалы по делу и приезжайте. Поблажек не ждите.

Ченцов молчал. Замолчал и голос в трубке. Потом полковник спросил:

— Помощь нужна?

— Дайте еще хотя бы двух человек…

— Кадров у меня нет, — сухо оборвал Груздев. — Людей подбирай себе сам. Присматривайся, учи. Сейчас много боевых офицеров из армии демобилизуются. Впрочем, — голос Груздева немного потеплел, — одного спеца мы тебе подыщем. Но на большее не рассчитывай.

И положил трубку. А Ченцов еще долго стоял у стола, непроизвольно слушая короткие телефонные гудки.

Капитан Костерной без труда выделил в разношерстной привокзальной толпе молодого старшего лейтенанта с двумя орденами Красной Звезды на новенькой гимнастерке. Судя по тому, как офицер легко нес выгоревший солдатский вещмешок и ободранный по углам чемодан, можно было понять, что ехал тот не из глубокого тыла. А радостно-взволнованное выражение лица орденоносца выдавало в нем местного жителя.

Да, старший лейтенант Борис Боярчук после пятилетнего отсутствия вернулся в родные края.

«В сорок первом этот перрон слезами умывался, когда нас на фронт провожал. А много ли здолбинских парубков вернулись на твои камни? Многие ли из них могут сказать сейчас; „Здравствуй, дом родной!“»

С бьющимся сердцем глядел он на памятные с детства места. Узнавал и не узнавал их, так покорежила город война. Сгоревший вокзал. Это было самое красивое здание в райцентре. Разрушенная водокачка. С нее видны были даже соломенные крыши ближних хуторов. А вот здесь, справа от вокзала, должен стоять павильон, где продавали мороженое и куда пацанами бегали пить газированную воду. Павильона не было. Один лишь осыпавшийся, заросший травой фундамент остался.

«А что сделали с парком? — ужасался Борис. — Чуть ли не все деревья вырубили. Вековые буки! Висячий пешеходный мост через пруды разобрали. Наверняка вывезли…»

И все-таки это были его родные места, отчая земля. Совсем недалеко от города его дом, его родители. Борис чуть ли не бегом кинулся к единственному стоящему на площади грузовику.

Шофер в старой солдатской гимнастерке без погон дремал, его чубатая голова покойно лежала на рулевом колесе.

— Эй, парень! — Борис коснулся его плеча.

Шофер поднял на офицера невыспавшиеся белесые глаза.

— Чего тоби?

— Не подкинешь ли, браток, до Здолбицы?

— Хай туды холера ездыт, в твою Здолбицу, — сердито пробурчал водитель и отвернулся. — Я заплачу, — сказал удивленный Борис. Первый раз ему, офицеру-фронтовику, так беспардонно отказывали.

— Дело не в грошах, — окончательно проснулся шофер и вдруг заговорил по-русски: — Видать, давно, старшой, ты дома не был.

— С июня сорок первого.

— Тогда понятно. — Водитель вылез из кабины. — Куревом не богат?

Борис достал папиросы. Шофер бесцеремонно одну папиросу сунул за ухо, вторую размял в пальцах, не торопясь прикурил.

— Я за грузом приехал, — сказал он после нескольких жадных затяжек. — А в село твое без охраны ездить пока несподручно. И тебе не советую. Так что ищи, старшой, военный грузовик, если родню повидать собрался.

Борис не стал его расспрашивать. Вмиг вспомнил про родительское письмо. Отец писал, что бандиты-националисты убили председателя сельсовета в соседнем селе, увели в лес молодую учительницу-комсомолку. Но ведь то было почти год назад.

Тут и подошел к нему Костерной с двумя автоматчиками.

— Начальник патруля капитан Костерной, — представился он. — Попрошу предъявить документы.

Солдаты-автоматчики натренированно встали по бокам Боярчука. Борис поставил на землю чемоданчик, достал удостоверение личности и предписание о демобилизации.

— Из госпиталя? — прочитал в предписании Костерной.

— Да, списали вчистую.

— А было желание послужить еще? — Костерной внимательно разглядывал круглолицего приезжего.

— Другому, оказывается, не обучен.

— В разведке давно? — быстро спросил капитан.

— С весны сорок третьего, — не подозревая подвоха, ответил Боярчук.

Капитан полистал удостоверение, нашел нужную запись, удовлетворенно хмыкнул и совсем неожиданно сказал:

— Придется вам пройти с нами.

— А в чем дело?

— Вопросы будем задавать потом. Прошу следовать за мной. — Кивнув автоматчикам, он пошел через парк к крытому брезентом «доджу», который тут же бесшумно покатился к ним навстречу.

Только через полчаса, уже в кабинете Ченцова, Боярчук понял, насколько далеки были его мысли о счастливом житие дома от той суровой реальности, которая открылась ему в словах подполковника.

— Обстановка в районе сложная, — неторопливо рассказывал Василий Васильевич, искоса поглядывая на сидевшего на подоконнике Костерного. — Трудностей очень много. Оттого и ошибок много. А каждый промах на руку врагам. Бандеровцы прикрываются потрепанной идеей самостийности. В лесах скрываются люди, которые по своей неграмотности, незнанию истинной правды о Советской власти поддались самостийникам. Многих крестьян бандеровцы под страхом смерти заставили уйти в банды. К таким прошлой весной обратился ЦК Компартии Украины с предложением сложить оружие и стать честными тружениками. Тот, кто сделает это, не понесет никакого наказания, если не повинен в особо тяжелых преступлениях. Такая амнистия как нож в сердце пропаганды оуновцев. Вот они и злобствуют, беснуются, предчувствуя, что рано или поздно обманутые, колеблющиеся, запуганные отшатнутся от них. В лесах останется лишь горсть отщепенцев, гитлеровских холуев, которым грозит неминуемая гибель. Народ не простит им предательства и жестокости.

— Ваш отец работает на железной дороге? — спросил Костерной.

— Машинистом. Правда, я давно не получал писем.

— Мы не можем настаивать, но было бы неплохо, если вы поработаете вместе с отцом. У бандеровцев сейчас повышенный интерес к железной дороге. Поток грузов возрастает. Им нужны свои информаторы.

— Мне они вряд ли поверят.

— Конечно, не поверят, — согласился Ченцов. — А вот прощупывать станут обязательно. Тут и нужно показать себя.

— Приехал служивый из армии, жениться хочет, а денег нет, чтобы свой дом ставить, свое хозяйство завести, — подсказывал в тон начальнику Костерной. — Вроде офицер, а в артель не торопится записываться. Все больше о собственном хуторке мечтает. Устал от всего на свете. Уединения ищет, тишины, покоя, в достатке, разумеется.

— А получится? — с недоверием спросил Борис. — Я ведь не артист, а дивизионный разведчик. Лучше дайте мне троих ребят посмышленнее, я с ними такой шорох наведу у этих гадов, что чертям тошно будет.

— Это не к немцам в тыл ходить, — усмехнулся Ченцов. — У бандеровцев конспирация получше будет. Здесь им каждый бугорок знаком, каждого жителя, почитай, в лицо знают. Тебя с ребятами заметят раньше, чем ты до леса дойдешь.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала! — Не кипятитесь, Боярчук! — Костерной пересел к столу. — Шорох мы и сами сможем навести. А установить прямую связь с Сидором или Грозой — дело посерьезнее. Тут одной храбрости мало.

— Подумать надо, — насупился Борис.