— А почему не в пяти? — со скрытым ехидством поинтересовался я.

— На членских взносах разорился бы! — с явной шутливостью ответил он.

Нужный мне магазин находился на том же месте, что почти сто лет назад. Нелюбовь к переменам — это из главных достоинств англичан. Продавали в магазине шпаги и заодно другое холодное оружие. В Лоустофте в таком магазине ассортимент был для сельских пижонов, а мне нужен был боевой клинок. При быстром покидании прошлой эпохи вылетело из головы, что кроме сабли понадобится и шпага. Из-за отсутствия ее я и мундир не стал одевать. Продавец — пожилой мужчина с немодными сейчас длинными седыми усами — как мне показалось, знал лучшие времена. Переставлял ноги с характерной для кавалериста раскачкой, будто только что слез с лошади. То ли служил слишком честно, то ли, во что верится легче, не смог с умом распорядится награбленным, поэтому на старости лет приходится стоять у прилавка.

— Вот здесь самые длинные шпаги, — первым делом предложил он.

— Мне нужна хорошая, а не длинная, — сказал я. — С золингеновским или толедским клинком.

— Тогда посмотрите эту, — положил он передо мной шпагу в довольно скромных ножнах и с простенькой чашей.

Через мои руки прошло много холодного оружия, и я научился по внешнему виду клинка угадывать характер бывшего владельца. Шпага была не новая, но раньше находилась в хороших руках и действительно служила, а не являлась обязательным дополнением мундира. В моей руке она лежала, как влитая. Клинок был золингеновским однолезвиевым с долом у рукояти и имел лишь одну зазубрину.

— Сколько стоит? — спросил я.

— Пятнадцать фунтов, но вам уступлю за четырнадцать, — ответил продавец.

Я купил ее, не торгуясь.

В гостиницу вернулся к ужину. Заказал жареный свиной бок, посыпанный сухарями, свиные сосиски с индийским рисом и французское красное вино, поставкам которого война абсолютно не мешала, а на десерт — кусок яичного пудинга с чаем. Кстати, пудинги здесь делают из всего, что можно запечь. Наверное, поэтому в Англии намного меньше кошек и собак, чем во Франции, где пудинги не в почете.

За соседним столом ел мичман лет тринадцати. На лице такое яркое выражение щенячьего восторга, какое бывает только у тех, кто впервые путешествует самостоятельно. Длинные светло-русые волосы юноши были завиты, причем делала это женщина, скорее всего, старшая сестра, для которой он был любимой игрушкой. Любящие английские матери обычно строги со своими отпрысками. На мичмане был синий кафтан со стоячим воротником, на котором спереди с обеих сторон были пришиты прямоугольники из белой материи с «золотой» пуговицей с якорем посередине — предвестники погон, застегнутый на надраенные до золотого блеска, медные пуговицы с якорями; синий короткий жилет; белая рубашка со стоячим воротником и завязанным, высоким, черным галстуком-кроатом, который называют душителем; белые панталоны в обтяжку и чулки; обут в черные туфли с острыми носаками и низкими каблуками. На столе лежала черная шляпа-треуголка. Мундир великоват, пошит на вырост, но юношу прямо таки переполняло чувство собственной значимости. Судя по тому, как вокруг него суетились слуги, мания величия поддерживалась ими, благодаря бестолковой раздаче шестипенсовиков. И назаказывал юный мичман слишком много, видимо, подстрекаемый слугами, поэтому доедал через силу. Я не стал мешать им стричь барашка, тем более, что со мной юноша не хотел общаться. Я ведь в штатском, а он — крутой мореман, у которого грудь поросла водорослями, а задница — ракушками.

Проснулся я, когда за окном только начинало светать. Собирался еще поспать, а время на карманных золотых часах, приобретенных в Лондоне почти сто лет назад, посмотрел, чтобы узнать, сколько осталось до подъема. Часы показывали четверть седьмого. Слуги должны были разбудить меня пятнадцать минут назад. Вряд ли они проигнорировали свои обязанности без ведома хозяина гостиницы. Наверное, он надеялся, что я просплю и останусь еще на день-два.

Я открыл дверь в коридор и крикнул громко, чтобы разбудить соседей, которые тоже могут куда-то ехать:

— Принесите воду для умывания во второй номер, бездельники!

Умывание и одевание заняли у меня еще четверть часа. После чего спустился вниз.

Хозяин встретил меня любезной улыбкой, будто все шло именно так, как и планировалось.

— Желаете на завтрак яичницу с беконом? — спросил он.

— Пока вы ее приготовите, дилижанс уже уедет, — сказал я. — Подайте кусок пудинга и кружку молока.

Когда умывался, слышал, как молочник разговаривал с хозяином, сетовал, что цены на молоко слишком низкие, не хватает на жизнь.

— Как прикажите! — весело произнес хозяин гостиницы и крикнул повару, чтобы тот выполнил мой заказ.

Молоко было теплое. Вряд ли молочник живет где-то поблизости. Наверное, повар собирался перекипятить его, но не успел, зачерпнул из котелка, висевшего над огнем.

Завтракать я закончил без десяти семь. Слуги к тому времени уже перенесли к входной двери мой багаж. Именно в этот момент по ступенькам буквально скатился тринадцатилетний мичман, застегивающий на ходу кафтан. Волосы были растрепаны, а завивка исчезла.

— Я опаздываю на дилижанс! — трагично прокричал он. — Скорее несите мой багаж!

— Отнесем вещи мистера, — кивнул на меня слуга, — а потом ваши.

— Нет, сперва мои! — потребовал юноша и протянул ему серебряный шиллинг.

— Будет исполнено! — пообещал слуга, оставил в покое мои вещи и поскакал по лестнице за вещами юноши.

— Это родители научили тебя так поступать? — поинтересовался я.

Смутившись, юный мичман произнес:

— Извините, мистер… но я опаздываю на дилижанс!

— До Портсмута? — спросил я.

— Да, — ответил он.

— Тогда предупреди кучера, чтобы подождал меня, — с чисто английским спокойствием, которое англичане только начинают приобретать, молвил я.

На этот раз дилижанс был полон. Место для меня нашлось в дальнем конце слева, возле той самой супружеской пары с корзинкой, которая опять была полна, и напротив юного мичмана. Супруги сразу принялись за еду. Когда дилижанс кренило на ухабах, муж наваливался на меня, вдавливая в заднюю стенку, и извинялся, роняя крошки изо рта. Мичман старался не смотреть на жующих и постоянно сглатывал слюну. Все остальные пассажиры молча смотрели строго перед собой, но только не в глаза сидящим напротив. Попыток завязать разговор с соседями и сократить дорогу двое не было. Англичанином быть скучно.

По легенде я вырос в Вест-Индии, поэтому могу позволить себе нарушение этикета.

— На какой корабль? — поинтересовался я у сидящего напротив юного мичмана.

Он малость смутился, не ожидая от меня такой бесцеремонности, но желание похвастаться взяло вверх. Или помогло чувство вины, которое он испытывал, стараясь не смотреть на мою изуродованную щеку.

— На линейный корабль третьего ранга «Бедфорд»! — гордо ответил юноша. — Я из Бедфорда — на каком же еще мне служить?!

— Корабль так назван в честь Уильяма Рассела, герцога Бедфорда, а не города, — поделился я сведениями, услышанными от мистера Тетерингтона. — Думаю, экипаж не оценит твой вариант.

— Откуда ты знаешь? — удивился мичман.

— Мы будем служить вместе, — ответил я.

Лицо юноши сразу растеряло заносчивый вид.

— Ты давно служишь на нем? — спросил он.

— Корабль одиннадцать лет простоял в резерве и всего три месяца назад, в связи с войной с французами, возвращен в строй, — сообщил я. — Как догадываюсь, никто из нынешнего экипажа не служил на нем более трех месяцев.

— А я и не знал, — честно признался юный мичман. — Мне так хотелось служить на флоте! Отец написал нашему родственнику лорду Эшли, попросил подыскать мне хорошее место, и вскоре пришло письмо с назначением на «Бедфорд».

Так понимаю, есть вариант, что это мой потомок. Хотя женская верность дает повод для сомнений, тяга юноши к морю и хвастовству указывает на дурную наследственность.