— О себе не думаешь, о родителях, детях подумай! Чтоб в первый и последний раз…
А во время очередного оперативного совещания личного состава официально поблагодарил за умелые действия при задержании особо опасного преступника.
— Молодец! Так держать!
Но внимание на способе задержания преступника особо не акцентировал.
Приказом начальника УВД Курского облисполкома генерал-майора Панкина Вячеслава Кирилловича дружинник Кравченко и участковый Черняев были поощрены денежной премией в сумме пятидесяти рублей каждый. Немалые деньги! Особенно для опера, зарплата которого сто двадцать рублей…
Часть этой премии в день ее получения тут же пошла «на обмывку» в узком кругу участковых и дружинников. Таков уж закон милицейских будней.: поощрило начальство — обмой, чтобы еще раз поощренным быть, наказали — выпей и не переживай. Кому в этой жизни легко?
— За удачу! — Так звучал в тот раз тост.
Вот такой был Черняев Виктор Петрович: и насмешник до жестокости, и смельчак до безрассудства.
Шила в мешке не утаишь — дошел слух о проделке Черняева и до Смехова. «Уж я припомню тебе грудинку…» — затаился он. И стал поджидать подходящего случая, очередной шутки опера, чтобы одним махом расправиться с обидчиком. Даже при встрече делал вид, будто ничего не знает и не понимает. Черняев же, долго предостерегавшийся от каких бы то ни было выходок, однажды не утерпел и… попался на крючок.
…Был разгар рабочего дня. Юрий Николаевич, развалясь в кресле, лениво поднимал телефонную трубку с пульта связи после очередного звонка и вяло бубнил в нее: «Промышленный отдел милиции. Дежурный Смехов…».
В ходе разговора он тер ею ухо и щеку. По-видимому, от лени и безделья. И когда разговор оканчивался, еще долго не клал ее на рычажки аппарата, продолжая потирать щеку и ухо. Эту особенность «работы с телефонной трубкой» приметил Черняев и решил ею воспользоваться, чтобы в очередной раз покуражиться над незадачливым дежурным.
Когда Смехов отлучился на какое-то время из дежурки, Черняев веселым бесом влетел в дежурку и штемпельной подушечкой, пропитанной чернилами, измазал защитную чашечку мембраны телефонной трубки. Ту самую, которой так неосторожно дежурный потирал себе ухо и щеку. Проделав такой фокус-покус, опер немедленно удалился из дежурки. Помощник сделал вид, что ничего не видел, занимаясь своими делами. Вскоре вернулся Смехов. Вновь развалился в кресле.
Тут и раздался звонок. По просьбе Черняева звонил какой-то оперативник. Не подозревая подвоха, Смехов снял трубку и, как прежде, стал ерзать ею по ушной раковине и щеке, вяло отбрехиваясь от надоевшего с пустяшным вопросом опера.
Может быть, все бы и обошлось. Ну, похихикали бы немного помощник и водитель над чумазым лицом дежурного, да и успокоились. Может быть…
Но в это время к начальнику отдела шла Нина Иосифовна Деменкова — заместитель прокурора. Гроза милиции и страж порядка. Все видела, все замечала и, не откладывая в долгий ящик, тут же, на месте, производила суд и расправу, не взирая ни на ранги, ни на заслуги провинившегося…
Ей было за сорок. Но возраст почти не сказывался на ее внешнем облике. По-девичьи стройная фигура в облегающем форменном или строгом гражданском костюме. Гордо посаженная голова, с аккуратной деловой прической женщины, знающей цену себе и другим. Правильные черты лица. И глаза… Глаза мудрого, прожившего большую жизнь человека, постоянно сталкивающегося с самыми необузданными человеческими страстями и горем. Редко приходилось улыбаться этим глазам. Возможно, специфика работы наложила свой отпечаток на них. Их пронзительный и пронизывающий взгляд не могли скрыть или сгладить толстые стекла очков, неотъемливаемого атрибута людей, много читающих и пишущих. Её боялись и уважали не только молодые, совсем зеленые сотрудники, но и уже опытные, не один год проработавшие в органах милиции, в том числе и руководители. Уважали за профессионализм, за честность и порядочность, за принципиальность. С ее мнением считались не только начальник отдела милиции Воробьев и его заместитель по следствию Крутиков, которые и сами были зубрами в юриспруденции, но и в областной прокуратуре.
«Если Нина Иосифовна сказала, что сделать надо «так-то и так-то», значит, так и стоит поступить… И лучше к ней не попадать, — говорилось в милицейских кругах, — морально раздавит и заставит почувствовать себя ничтожеством».
Справедливости ради, стоит отметить, что Нина Иосифовна была не только грозой для милиции, но и незримым ангелом-хранителем всего Промышленного РОВД. Она могла стукнуть кулаком по столу, когда делала внушение очередному «споткнувшемуся» сотруднику, могла повысить голос до Левитанского эмоционального и драматического звучания, пробиравшего «виновника» до дрожи косточек во всем теле, но никогда и никого не оскорбляла и не унижала. И по большому счету — многих спасла от беды.
— Георгий Николаевич! — нараспев протянула она. — Что это с вами? — В глазах лукавинка. В голосе недоумение и сарказм. — То ли утром забыли умыться, то ли ухо решили в чернильницу превратить? Что-то не пойму. Вы хоть бы на минуту в зеркало на себя посмотрели. Вы же майор, а не паяц из цирка…
— А что такое? — недоуменно спросил Смехов, покрываясь краской, словно рак, ошпаренный крутым кипятком. — Совсем недавно умывался.
— Значит, кто-то над вами подшутил, — уже вполне серьезно пояснила Деменкова, — все лицо чернилами испачкано. Сходите, умойтесь.
Оперативный дежурный стремглав помчался в туалет, где находился умывальник.
— Нехорошо, не по-товарищески!.. — стала отчитывать она помощника.
— Я тут не при чем. Только что сам увидел… — вынужден был оправдываться тот, как нашкодивший мальчишка.
Нина Иосифовна укоризненно покачала головой, то ли осуждая проделку сотрудников с оперативным дежурным, то ли самого дежурного за неаккуратность и неопрятность, и пошла на второй этаж. А тут вскоре появился Черняев, открыто смеясь и потешаясь над оскандалившемся дежурным.
— Юрий Николаевич, наверно очень сробели перед прокуроршей, что все лицо посинело от страха? А раньше было красное, как после бани у артиста Евдокимова.
Этого Смехов стерпеть уже не мог, догадавшись, кто так зло подшутил над ним.
— Застрелю! — на весь отдел закричал он, вынимая пистолет из кобуры и со всех ног бросаясь в погоню за Черняевым.
Опер понял, что тут уж не до шуток и смеха. Пора спасать собственную шкуру. И кинулся в садик, росший перед отделом, как заяц, петляя между яблонь.
— Застрелю! — ревел, осатаневший от обиды и публичного оскорбления, Смехов, гоняясь за Черняевым по садику. — Застрелю!
Тут Черняеву стало уже не до шуток. Взбешенный Смехов мог и в самом деле, если не застрелить, то изрядно покалечить. Только вмешательство начальника отдела, услышавшего из своего кабинета дикий рев оперативного дежурного и выяснившего причину этого рева, прекратило погоню. С полгода Черняев близко не подходил к дежурке, если там находился Смехов. Даже дежурить просился в иные смены, лишь бы не встречаться с Георгием Николаевичем.
Таковы были Черняев и Смехов, колоритно выделявшиеся на фоне остальных сотрудников.
Однажды и Паромову пришлось лично столкнуться с флегматичностью Смехова. Впрочем, действия Смехова были лишь маленьким эпизодом в произошедшем.
В конце декабря все того же 1980 года после того, как работа на опорном пункте была окончена, Минаев и Паромов на дежурном автомобиле ДНД поехали домой. Однако, возле кафе «Бригантина» Минаев попросил водителя Володю остановиться, так как он решил на «пару минут» заглянуть в кафе.
Время было уже после 23 часов, и дверь кафе была закрыта. Минаев постучал в дверь, и ему открыли. Паромов с водителем остались в автомобиле.
Прошло минут пять, и из кафе вышел известный на Парковой ловелас и лучший друг всей местной милиции Никанорыч. Он был слегка навеселе. Впрочем, чтобы напоить Никанорыча до пьяна, надо было не менее ведра водки. Силы был недюжинной. В свои полста лет на спор делал стойку на руках и зубами поднимал с пола полный стакан со спиртным, который выпивал до дна, не меняя положения рук, балансируя только телом и манипулируя головой. Покруче, чем подобное проделывал цыган Яша в фильме «Неуловимые мстители».
