Но вот, устав от мимолетных и непродолжительных встреч, наконец-то, остепенился, остановив свой выбор на Галине, работнице ОХВ, девушке, известной не только в городе Курске, но и в области: делегатке Съезда Советов от Курского комсомола.
Черняев не блефовал. Действительно в кафе «Ландыш» проходила свадьба Сидорова. Шумная, веселая, многолюдная. Сидоров, компанейский парень, пригласил пол отдела. Со стороны невесты было еще больше: подруги, представители руководства комбината, райкома партии и комсомола. Столы ломились от яств и горячительных напитков. Еще бы — первейшая невеста города выходила замуж!
Поняв, что никакого подвоха не ожидается, Смехов тут же направил в кафе Валентина и Черняева «проверить общественный порядок».
— Будьте повнимательней, — напутствовал строго. — Да, смотрите, невесту сдуру не соприте! Знаю я вас…
— Нам чужие невесты ни к чему, от своих баб голова кругом идет — заверил Черняев. — Возьмем, что надо взять…
— Тогда попутного ветра.
Минут через двадцать-тридцать Валентин и Черняев возвратились, притащив с собой два короба с едой и выпивкой.
— Все в порядке.
— Ну-с, — привычно поглаживая усы, с улыбкой во все лицо, встретил Смехов гонцов, отбирая короба и унося их в комнату отдыха. — Вижу: вояж был удачным. Это хорошо! Однако спрячем все от греха подальше, а то и утра не дождетесь, наберетесь. Знаю я вас!
Минут тридцать его не было, только сопение доносилось из-за прикрытой двери комнаты отдыха.
«Дегустирует, — догадались в дежурке, — нас от греха спасает, спаситель хренов…»
Черняев, как человек эмоциональный и, к тому же инициатор посещения свадебного застолья товарища, был взбешен от такой выходки дежурного, даже краской гнева покрылся. Остальные, хоть и были недовольны, но все же не так бурно восприняли действия Смехова.
«Ладно, я тебя ущучу! — вспомнив об имевшейся у него таблетке пургена, загорелся новой идеей мстительный опер. — Запомнится тебе свадьба Сидорова надолго».
— Вы тут по очереди покушайте и не забудьте мне кусочек грудинки оставить. Не грудинка — мед, сама во рту тает… — выглянув из комнаты отдыха, сладко пропел Смехов. — А я вздремну малость… И так с вами, оглоедами, припозднился… Да не шумите сильно, а то сон будете перебивать. Ты же, Михаил, не забудь разбудить меня… так часика в четыре — надо подготовиться к приходу начальника.
— Отдыхай, — недовольно буркнул Чудов. — Разбужу.
Вскоре жалобно заскрипел деревянный топчан под тушей Смехова, а через минуту раздался богатырский храп.
— Ладно, тащите, что осталось, сюда, — сказал Чудов водителю и оперу. — Давайте порубаем… что Бог послал или что Жоржик оставил.
Валентин пошел в комнату отдыха за едой, а Черняев молча направился из дежурки к себе.
— Ты куда? — спросил помощник. — Обиделся что ли? Плюнь, еды хватит. И черт с ним, с этим боровом… — имел он в виду Смехова. — Жора — известный обжора…
— Я на минутку, — чуть таинственно и с многозначительной подоплекой усмехнулся Черняев. — Сейчас подарочек еще один принесу для Георгия Николаевича…
Через пару минут он действительно возвратился, сияя улыбкой во всю хитрющую физиономию.
— Где тут грудинка, которую так обожает наш дежурный?
— Да вот она, отложили для Георгия Николаевича, — отозвался без задней мысли водитель.
На обрывке целлофана лежал изрядный кусок грудинки, аппетитно поблескивая жирной корочкой.
— Хороша! — причмокнул губами опер, — а будет еще лучше… после того как сдобрю одной пряностью…
С этими словами Черняев стал посыпать грудинку истолченным в порошкообразную массу пургеном.
Все тихо засмеялись и принялись под негромкий смех уминать еду, оставшуюся им от бесцеремонного дежурного.
В четыре часа Чудов разбудил Смехова. Тот, продрав глаза и потягиваясь со сна, первым делом спросил, оставили ли ему грудинку.
— Не плохо бы подкрепиться…
— Оставили. Подкрепись, подкрепись!.. — многозначительно буркнул Чудов и пошел дремать.
Однако многозначительность в голосе помощника не насторожила Смехова, и он в момент умял весь кусок грудинки.
— Хороша… — погладил усы и пополневшее чрево.
Черняев, как истинный опер, всегда находящийся в ладах с аналитическим мышлением, предположил, что часам к шести действие пургена должно сказаться на могучем организме Смехова.
— Будем занимать с тобой туалет по очереди, — заговорчески подмигнул он водителю.
— Зачем? Лучше подремать… — не понял изощренного замысла тот.
— Затем, чтобы создать Смехову новые затруднения, когда тому приспичит в сортир, — пояснил опер. — Туалет-то у нас один. Вот и пусть потерпит, пока мы будем в нем…
— А что? Пусть помучится, — ухватился за оперскую идею водитель. — Будет знать, как людей обжирать!
— Вот именно, — хмыкнул опер. — Заодно и подозрения отведем от себя: мол, и мы животом страдаем…
В начале седьмого химический процесс в организме Смехова полностью завершился. И вот дежурный, некоторое время поерзав в кресле, сначала шагом, а затем и бегом направился в туалет. Но туалет оказался закрыт — его уже «оккупировал» Валентин, добросовестно выполнявший Черняевский план. Даже брюки приспустил, для пущей реалистичности и конспирации.
Смехов в тревожном раздумье переступил раз-другой с ноги на ногу. Бесполезно. Содержимое перло так, что, того и гляди, могло испортить все майорское содержание с головы до ног. Рявкнув по-медвежьи что-то нечленораздельное и не переводимое ни на один язык мира, Смехов одним махом не открыл, а вырвал дверь туалета, — только жалобно дзинькнули, разлетаясь по керамическим плиткам паркета, сорванные с двери металлические части шпингалета. С новым препятствием — сидящим над «очком» Валентином — долго не церемонился. Схватил за шиворот и, как котенка, с голым задом, вышвырнул в коридор.
Словом, и смех, и грех!
В туалете зашипело, засвистело, зажурчало громче, чем сливной бачок.
— О-о-о! — разнесся по коридору торжествующий голос оперативного дежурного.
И такое могучее удовлетворение и облегчение чувствовалось в этом протяжном «О-о-о!», что ни словом обсказать, ни пером описать. Примерно, как у женщины во время оргазма…
Красный и потный вышел Смехов из туалета и направился в сторону дежурки, застегивая на ходу ширинку. А в туалет из своего кабинета уже направлялся Черняев, держась руками за живот. И было непонятно, то ли он, таким образом борется с расстройством кишечника, то ли пытается подавить раздирающий его нутро смех.
— Что — приперло? — посочувствовал оперу Смехов.
— Приперло, — буркнул тот, не останавливаясь и не отрывая рук от живота.
— Мне — тоже, — поделился своим горем оперативный дежурный. — Видать, продукты на свадебном столе были подпорчены… Гости теперь, матерясь, сю округу обдрищут…
И направился по коридору в сторону дежурки, но дойти до нее не смог: новые позывы плоти остановили его. В три прыжка он опередил Черняева и уселся над «очком», еле успев снять брюки.
И снова утробное клокотанье, бульканье, посвистывание.
Тяжелый запах поплыл по коридору.
«Хоть противогаз надевай!» — торжествовал после Черняев.
Еще раз семь, доходя до дежурки и срываясь со стула, вихрем несся в туалет оперативный дежурный. А в кабинете оперов давились смехом Черняев и Валентин. Да так, что слезы выкатывались из глаз.
— Хороша грудинка? — спрашивал один.
— Хороша! — сквозь смех отвечал другой. — Ох, как хороша! Век помниться будет.
— Приперло? — пародировал дежурного опер.
— Поперло! — дрожал всем телом от гомерического смеха водитель.
Утро, поиграв красками и разбудив жителей города, уходило, передав права новому дню. Суматошному и созидательному, наполненному гомоном людей, шуршанием автомобильных шин, визгом тормозов, стуком трамвайных колес на стыках рельс. Утро сменилось днем, но злоключения Смехова на этом не закончились.
— Георгий Николаевич, Конев идет, — сообщил прибежавший с улицы Чудов, выходивший незадолго до того подышать свежим воздухом на крыльцо райотдела.
