На следующий день, утром, начальник райотдела, перед тем, как приступить к исполнению своих должностных обязанностей, решил проверить порядок на вверенной территории. Обходит здание — и… Совершенно верно, находит труп единственного бомжа. И сообщает об этом оперативному дежурному.
У того морда красная, хоть прикуривай, и глаза на лоб ползут. Сразу видно, что человек свежим воздухом дышит, не как мы — выхлопными газами и гарью КЗТЗэшной. И кушает с собственного огорода пищу естественную, первородную, не химию какую-нибудь! Так-то!
«Да мы его уже раз в морг отправили, товарищ майор, — заикаясь, лепечет оперативный дежурный с красной рожей, по всей видимости так и не вышедший из вчерашней дремы, — еще вчера, еще в обед…»
Скорее всего, оперативный дежурный хотел сказать, что в обеденное время, а получилось, что труп бомжа отправили … на обед.
«Да хоть на ужин! — взревел начальник. — Ты мне скажи, почему он вернулся к нам в отдел?»
«Не могу знать… — обалдело таращился на начальника дежурный. — Сейчас участкового, который его уже оформлял, покличу: он и пояснит, почему труп ожил и к нам пришел, товарищ майор».
«Что «товарищ майор»! — ярился начальник отдела, — совсем от жары и от безделья с ума все посходили! Ты только послушай, что ты несешь: «Пришел»! Это же надо: трупы бомжей, как Иисус Христос, воскресают и по Судже гуляют, как по Палестине!»
Михаил Иванович рассказывал красочно, сочно, в лицах. Почти так, как его тезка Пуговкин. И в опорном пункте милиции поселка РТИ опять стоял хохот.
— Ох, мужики, — сквозь смех сказал старший участковый, — добром наше веселье не кончится. Что-то мы все о трупах и о трупах треп ведем. Как бы на самом деле труп не накликать.
— Не каркай! Вечно ты каркаешь… — напустились на него остальные.
Да так дружно и напористо напустились, что Паромов сразу притих.
— Чем же все закончилось? — возвратил Подушкин Астахова к прерванной теме.
— Как чем? — переспросил Астахов. — Разгоном всему наряду и отправкой трупа по назначению. И прав Паромов: пора тему сменить и выпить по чуть-чуть…
Возражений не последовало.
Налили. Выпили. Стали закусывать…
— Я что-то нашего страшного опера не вижу? — спросила, меняя тему Матусова. — Ты что, Палыч, о нем забыл или специально не приглашал?
— Приглашал. Но у него то ли что-то в семье не лады, то ли в деревню к родителям жены надо было позарез выехать… Вот и не пришел, — ответил Подушкин. — И Плохих Сергея, который вместо меня теперь будет штабом руководить, приглашал. Да у него ночная смена. Последняя в цеху. Вот такой коленкор получается…
— А у кого они ладны, эти семейные дела? — последовал риторический вопрос инспектора ПДН. — У всех нет лада…
— Да у нашего старшего, — усмехнулся Сидоров. — Баб чужих не трахает… ну, только если изредка… — поправился тут же он. — Да это в счет не идет. Любят с женой друг друга — и баста! Бывало с Минаевым к нему в ночь, заполночь придем, жена встанет, закусь организует и ни слова, ни полслова… Чудо, а не жена!
— Верно, — поддержала Матусова.
— И я свидетельствую! — не остался в стороне и Подушкин. — Не раз бывало такое.
— Было, да сплыло. До получения квартиры было, — пояснил Паромов. — Порой сам удивлялся ее покладости и терпению. С получением собственной жилплощади все это в лету кануло. Так, что всякое теперь бывает и в моей семье. Менее надежными стали милицейские тылы. Впрочем, это, наверное, гримасы времени…
Грусть звучала в голосе старшего участкового.
— Так выпьем за мир и благополучие в наших семьях! — разрядил обстановку начальник штаба, наливая себе в стакан грамм двадцать «Золотого кольца».
Выпили и закусили.
И вновь полились, зажурчали воспоминания…
— Так выпьем за то, чтобы всегда был фарт, — волоча граненый стакан по столу (рука на весу уже не держала), и, стуча его донышком по столешнице, сказал тост Бекет, — чтоб нам имелось и далось, чтоб нам хотелось и моглось!..
Да, это был Бекет, скрывающийся от участковых поселка РТИ. Собственной, пьяной персоной. Все в тех же старых брюках, в которых был в кабинете у Озерова Валентина, когда предлагал свои услуги в качестве осведомителя, и разбитых зимних сапогах, полученных им в подарок у кого-то из более состоятельных дружков.
Его одна единственная всепогодная куртка из плащевой ткани грязно-серого цвета, холодная и короткая, была на нем, но распахнутая на всю длину металлической «молнии». Под ней красовался давно не стираный свитер серого цвета.
Бекет был пьян, зол и раздражителен. Его последняя «телка», кстати, «наградившая его «сифоном», не раз им битая, даже не за то, что «наградила», а просто так, по праву сильного над более слабым, не выдержала мытарств и ушла жить к Хламову Шурику по прозвищу Хлам младший. Так как у него был еще брат Николай, имевший погоняло Хлам старший или Дылда за высокий рост.
Как известно, Бекет обид не прощал, и, подпоив Хлама младшего, с которым когда-то дружил, и который не раз спасал его от ментов, предоставляя свою комнатушку, избил, мстя за «подругу». Как-никак, а Ленка, стерва, и одиночество его скрашивала, и в сексуальном плане ублажала, не очень-то ломаясь… Дама была без комплексов. Про нее рассказывали, что и группу мужиков враз обслуживала, без проблем. Других после нее он так и не нашел. Даже сестры Долговы, раньше глупыми курами ложившиеся по него и дававшие ему без лишних слов, теперь отказывали. Сифилисный, млд… Так что оставалось ему или Мару уговаривать, или ее соседку-хромоножку, которые были старше его матери родной. Не на много, но старше.
Избил жестоко. Причем, в присутствии Николая и «изменницы». Но потом братья опомнились — сработал зов крови — и вдвоем так поднадавали ему, Бекету, что он уполз от них еле живой. И Ленка, стерва, тоже не постеснялась: несколько раз ногой по почкам шандарахнула. По-видимому, на долгую память о себе…
— Чтоб деньги водились и дети грому не боялись, — подхватила пьяным голосом Банникова Мария по прозвищу Мара.
Она долго держалась, но вот сорвалась и теперь куролесила с Бекетом и их новым другом, прибившимся к ним из общежития строителей. Старший Клин откуда-то его раскопал. Вот оставил, а сам совсем недавно уполз домой.
«Да и черт с ним! — подумалось ненароком. — Ушел и ушел. Нам самогону больше достанется!»
Когда она была еще потрезвее, то про себя решала дилемму: кого из двоих оставить на ночь. Бекета или Васю. Оба молодые и оба не прочь побарахтаться с ней в постели. На что, на что, а на это у нее глаз наметан.
Потом, после того, как было пропущено по паре стаканов самогонки, дилемма разрешилась сама собой. На секс уже не тянуло.
За то время, пока она не пила так запойно и вела более пристойный образ жизни, пусть и не по собственной воле, а под нажимом со стороны участкового Астахова, успела в своей комнате марафет навести. Вычистила многолетнюю грязь изо всех углов, покрасила пол давно забывший, что такое краска, выстирала шторы на единственное окно. Даже старенький телевизор «Рекорд», один из первенцев отечественного производства, местные умельцы ей отремонтировали за пару пузырей самогона. И теперь телевизор матово светился маленьким экраном и что-то бубнил в углу на тумбочке мужскими и женскими голосами.
Впрочем, Маре и ее гостям уже не было никакого дела до этого телевизора.
— И чтоб ментов всех чума взяла, — не остался в долгу их новый знакомый, Вася Сухозадов. — И чтобы все ментовские стукачи ушли за ними вдогонку.
Он поднял свой стакан, поднес ко рту, но пить уже не мог. Из горла и так чуть назад не перло, как из забитой канализации. Стакан вместе с рукой опустился на стол. Качнулся, намериваясь вылить содержимое в тарелку с солеными огурцами, но устоял.
Где бы даже два бывших зэка не собрались, обязательно заведут разговор о стукачах и стукачестве. Это, как милиционеры о своей работе. О чем же им еще говорить, не о прочитанных же книжках, в натуре! А тут было целых три бывших, причем, двое совсем свеженькие. И данная тема сама просилась на язык. Под любым соусом. Было бы удивительно, если бы они эту тему не затронули за целый день.
