К кому относились эти слова, понять было трудно: то ли к усам, то ли к себе, то ли к собеседнику.

Как и Петр Петрович, Георгий Николаевич всегда не прочь был ненароком «подзаложить» «ближнего своего». А ближними были, как правило, или опер, или участковый, или помощник, или водитель дежурного автомобиля. Ко всему этому он был ленив при оформлении документации, которой, как и везде в милиции, было достаточно. Всеми правдами и неправдами старался свои обязанности возложить то на помощника, то на участкового. А тем это совсем не нравилось: своей писанины хватало… И еще одной особенностью отличался Смехов: был труслив, словно баба, перед руководством. Особенно он боялся заместителя начальника по оперативной работе майора милиции Конева Ивана Ивановича, грубияна и матерщинника, но спеца в своем деле.

При этом сам Георгий Николаевич постоянно попадал в смешные и казусные истории, которые с удовольствием, смакую каждую деталь, рассказывали друг другу сотрудники. Лучше всего это получалось у Черняева, который излагал каждый такой случай в лицах, сочно, красочно, эмоционально. Не рассказ, а театр одного актера. Примечательным являлось то, что Черняев зачастую выступал одним из действующих лиц в комических злоключениях Смехова.

Кроме того, Георгий Николаевич не дурак был покушать. И если другие сотрудники обходились куском хлеба да чашкой чая или кофе, и то на бегу, в спешке, делясь этим немногим между собой, то Смехов всегда приносил изрядный «тормозок» со всякой снедью и уминал все один. Но не сразу, а постепенно, примерно через каждый час уединяясь в комнате отдыха минут на десять или пятнадцать. Гурман был еще тот. И о здоровье заботился.

Другой слабостью Георгия Николаевича являлось постоянное желание «стрельнуть» курево, даже если у него при себе имелась целая пачка. «Стрелял» у всех и все: папиросы и сигареты.

— Чужие слаще — ухмылялся, поглаживая усы.

За эти «выверты» сотрудники не любили Смехова и старались при первой возможности устроить ему «подлянку», не особенно смущаясь некрасивостью своих поступков по отношению к коллеге. Как известно, всякий долг красен платежом… Вот и платили.

Жарким августовским вечером в дежурной части находился только наряд. Все другие сотрудники давно разошлись по домам.

За пультом, разомлев от дневной жары и суеты, тихонько подремывал седой пожилой старшина Чудов Михаил Афанасьевич, помощник оперативного дежурного. Недалеко от него, опершись спинами о стену, сидели на колченогих, раздолбанных стульях водитель дежурного автомобиля Валентин и опер Черняев.

Участковый инспектор Нарыков Николай на автомобиле ПМГ (передвижной пост милиции или, как окрестили его местные острословы, «помоги моему горю») выехал на разбор очередного бытового конфликта.

— Ну-с… — выходя из комнаты отдыха и поглаживая усы, протянул Смехов. — Немножко подкрепился. Теперь можно и вздремнуть. Минут так по полста на каждый глазок. Как у нас? Порядок?

— Порядок, — нехотя отозвался Чудов. — «Аквариум» полный. Но попались смирные, не буянят.

— Клюшка осталась без работы, — подмигнул помощнику Черняев.

У Чудова было специальное средство против буянов — хоккейная клюшка. Неизвестно когда и каким образом попала она в дежурную часть: то ли была «конфискована» у какого-нибудь уличного хулигана-подростка, то ли кем-то из сотрудников в отдел случайно принесена и забыта. Ею Чудов обычно усмирял самых ретивых из обитателей «аквариума», размахивая перед лицом буяна и грозя обломать клюшку о бока строптивца, если тот не успокоится. До дела, конечно, не доходило, но про клюшку знали и слышали все потенциальные обитатели «аквариума».

— И порядка никакого нет, Георгий Николаевич, — продолжал меж тем Черняев наигранно-будничным голосом. — Мы тут бдим, как сказал бы Козьма Прутков, а некоторые веселятся.

— А что? — насторожился сразу Смехов, который уже на личном опыте знал, что от Черняева хорошего ждать не приходится, тем более, если демонстрирует вроде бы безразличный вид. Тут уж точно жди подвоха…

— Да ничего особенного, — небрежно роняет слова опер. — У участкового Сидорова сегодня свадьба. А мы и не поздравили, и общественный порядок там не проверили. Вот и говорю, что непорядок. Твое упущение, Георгий Николаевич. Ты же старший.

Тревога во взгляде Смехова сменилась явной заинтересованностью. И про сон думать перестал.

— Где?

— Что — где? — Как бы не понял Черняев.

— Свадьба где? — пришлось уточнить оперативному дежурному, причем, с долей раздражительности в голосе за непонятливость опера.

— Да на Волокно. В кафе «Ландыш». В зоне вашей оперативной ответственности, товарищ майор, — короткими фразами, чеканя слова, дурашливо вытянувшись по-строевому, уточнил опер.

— Наверно, очередная лапша, — на всякий случай проявил недоверие Смехов, — причем, индийская, самая длинная, как ты любишь травить, Шерлок Холмс недоделанный.

Дело в том, что Черняев уже успел подсунуть Смехову сигарету, набитую серой от спичек, когда Георгий Николаевич в очередной раз «стрельнуть» надумал. Чуть усы не спалил — так полыхнуло!

— Да, нет, Георгий Николаевич, — ожил от дремы Чудов, до этого момента вполуха прислушивавшийся к болтовне наряда, но не вмешивавшийся в нее. — На самом деле. Теперь отбегался, жеребчик! — имея ввиду Сидорова, продолжил он. — Сколько баб попортил — не счесть! И за что они его так любят? У нас «ходоков» по этой части много, не без того. Но таких, как Сидоров — надо будет поискать! На что вот, Черняев — вьюн и пройдоха, но против Сидорова по бабьей части слаб. Даже в подметки не годится… Возможно, конкуренцию ему могут составить Мишка Астахов да Виктор Алелин из Ленинского РОВД, но и то вряд ли… — рассуждал вслух Чудов, немного завидуя молодости и удачливости Сидорова.

— Не знаю, не знаю… — подхватил разговор Черняев, у которого семейная жизнь была не очень удачной: пристал к разведенке с двумя детьми. — Не знаю, какие там Дон Жуаны Астахов, Алелин или тот же хваленый Сидоров… Но вот Кулик наш из экспертного болота всем фору даст, хоть и пишет слово «член» с пятью ошибками.

Куликов Василий, мужчина лет двадцати шести, был сержантом и работал техником по радиосвязи. Ютился в кабинете криминалистов. Тихий среди сотрудников и незавидный по внешности, низкорослый, он действительно пользовался благосклонностью женщин, которые то и дело звонили в дежурку и спрашивали, на работе ли Куликов.

— Сам — метр с кепкой, и то — в прыжке, но бабы к нему табуном валят. Видно, не зря говорят, что корявое дерево в сук растет. И фамилия у него подходящая: Куликов, от болотной птички кулика. Сама мала, а нос велик, — сострил опер.

— Да, мал клоп, но вонюч, — ввернул Смехов с ухмылкой.

— Не-е-е, — дернул отрицательно головой Чудов. — В данном случае вернее будет: «Мал золотник, да дорог», если апеллировать к пословицам… раз бабы заприметили его волшебный «клювик».

Только водитель Валентин не счел нужным вмешиваться в пустой треп коллег, подремывая на стуле. Как всякий водила дежурного наряда милиции, он использовал каждую свободную минуту для отдыха. Ведь неизвестно, удастся ли ночью поспать… не придется ли крутить баранку до самого утра?..

— Так, что вы там говорили по поводу Сидорова? — в очередной раз вытирая лицо и лысину платком, вернул Смехов разговор в русло заинтересовавшей его темы свадьбы участкового.

— Вообще-то говорили, что женится, и что надо его поздравить, и порядок там проверить, товарищ старший оперативный дежурный, — с серьезной миной на лице отрапортовал Черняев.

Сидоров Владимир Иванович, действительно, парень был, каких поискать. Рост — под два метра. Атлетическое телосложение. Карие, вечно улыбающиеся и в то же время таящие в себе еле уловимую насмешку глаза. Светло-русые, коротко стриженые волосы. Доброе, вызывающее доверие лицо истинного русака.

Бывший десантник, выпускник, как и Василенко, Калининградской школы милиции, совсем недавно перешел из уголовного розыска в участковые, на зону старшего участкового инспектора Минаева. В розыске у него что-то не заладилось. Такое хоть и редко, но бывает. Не исключено, что он больше заглядывался на длинноногих курянок, чем в дела оперативного хозяйства. С обладательницами высоких бюстов и упругих поп разбираться было куда интересней, чем со всяким ворьем. К тому же представительницы пре-красного пола сами так и висли на нем, как красивые игрушки на новогодней елке. Вот и перелюбил он их без счета, не испытывая при этом не сожаления, ни угрызений совести, особо никем не увлекаясь и не давая им увлечься. Четко придерживался правила: поигрались — и разбежались!