На фоне таких настроений популярность харизматичного и неутомимого в своих нападках на существующую политическую систему Уго Чавеса быстро росла, взлетев с нескольких процентных пунктов до вершины избирательного списка. Традиционно во время предвыборной кампании PDVSA проводила короткие информационные встречи с кандидатами в президенты. Но на этот раз спорной фигурой стал сам Джусти, активно продвигавший открытие нефтяной отрасли и к тому же, по мнению некоторых, преследовавший собственные политические цели. Когда Чавес приехал в штаб-квартиру PDVSA, он сказал Луису Джусти, что хотел бы встретиться с ним один на один, в присутствии разве что помощника. В течение полутора часов Джусти вводил Чавеса в курс ситуации в нефтяной отрасли. По окончании встречи Чавес поблагодарил его за превосходную лекцию и, уже в дверях, на выходе из кабинета, взял его за руку и тепло добавил, что хотел бы выразить свою признательность и личное расположение. Затем Чавес сошел вниз к ожидающей его прессе и сказал, что, как только он станет президентом, он уволит Джусти.

На президентских выборах в декабре 1998 г., на которые явилось всего 35 % избирателей, в условиях тяжелого экономического и социального кризиса Уго Чавес, всего четыре года назад выпущенный из тюрьмы на свободу, одержал убедительную победу, набрав 56 % голосов. В своей победной речи той же ночью Чавес назвал Луиса Джусти дьяволом, который продал душу Венесуэлы империалистам.

Через месяц на церемонии инаугурации рядом с Чавесом стоял покидающий свой пост президент Рафаэль Кальдера, который в 1994 г. выпустил подполковника-путчиста на свободу. Казалось, Кальдера был ошеломлен происходящим. «Никто не предполагал, что у г-на Чавеса был хотя бы малейший шанс стать президентом страны», – позднее сказал он. Что же касается Луиса Джусти, то он предпочел уйти в отставку сам до того, как Чавес успеет исполнить свое обещание¹⁴.

Никто не знал, как будет править этот 42-летний подполковник. Кто он – приверженец демократии или сторонник жесткой руки? Его первые заявления нисколько не проясняли ситуацию. «Если вы попытаетесь оценить меня согласно традиционным шаблонам, то только запутаетесь, – говорил он. – Если вы хотите знать, придерживается ли Чавес левых, правых или центристских взглядов, кто он – социалист, коммунист или капиталист, то я могу вам сказать, что я – ни тот, ни другой, ни третий, но во мне есть всего понемногу». В другой раз он добавил: «Я не хочу, чтобы на меня наклеивали какой-то ярлык и отводили определенную роль, и буду сопротивляться этому до конца моих дней. Я не приемлю идею, что политика или идеология должны иметь строго очерченные рамки. Для меня правый или левый – понятия относительные. Я всесторонен и понемногу черпаю отовсюду».

Какой бы ни была его идеология, Чавес быстро сконцентрировал власть в своих руках. Формальные государственные институты, хотя, по его словам, и «изъеденные червями», сохранились, но лишились какой-либо самостоятельности. Он в спешном порядке протолкнул принятие новой конституции, упразднявшей верхнюю палату парламента, а нижнюю палату превратил в беспрекословно подчиняющийся ему орган, готовый проштемпелевать любое его решение. Число судей в Верховном суде было увеличено с 20 до 32 за счет включения так называемых revolucionistas. Чавес установил прямой контроль над Национальным избирательным советом, чтобы на будущих выборах подсчет избирательных бюллетеней гарантированно осуществлялся его личной политической машиной; устранил надзор парламента за вооруженными силами и приступил к формированию параллельной двухмиллионной армии из городских резервистов; и, наконец, окрестил Венесуэлу «боливарианской республикой».

Во время триумфального визита на Кубу Чавес объявил, что «Венесуэла держит путь к тем же берегам, где уже находится кубинский народ, – к берегам счастья, подлинной социальной справедливости и мира». Они хорошо сыгрались с Фиделем Кастро, в том числе и в бейсболе. Хотя питчером в венесуэльской команде был сам Чавес, кубинцы выиграли со счетом 5:4. Но кубинцы выиграли и кое-что еще – венесуэльские субсидии. После краха коммунистического режима идеологические связи между Россией и Кубой разорвались, и новая Россия прекратила поставки дешевой нефти. Чавес вызвался стать новым нефтяным банкиром для Кастро, пообещав снабжать его нефтью по невероятно льготной цене¹⁵.

Со своей стороны Куба предложила Венесуэле помощь специалистов – врачей, учителей, спортивных тренеров и сотрудников службы безопасности. Для Кубы это было возвращением в Венесуэлу после того, как в «бурные» 1960-е гг. она тайно помогала венесуэльскому партизанскому движению деньгами и оружием. Кастро манили нефтяные богатства Венесуэлы, и он неоднократно пытался «захватить плацдарм». Но на этот раз Куба собиралась поддерживать действующее правительство – правительство Чавеса. Чавес перенял кубинскую систему соседского контроля. И на всякий случай, чтобы в отношении его взглядов не осталось никаких недоразумений, четко разъяснил свою позицию. «Существует революция и контрреволюция, – заявил он, – и мы собираемся уничтожить контрреволюцию». Когда священники римско-католической церкви призвали его не разжигать агрессию, он назвал их «дьяволами в церковном облачении»¹⁶.

Для Чавеса Кастро был образцом для подражания во многих отношениях. Поскольку кубинский президент славился своими речами, длившимися по пять-шесть часов, Чавес ввел свой вариант общения с народом – воскресную телепрограмму «Алло, президент», где он еженедельно в течение четырех часов, а иногда и дольше, демонстрировал свою безумную энергию, шутил, пел революционные песни, рассказывал анекдоты из своего детства и разговаривал о бейсболе. Параллельно он обличал своих противников в коррупции и позиционировал себя как вождя революционного авангарда, борющегося против США, которые Чавес называл «Североамериканской империей… самой большой угрозой на нашей планете». Он старательно облачался в мантию героя-освободителя XIX в. Симона Боливара и продвигал новую теорию «социализма XXI в.»

И еще была нефть, душа венесуэльского государства. Поскольку главным двигателем экономики была PDVSA, Чавес быстро взял ее под свой контроль. Он находился под сильным влиянием идей экономиста, немца по происхождению, Бернарда Моммера, который проповедовал преимущества жесткой националистической нефтяной политики и утверждал, что Венесуэла пала жертвой чересчур «либеральных политических принципов», от которых следовало срочно отказаться. Чавес обвинил PDVSA в том, что она стала «государством в государстве», и принялся подчинять ее государству, политизируя то, что ранее было профессионально управляемой компанией. Казначейство PDVSA стало государственным кошельком, Чавес передал финансовое управление компанией в ведение центрального правительства, что дало ему прямой контроль над ее огромными доходами. Никакой подотчетности или прозрачности не было и в помине. Он мог использовать деньги так, как считал нужным, перемещать инвестиции из нефтяной отрасли на любые другие цели по своему усмотрению, будь то расходы на социальные нужды и субсидии для привилегированных групп внутри страны или преследование политических интересов за ее пределами. Более, чем когда-либо прежде, Венесуэла соответствовала определению нефтегосударства¹⁷.

Чавес решительно развернул политический курс, да так, что эхо прокатилось по всему миру. Венесуэла отказалась от прежней стратегии увеличения доходов за счет наращивания добычи. Более того, она стала самым ярым сторонником сокращения добычи и соблюдения квот членами ОПЕК.

Когда цены на нефть начали восстанавливаться, Чавес поставил это в заслугу себе. «Повышение цен на нефть не было результатом войны или полнолуния, – сказал он. – Нет. Это результат продуманной стратегии, поворота на 180° политики предыдущего правительства и Petroleos de Venezuela… Теперь мир видит, насколько серьезны намерения правительства Венесуэлы»¹⁸.