На Средиземном море иногда бывают дни, когда ветер берет выходной. Не скажу, что совсем не дует, но так вяло, что не определишь направление. Небольшие волны, поражая сочным голубым цветом, легонько покачивают люггер, будто предлагают ему вздремнуть. Куда ни глянь — везде вода. До ближайшей суши миль тридцать. В такие дни появляется мысль, что мы одни на всем земном шаре.

Чтобы не задохнуться от такого счастья, занимаемся артиллерийской и стрелковой подготовкой. Из пустых бочек, ящиков и досок соорудили плавучую мишень, которую отбуксировали метров на сто от правого борта корабля. Комендоры-корсиканцы под руководством мичманов заряжают фальконеты настоящим порохом и ядрами, целятся, стреляют по очереди по моей команде. Я поощряю попавших в мишень и корю промазавших. Корсиканцам нравятся учения. Оружие — самая интересная игрушка для мужчины, особенно, если разрешают поиграть по-взрослому. Расчеты меняются, заряжают, стреляют. Проклятия чередуются с криками радости и смехом. Теперь они будут знать, зачем каждое утро катали фальконеты по палубе.

Расстреляв излишки ядер, корсиканцы берут мушкеты образца тысяча шестьсот девяностого года, которые носят игривое название «Смуглянка Бесс» и до сих пор стоят на вооружение английской армии и флота, и вместе с морскими пехотинцами продолжают сокращать излишки пороха. Именно для этого я и «позаимствовал» ядра и порох у других кораблей. Многие матросы стреляют первый раз в жизни. Попадают редко, в отличие от пехотинцев. Зато кричат громче.

Убив время до обеда, отправляемся к столу. Сегодня у нас главным блюдом лазанья с фаршем из баранины. Вторым блюдом для офицеров и унтер-офицеров — гусь, запеченный с яблоками, который приготовлен по моему рецепту. Итальянская кухня пока не знает такое блюдо. Нижние чины после лазаньи едят жареную баранину с бобами. В своих деревнях они так много ели только по большим праздникам, да и то не всегда. Наверное, радуются, что удачно попали в плен.

Ветер задул в конце сиесты. Сначала южный, а потом начал заходить по часовой стрелке. К полуночи ревел с норд-норд-оста, поднимая волну. К тому времени мы успели поджаться к испанскому берегу. Благодаря штормовому стакселю, держались против ветра, который медленно сносил нас к Балеарским островам.

С восходом солнца северный ветер сменился на юго-восточный, легкий, словно бы извиняющийся за злого брата. Люггер поднял все паруса и не спеша пошел на северо-восток, к французскому берегу.

На следующий день прошли траверз мыса Креус — самой восточной точки Пиренейского полуострова — и подвернули на север. Теперь у нас по левому борту Франция. Я высматривал богатую и стоящую на отшибе сеньорию, чтобы отправить туда ночью гостей-корсиканцев. Нам пора было пополнить запасы продуктов.

— Вижу парус! — прокричал с вант матрос.

«Вороньего гнезда» у нас нет. Время от времени вахтенный матрос поднимается по вантам грот-мачты и осматривает море. На этот раз что-то увидел прямо по курсу.

Это был трехмачтовый корабль с прямым парусным вооружением и водоизмещением тонн шестьсот. Я бы назвал его фрегатом, как делают многие, но язык не поворачивался присваивать такое гордое название купчишке. Обычно такие большие редко используют для каботажных перевозок. Их выгодно гонять в Вест-Индию или Ост-Индию и под охраной военных кораблей. Этот шел один, точнее крался вдоль берега, а на флагштоке грот-мачты развивался большой испанский флаг. Такое сочетание показалось мне подозрительным. Если бы это был нейтральный корабль, везущий груз в Италию, не говоря уже про страны Ближнего Востока, то шел бы напрямую. Этот либо вез во Францию военный груз, либо…

Мы догнали его к вечеру милях в семи от порта Перпиньян, куда, завидев нас, устремился трехмачтовик. К его сожалению, мы шли намного быстрее. После поднятия нами английского флага и холостого выстрела из фальконета на корабле подвернули на ветер, положив паруса на мачту — так сказать, включили задний ход. С подветренно борта был спущен «тузик», на котором матрос привез на люггер своего шкипера — брюнета средних лет с загорелым хитроватым лицом. Вообще-то, в Средиземноморье хитрое лицо считается достоинством. Здесь уверены, что обман — соль жизни.

— Синьор капитан, понимает по-испански? — льстиво улыбаясь, начал шкипер на испанском языке с сильным акцентом.

— Немного, — произнес я, пытаясь определить его родной язык.

— Я — испанский торговец. У нас с вашей страной мир, — сообщил он и протянул судовые документы.

Из них следовало, что корабль «Сокол» принадлежит испанскому судовладельцу и перевозит оливковое масло в бочках из Барселоны в Неаполь. Пока что Неаполитанское королевство — союзник Англии. Вот только короткий путь туда пролегал намного южнее, по проливу Бонифаций, который между островами Корсика и Сардиния. Как вариант, можно было обогнуть Сардинию с юга. Но огибать Корсику с севера — это, как говорят в Одессе, немного чересчур. О чем я и сказал шкиперу.

— Был шторм, и я решил, что вдоль берега будет безопаснее. Мы не такие крепкие моряки, как вы, синьор! — объяснил он.

Перед произнесением слова «крепкие» он сделал паузу, подбирая подходящее.

— А зачем неаполитанцам столько оливкового масла? Они вроде бы свое вывозят, — поинтересовался я.

Если бы он сказал, что понятия не имеет, я бы его отпустил, но шкипер подзавис, придумывая правдоподобный ответ.

У меня появилась догадка, поэтому спросил на французском языке:

— Мыло будут делать?

— Да, неаполитанцы делают превосходное мыло! — радостно ответил шкипер на чистом провансальском диалекте французского языка.

— Катер на воду! — приказал я боцману Тилларду, а сержанту Бетсону: — Выдели шесть человек в катер, а этого типа закрыть и приставить часового.

Поняв вдруг мой английский, шкипер заорал возмущенно на французском языке:

— Вы не имеете права меня задерживать! Я под флагом нейтральной страны! Вы дорого заплатите за это!

Действительно, если в Гибралтаре выяснится, что все именно так, как он утверждает, то корабль отпустят, а мне сделают втык и, может быть, удержат пару сотен фунтов в счет компенсации этому жуку. Если все-таки не отпустят, а сочтут призом и выплатят всем вознаграждение, а потом выяснится, что поступили неправильно, придется возвращать призовые, причем меня заставят компенсировать еще и все дополнительные расходы. Сумма может оказаться значительной. Поэтому я и решил лично досмотреть корабль.

Экипаж «Сокола» даже не помышлял о сопротивлении. Мои морские пехотинцы, примкнув штыки, оттеснили на бак двенадцать человек, а тринадцатый, подшкипер, француз лет двадцати двух, проводил меня в каюту шкипера — низкое полутемное помещение, свет в которое попадал через деревянную решетку, закрывавшую узкий люк в подволоке. Больший бардак я встречал только в квартире знакомого системного администратора, который трудился дома и от безделья поддерживал его весь день. Наверняка где-то спрятаны французские документы на корабль, но у меня не нашлось бы столько терпения и сил на отключение на долгий срок брезгливости, чтобы найти их среди раскиданных по всей каюте вперемешку грязной одежде, обуви, книгам, головкам чеснока, сухарям, оловянным тарелкам с присохшими объедками, согнутым талрепом, лагом с размотанным линем… Мне хватило замызганной тетрадки, лежавшей на столе среди засохших подтеков вина. В ней были французские сигналы-пароли, свежие, действующие с первого августа. Кораблю, работающему на линии Барселона-Неаполь, знать такие ни к чему.

Выйдя из каюты, я приказал подшкиперу:

— Открыть трюм!

— Сеньор, вы не имеете права делать это! Мы под нейтральным флагом! — попытался он пускать пузыри.

— Если через десять минут трюм не будет открыт, ты случайно упадешь за борт, и никто не сможет тебе помочь, — мило улыбнувшись, произнес я.

В трюме сверху были бочки с оливковым маслом. Груз не тяжелый, поэтому непонятным для меня оставалось, почему корабль сидит так глубоко. Вполне возможно, что это ошибка кораблестроителей. Бывают корабли с родовыми дефектами. Встречал я судно в двадцатом веке, у которого с постройки был крен четыре градуса на левый борт. Приходилось ровнять при погрузке или с помощью балласта.