Дилижанс катил со скоростью километров восемь-десять в час и делал короткие остановки во всех городах. Через девять часов, когда уже стемнело, добрались до Ипсвича. Здесь поменяли лошадей, и кучер не только выпил пинту эля, но и поужинал в трактире. Я тоже съел там ростбиф с вареной картошкой, которая становится все популярнее в Англии, запив его пивом, которое становится всё лучше. В Ипсвиче подсела пожилая семейная пара, оба худые и длинные, которая заняла места слева от двери и принялась механично и долго жевать, доставая еду из корзинки немного меньше той, что дали мне Тетерингтоны. Предполагалось, что продуктов в корзине хватит мне не только на дорогу, но и на пару первых недель на корабле, а попутчики опустошили свою часа за три. Может, они ели дольше. Примерно через час я начал кемарить, прислонившись плечом и головой к стенке дилижанса. Мое плечо и голова узнали, сколько ям и колдобин было на дороге от Ипсвича до Лондона. Сквозь сон зафиксировал, что в Колчестере подсел молодой мужчина, а в Челмсфорде вышла одна из женщин.

В одиннадцатом часу утра мы въехали в Лондон. Это можно было определить не только по тому, что ехали между домами от трех этажей и выше, но и по вони. Складывалось впечатление, что едешь по огромному общественному сортиру, который никогда не убирают, причем ближе к Темзе вонь становилась ядренее. К тому времени мое тело словно одеревенело. Если бы не багаж, я бы уже давно покинул карету и пошел пешком.

Рядом с почтовой станцией была гостиница «Золотой дилижанс». Два слуги из нее подошли к приехавшим пассажирам, предложили остановиться у них.

— Всего шиллинг за ночь! — громко зазывали они.

Согласился только я. Мой багаж слуги несли, кряхтя и поругиваясь.

Над входной дверью в гостиницу висел плоский силуэт дилижанса, покрашенного в желтый цвет. Снизу краска облупилась, поэтому казалось, что дилижанс ехал, погрузившись наполовину в грязь. Хозяин гостиницы был дороден и добродушен. Хотя я был в штатском, он сразу определил, что я из тех несчастных, которым приходится выбирать между тюрьмой и военно-морским флотом.

— Корабль мистера мичмана здесь или поедете дальше? — сразу спросил он.

— В Портсмуте, — ответил я. — Завтра поеду туда.

— Дилижанс на Портсмут отправляется в семь утра, — подсказал хозяин гостиницы.

— Разбудите меня в шесть, чтобы успел позавтракать, — попросил я.

— Как прикажите! — весело, будто услышал забавную шутку, произнес он и спросил: — А сейчас не хотите перекусить?

— Сейчас я хочу полежать пару часов, а потом можно будет и перекусить, — сказал я.

— Как прикажите! — все так же весело повторил он и сказал слугам: — Отведите мистера мичмана во вторую комнату.

Комната была квадратной, со стороной метра четыре. Кроме кровати, рассчитанной на троих, не меньше, в ней был маленький столик, два стула и ночная посудина под дырявой табуреткой, исполнявшей роль стульчака.

Слуги поставили мои вещи на пол у кровати, оба протянули ко мне ладони и хором произнесли:

— Шесть пенсов!

Про наглость лондонских слуг ходят легенды, причем те же самые, что рассказывали лет двести назад и будут рассказывать еще через двести. Парижские тоже не святые, но у лондонских нет льстивой любезности, которая помогает мне легко расставаться с деньгами. В любом случае слуги будут презирать тебя: дашь мало — за жлобство, а дашь, сколько просят — за глупость.

Я предпочел быть жлобом — положил в ближнюю ладонь гроут (серебряную монету в четыре пенса):

— Поделите на двоих.

— Положено по шесть пенсов каждому! — возмущенно восклицает дальний.

— Расскажешь это какому-нибудь деревенскому олуху, — посоветовал я. — Двигайте отсюда, а то и гроут заберу.

Закрыв за собой дверь, они достаточно громко, чтобы услышал я, но не настолько, чтобы услышал хозяин гостиницы, высказали, что думают о прижимистых мичманах.

Мне их мнение было до задницы, ставшей к концу путешествия каменной, но при этом не потерявшей способность болеть. Я одетым завалился на кровать, застеленную толстым шерстяным одеялом серого цвета. Боль как бы начала вытекать из моего тела в это одеяло. Давно я не чувствовал себя таким счастливым!

После обеда я поехал в кэбе на улицу Ниточка-Иголочка. У русских эта детская игра называется Ручеек. Символично, что на улице с таким названием находился Банк Англии. Несмотря на грозное название, это пока что обычный коммерческий банк, а соответствовать полностью названию улицы он начнет позже, когда точно — не знаю. Мистер Тетерингтон выписал мне вексель на этот банк, и я решил открыть в нем счет. Внутри у двери стояли два охранника, вооруженные деревянными дубинками, покрашенными в красный цвет. Наверное, чтобы кровь жертв была не так заметна. Наличие охраны красноречиво говорило о неблагополучной криминогенной ситуации в столице королевства, а дубинки — о том, что грабители уже предпочитают работать без трупов. Меня в двадцать первом веке поражала английская полиция, которая ходила без огнестрельного оружия, только с дубинками или электрошокерами. Они выглядели милашками на фоне американских коллег, которые палят из кольта быстрее, чем говорят, а говорят быстрее, чем думают.

В большом зале за деревянным барьером стояли восемь столов, за которыми сидели по одному или два клерка. Завидев меня, сухощавый клерк в коротком седом парике с конским хвостом, перевязанным черной лентой, сразу встал и, улыбнувшись, сделал пригласительный жест рукой.

— Вы по какому вопросу, мистер …? — спросил он, когда я подошел к барьеру напротив его стола.

— Генри Хоуп, — подсказал я. — Хочу акцептировать вексель и положить деньги на свой счет.

— Мы рады каждому новому клиенту! — заверил меня клерк, но глаза смотрели на меня настороженно, изучающе.

Как подозреваю, фальшивые векселя уже в большом ходу.

Немного попустило его, когда увидел, от кого вексель.

— Мистер Тетерингтон предупредил нас письмом, — сообщил клерк. — Вы хотите снять часть денег на расходы, а остальные положить на счет?

— Нет, оставлю у вас все. На расходы у меня есть, — сказал я.

Надеюсь, на дорогу до Портсмута и первое время мне хватит тридцать восемь с четвертью фунтов стерлингов, оставшихся после пошива формы, прочей одежды и обуви, покупки сундука и оплаты проезда. Дальше пойдет жалованье на корабле — два фунтаи восемь шиллингов в месяц.

— Приятно видеть такую предусмотрительность в таком юном возрасте! — похвалил клерк.

Я все никак не привыкну, что должен изображать малоопытного юношу, так и хочется воскликнуть: «Поживешь с моё — тоже станешь предусмотрительным!».

— Мистер Хаулейк поможет вам, — показал старый клерк на молодого, сидевшего через стол от него, рядом со своим ровесником.

Мистер Хаулейк быстро и толково оформил зачисление денег на счет, ответил на мои вопросы. Я расспросил обо всем у мистера Тетерингтона, но захотелось подтверждения от банковского служащего. Меня интересовало, как получать деньги, если попаду в плен к французам? Оказалось, что война войной, а на перемещение денег это никак не влияет. Деньги со счета в Банке Англии можно было получить в любом французском, испанском или итальянском банке, но желательно в крупном, с которым у англичан более тесные отношения. Молодой клерк перечислил, каким именно надо отдавать предпочтение и даже написал их названия на листе бумаги, который отдал мне.

Решив главный вопрос, отправился по магазинам, чтобы прикупить разные мелочи. Лондон стал больше, выше, богаче и загаженнее. Изменился только состав говна на улицах. Если раньше преобладали человеческое, то теперь оно почти не встречались, потому что содержимое ночных горшков запретили выливать на улицу. Сейчас господствовал конский навоз. То ли его убирали очень редко, то ли лошадей в столице стало очень много, но проезжая часть была почти сплошь покрыта раздавленными конскими «каштанами». Людей тоже стало больше на улицах, и перемещались они свободнее и вальяжнее, без прежней трусливой торопливости, когда выход на улицу походил на рейд по вражеской территории. Но трости были у многих, даже у некоторых женщин. Может быть, это уже всего лишь модный аксессуар, а может, все еще оружие для самообороны. Заметно увеличилось количество кофеен и клубов. Мистер Тетерингтон утверждал, что, живя в Лондоне, состоял в трех клубах.