Рядом с ним бежали оперуполномоченный ОБХСС Машошин и внештатные сотрудники с открытыми в крике ртами. Махали руками, делая знаки трактористу остановиться. Но тот, то ли не слышал и не видел, то ли не обращал внимания на все эти жестикуляции и крики.
Наконец участковому удалось забежать перед трактором, и криком, и жестами рук остановить его. Не глуша мотор, из кабины вылез в испачканной маслами и соляркой спецовке пожилой тракторист.
— В чем дело, начальник? — задал он вопрос, подойдя к Сидорову, запыхавшемуся после стремительного бега. — Мне дали команду тут все выровнять, чтобы людям глаза не мозолить мусором.
— Я тебе покажу: мусором! — наконец-то отдышался участковый. — Ты почему не остановился сразу, когда тебе кричали «Стой!»?
— Вы уж извините за слово, — стал оправдываться тракторист, поняв свою оплошность: «мусором», «мусорами» отдельные малосознательные граждане в обидной форме величали милиционеров, — и поверьте, я не слышал вашего крика. В кабине трактора сам себя не слышишь. Не то чтобы кого-то со стороны услышать.
— Надо уши по утрам мыть, — буркнул Сидоров и добавил строго: — На свалке никаких работ не производить. Понятно?
— Понятно. Только мне был дан наряд тут работать, поэтому я своему начальству доложу, что вы мне запрещаете.
— Докладывай. Но все равно никаких работ тут не будет без разрешения милиции.
Машошин и внештатные сотрудники молча наблюдали за диалогом участкового и тракториста. Когда одновременно много народу говорит и задают кучу вопросов — толку мало, одна сумятица.
Казалось, обстановка разрядилась и инцидент исчерпывался. Но не тут-то было. Вдруг, словно чертик из табакерки, откуда-то появился заместитель директора по быту Шандыба. И не один, а со свитой из пяти человек.
— Чего стоим? — сходу набросился он на тракториста. — Солярку в пустой след жжем. Немедленно в трактор и за работу.
Поддерживая его, угрожающе загудела свита.
– Да я … Да вот … — стал бессвязно и суматошно оправдываться тракторист. — Участковый запрещает. — Наконец-то удалось ему более толково объяснить причину простоя.
— Я кому сказал! — повысил голос, чуть ли не до визга, заместитель директора. — В трактор — и за работу!
— Но участковый…
— На заводе кто для тебя начальник: я, в должности заместителя директора, или какой-то милиционер? Еще неизвестно как, на каком основании он сюда попал и чем тут занимается на нашем заводе… — орал Шандыба, запрокидывая кверху голову, так как был мал ростом, и напирая всем своим телом на тракториста.
Участкового, одетого в форменную одежду, участкового, которого он знал в лицо, Шандыба словно не замечал. Точнее сказать, демонстративно не замечал. Не поздоровался. Даже не спросил, что он тут делает, в столь ранний час.
Сидоров молчал, как и молчали его товарищи, наблюдая за действиями заместителя директора. Однако лицо участкового вновь приобретало красновато-багровый цвет, как совсем недавно от стремительного бега. Только на этот раз от закипавшего внутри него гнева.
Сдерживая себя, он шепнул одному из внештатных сотрудников, чтобы тот отправлялся в отдел милиции и сообщил о новом повороте событий.
— Начальник отдела и начальник ОБХСС в курсе всего. На них и выходи. Вижу, нам тут придется повоевать…
И тот полетел к проходной.
— Здравия желаю, товарищ Шандыба, — задыхаясь от ярости, но, придерживаясь официальной необходимости, начал Сидоров, резко вскинув руку под козырек, — разрешите представиться: участковый инспектор, старший лейтенант милиции Сидоров. А то смотрю, вы все вдруг, разом, меня забыли и не узнали, хотя и я у вас в высоких кабинетах, и вы у нас в опорном пункте, не раз бывали. Но в жизни всякое случается. Даже полная амнезия бывает. Правда, достаточно редко…
Вы тут кричите на тракториста. А он ни при чем. Это я запретил ему работать именно на этой свалке. В любом другом месте — пожалуйста! Возражений нет. Но не на свалке.
Однако Шандыба никакого внимания на слова участкового не обратил. По-прежнему продолжал делать вид, что участкового в упор не видит. И подгонял тракториста начать работу.
Тот, подчинясь Шандыбе, — куда денешься: деньги-то платят на заводе, а не в милиции, — вновь забрался в кабину и взялся за рычаги управления.
Монотонно тарахтевший на холостом ходу трактор враз ожил, громко стрельнул из своей выхлопной трубы черным облаком и медленно покатил к ближайшей куче хлама.
— Стоять! Кому говорю? — Забежал Сидоров вновь перед трактором.
— Работать! Иначе будешь уволен! — Кричал со своей стороны заместитель директора.
— Слушай, что тебе заместитель директора говорит, — вразнобой, но с угрозой в голосе кричали, поддерживая своего хозяина, из Шандыбинской свиты.
Трактор то двигался на полметра, постреливая в небо черным дымом, то вновь, сердито рыча мотором, останавливался. В зависимости от того, кто кричал громче и грознее: участковый Сидоров или заместитель директора Шандыба.
Бедный тракторист оказался, сам, не желая того, между наковальней и молотом. С одной стороны был заместитель директора завода, которому он, как работник завода, был обязан подчиняться, и подчинялся. С другой — сотрудник милиции, пусть не инспектор ГАИ, пусть участковый, но тоже имеющий право требовать, приказывать, отстранять и задерживать в административном порядке за злостное неповиновение.
Потому-то трактор и метался: то вперед, то назад!
Понемногу стал собираться народ: чего сдуру работать, чистить, подметать, если можно бесплатный концерт посмотреть!
— Я — представитель власти, и приказываю работы на свалке прекратить! — горячился Сидоров, глядя сверху вниз на низкорослого Шандыбу.
— А я — заместитель директора завода. И я тут распоряжаюсь! И действую по указанию директора и по утвержденному плану проведения субботника. — Брызгал слюной, играя на публику, Шандыба. — А вы, лейтенант, — умышленно, чтобы сильней поиздеваться над участковым, разжаловал он Сидорова из старших лейтенантов, — еще ответите за срыв политического мероприятия! Еще как ответите.
И вновь трактористу:
— Чего встал? Работай, кому сказано! Или будешь сегодня же уволен!
— «Черт бы вас всех побрал, таких-разэтаких!.. Бог ваших мам любил! — выругался про себя тракторист, и бросил руки на рычаги. — Будем придерживаться приказов заводского начальства. Оно ближе и роднее. Да и полученный в качестве премии за эту работу на свалке «полтинник» надо отрабатывать».
Трактор дико взревел и тронулся в сторону Сидорова, успевшего забежать перед ним.
— Стоять! — закричал участковый, пытаясь перекричать гул мотора и лязг гусениц. — Стоять!
Но трактор не останавливался и, хоть медленно, но неудержимо, накатывался на Сидорова.
— Стоять, мать твою! — вновь заорал участковый. И, видя, что тракторист и не думает останавливать тяжелую машину, добавил: — Стой! Буду стрелять!
Рука участкового уже автоматически, действуя помимо его воли и сознания, подгоняемая инстинктом самосохранения, лихорадочно рванула из кобуры пистолет.
Но Шандыба кричал, подбадривая зашуганного тракториста:
— Не бойся! Он не стрельнет. Не имеет права! И с пути уйдет! Делай дело!
Собравшаяся толпа рабочих, позабыв про субботник, откровенно поддерживала заместителя директора из чувства пролетарской солидарности и общей недоброжелательности к слугам правопорядка.
— Да гоните его в шею! Ишь, раскомандовался тут, мент проклятый! На поселке от них житья нет — и тут командуют! — Неслись провокационные крики.
В толпе рабочих находились всякие, в том числе и те, кто не всегда был в ладах с законом, кому не раз приходилось сталкиваться с участковым за скандалы в семье или мелкое хулиганство в общественном месте, на улицах поселка резинщиков. И такие люди, как правило, плохо воспитанные, мало образованные, но самые горлопанистые и крикливые. Обычно человек думает прежде, что сказать и как сказать, а потом уж говорит. А эти сначала кричат, а думать… думать, порой, и не собираются.
