К полудню на «Бедфорд» привезли хронометр или, как его сейчас называют, долготные часы, поскольку предназначены для определения долготы места. Это не привычный мне ящичек из красного дерева, в котором на кардановом подвесе находится прибор, насколько помню, диаметром сантиметров пятнадцать-двадцать и весом менее килограмма вместе с тарой, а довольно громоздкий ящик высотой более метра и весом килограмм тридцать-сорок. Стоит сейчас хронометр около тысячи фунтов стерлингов — трехгодичный заработок капитана, поэтому за свои покупать не спешат, а государство всех обеспечить не успевает. На «Бедфорд» выделили потому, что пошли слухи, будто нас отправят то ли в Ост-Индию, то ли в Вест-Индию для усиления местной эскадры. Капитан хотел поставить такой дорогой прибор у себя в каюте, но я объяснил, что прибором будут постоянно пользоваться и беспокоить днем и ночью, после чего хронометр отнесли в кают-компанию. Вместе с хронометром прибыл часовых дел мастер — тощий сутулый пятидесятилетний мужчина с желчным выражением лица, как у страдающего хроническим геморроем. Часовщик привез инструкцию страниц на двадцать пять в кожаном переплете и приготовился долго и бессмысленно объяснять тупым лейтенантам и штурману, как обслуживать и пользоваться таким сложным прибором. Он не подозревает, что стаж пользования хронометром у меня исчисляется годами. Наверняка я знаю что-нибудь, чего пока не знают производители хронометров, но не знаю, что именно.

Под предводительством капитана в кают-компании собрались все лейтенанты, штурман, штурманские помощники и мичмана. Часовщик начал медленно и монотонно объяснять нам устройство и правила пользования и обслуживания хронометра, показывая на приборе. К моему удивлению, многое останется неизменным. Как и в будущем, хронометр рекомендуется заводить каждое утро в восемь часов восемью полуоборотами ключа. К сожалению, пока что нет радио и нельзя принять точные сигналы времени, чтобы определить поправку хронометра. Сейчас это делают астрономическим методом. Это было единственным, что я забыл, чем сильно порадовал часовщика, который, поняв, что есть на кого скинуть ответственность за хронометр, быстро обновил мои знания по мореходной астрономии.

В училище мореходную астрономию мне преподавал Захарий Бенционович Зайдель по кличке Зюзя — плюгавый толстенький иудей, скорее всего, сефард. Уж больно его ушастое, носастое и губастое лицо походило на те, что были у карикатурных израильских сионистов в изображении советских художников-ашкенази, и он был единственным из наших преподавателей, который не скрывал национальность. Впрочем, скрывать там было бесполезно. К тому же, у всех одесситов одна национальность — одессит. Ко всем этим достоинствам преподавателя добавлялось еще одно — когда Зюзя говорил, слюна летела метра на три. Я даже не смогу перечислить все отрицательные эмоции, которые появились у меня на первом уроке мореходной астрономии. Потом дым начал рассеиваться. Поскольку я сидел на последней парте, слюна долетала до меня редко, а вот шутки, тонкий одесский юмор — поражали постоянно. Дальше выяснилось, что наш преподаватель, несмотря на внешность типичного «ботаника» — капитан третьего ранга в отставке, воевал в Великую Отечественную и имел боевые награды. Как он сам честно признался, военным моряком оказался по недоразумению и сталинскому призыву «Комсомол на флот!». Тихий еврейский мальчик поступил перед войной в Ленинградский политехнический институт, собираясь стать инженером, а после первого курса всех парней отправили сдавать вступительные экзамены в Ленинградское военно-морское училище. Парни были не дураки, загорали целыми днями на пляже и проваливали экзамен за экзаменом. В приемной комиссии тоже были не дураки, считали, что человека, поступившего в Политех и проучившегося там год, в мореходку можно зачислять и без экзаменов. Мне трудно было представить это еврейское несчастье в военной форме. Наверное, не только мне, потому что Зюзю, по его чистосердечным рассказам, несколько раз ловили питерские гопники и заставляли спичечным коробком (пять сантиметров) измерять длину мостов. К счастью, не разведенных. Уйдя в отставку, он вернулся в любимый город и устроился преподавателем мореходной астрономии. Никогда не повышая голос и не ставя двойки, Зюзя умудрялся научить нас всему, что надо знать штурману. На одной из первых лекций он предложил нам сходить в порт на суда Черноморского пароходства за прошлогодними «Морскими астрономическими ежегодниками» (МАЕ), которых почему-то в училище не хватало, хотя их тупо выбрасывают с получением следующего.

— Заходите на любое судно, спрашиваете, есть ли там штурман, выпускник нашей мореходки, и, если есть, говорите ему: «Захарий Бенционович сказал, чтобы ты отдал нам прошлогодний МАЕ», — проинструктировал нас преподаватель.

Я подумал, что это гониво. Оказалось, что нет. Более того, к окончанию училища я понял, что отдам МАЕ без разговоров любому, кто придет от Зюзи.

К привезенному на судно хронометру прилагались по два экземпляра МАЕ на этот год и следующий. На корабле пользоваться ими, кроме меня, никто не умел. К тому же, я делал это лучше часовщика, чем обрадовал во второй раз, после чего он сразу заторопился на берег.

Провожая его к трапу, я попросил:

— В следующем году собираюсь сдавать экзамены на штурмана. Не замолвите за меня словечко членам комиссии?

— Я — член комиссии, так что у тебя проблем с экзаменом не будет, — заверил часовщик и, как оказалось, астроном.

Четырнадцатого сентября мы пошли в поход в составе эскадры из шести линейных кораблей, двух фрегатов и трех пакетботов. Командовал эскадрой контр-адмирал Бенджамин Кэлдвелл на девяностовосьмипушечном «Неукротимом». Цель похода — встретить у берегов Испании караван купеческих судов, идущих из Ост-Индии, и сопроводить до родных берегов. В случае нападения противника дать отпор совместно с кораблями охранения, идущими с караваном. С одной стороны я был рад выходу в море, потому что заскучал на рейде, с другой — понимал, что матрос спит, а служба идет. Я уже добивал четвертый месяц из двенадцати необходимых для сдачи экзамена на штурмана. В условиях допуска к этим экзаменам ничего не сказано о том, где должен находиться и что делать корабль, на котором я служу. Так что можно было весь год провести на рейде Спитхед.

За неделю до выхода в море на берегу состоялись экзамены на звание лейтенанта. В сражении погибло несколько капитанов и лейтенантов, плюс на захваченные призы были нужны офицеры, плюс про запас несколько человек. Мичман мог сдать экзамен на лейтенанта, но так и остаться мичманом, только с приставкой «аттестованный». Освободится место на каком-нибудь корабле — станет лейтенантом. В мирное время приходилось ждать по несколько месяцев, а для старшинства датой считалось именно назначение лейтенантом, а не сдача экзамена. В здании Адмиралтейства комиссия из трех капитанов кораблей, стоявших на рейде, решила, кому присвоить звание, а кому нет. С нашего корабля участвовали двое — мичман Джон Ривз и помощник штурмана Джон Хантер. Пролетели оба.

— Почему ты не смог сдать?! — удивленно спросил я помощника штурмана. — Знаешь ведь больше нашего пятого лейтенанта!

— Первыми сдавали те, кто участвовал в сражении и проявил себя. Их почти ни о чем не спрашивали. Затем принялись за остальных и зарубили почти всех, — рассказал Джон Хантер. — Меня подвело то, что я помощник штурмана. Капитан «Гибралтара» (восьмидесятипушечный корабль, стоявший кабельтовых в трех слева от нас) Томас Маккензи так и сказал: «Лейтенантов у нас хватает, будешь штурманом».

— Может быть, он прав? — подсказал я.

Джон Хантер, видимо, так не считал, поэтому ничего не ответил.

Мичман Джон Ривз вернулся с экзамена только на третий день с синяком под левым глазом, разбитыми губами и кулаками, но без кафтана. Капитан Дэвидж Гулд был на корабле, поэтому первым пообщался с мичманом. Наверное, спрашивал, зачем он променял мундир на синяк? По закону военного времени Джон Ривз считался дезертиром и подлежал суду. Если бы так загулял матрос, его бы повесили на следующий день, а мичмана просто списали с корабля, отправили в распоряжение Адмиралтейства. Перед самым походом мы узнали, что Джон Ривз стал помощником интенданта на блокшиве. Ради этого стоило лет десять бороздить моря и океаны. Будет там крысами дули крутить, пока не сожжет свое рабочее место вместе с ними при обнаружении недостачи.