— Карронады готовы к бою? — поднявшись на шканцы, спросил я старшего лейтенанта Джеймса Фаирфакса.

— Да, — ответил он. — Осталось зарядить ядрами или картечью, как прикажите, запыжевать и выкатить на позицию.

— Хорошо, — похвалил я и навел подзорную трубу на французское судно.

Там тоже вроде бы готовились к бою. На главной палубе и полубаке было много солдат. Если не ошибаюсь, сухопутных. Сперва я подумал, что их завербовали на корсарское судно, а потом решил, что это один из транспортов, отвозивших десант в Ирландию. Наверное, везет назад тех, кому на острове не хватило участка земли полметра шириной и два длиной.

— Поменять флаг! — скомандовал я, продолжая наблюдать за вражеским кораблем.

Там уже догадывались, что мы не французы, поэтому количество солдат на главной палубе не изменилось. Зато начали заряжать мушкеты. Делали это сноровисто. Французская пехота сейчас считается лучшей в Западной Европе.

— Левый борт, зарядить карронады через одну ядрами и картечью! — приказал я. — Целиться по фальшборту!

Когда сближаемся на дистанцию в полкабельтова, корвет подворачивает вправо и разряжает карронады левого борта. Картечь прошивает фальшборт и вырывает щепки из корпуса барка, словно покрыв его маленькими брызгами светлой краски, а следы от тридцатидвухфунтовых ядер похожи на кляксы. Солдат на главной палубе не осталось. Те, кто уцелел, спрятались в трюм. Они, видимо, были уверены, что фальшборт надежно защитит их. Теперь у уцелевших будет морской опыт.

Барк подвернул влево, намереваясь сцепиться с нами для абордажа. Пушки у него только на корме — две ретирадные девятифунтовки, так что решение правильное. Вот только позволим ли мы сделать это? Мне рукопашная схватка ни к чему. Сухопутные солдаты, количество которых на барке мне неизвестно, в таком деле будут опытнее моих матросов. Мы продолжаем подворачивать на ветер, уходя от столкновения.

— Левый борт, заряд тот же, стрелять по готовности! — отдаю я приказ.

Карронады начинают ухать, выплевывая клубы черного дыма и ядра или картечь. В ответ по нам палят из мушкетов. Я слышу свист пуль, но не вижу, кто и откуда стреляет. Очередной заряд картечи сметает всех, кто стоял на шканцах барка.

— Право на борт! — командую я.

Корвет начинает поворачивать вправо, а барк продолжает менять курс влево. Руль там переложен на левый борт, и некому отдать приказ, чтобы переложили на правый. Вражеский корабль продолжает поворачивать, пока не делает поворот фордевинд. Прямые паруса на фок-мачте худо-бедно работают, а вот перенести гики триселей на грот-мачте и бизань-мачте, видимо, некому.

Корвет делает поворот фордевинд, поменяв галс на правый, и продолжает уходить вправо, пока не делает поворот оверштаг и не возвращается на левый галс и прежний курс.

— Держать на барк! — приказываю я рулевым.

Между кораблями около трех кабельтовых. Барку для поворота оверштаг не хватило разгона, и нашлись все-таки матросы, переложившие руль прямо и перенесшие гики триселей на правый борт. Враг теперь пытается убежать от нас.

— На баке, погонным орудиям стрелять по парусам по готовности! — скомандовал я.

Цель крупная, дистанция короткая. Шесть выстрелов — и на барке цел только марсель на фок-мачте. Скорость судна резко падает. Там нашелся разумный человек и спустил французский флаг с грот-мачты.

Эту новость передают на пушечную палубу, откуда доносится радостный рев корсиканцев.

— Дикари, — спокойно и как бы ни к кому не обращаясь, произносит старший лейтенант Джеймс Фаирфакс.

У него отношения с корсиканцами не складываются, хотя они оказывают ему все положенные по чину знаки внимания и, вернувшись с увольнения, дарят подарки. Старший лейтенант берет кур и кувшины вина, но относиться к корсиканцам лучше упорно отказывается.

— Роберт, бери призовую команду и отправляйся на барк, — обращаюсь я к мичману Эшли, который поднялся с пушечной палубы с черным от пороховой гари лицом. — Офицеров и унтер-офицеров отправишь сюда. Остальных запри в трюме и не выпускай до прихода в порт. Ни одного человека, ни под каким предлогом!

— Есть, сэр! — радостно кричит он, потому что в ушах еще, наверное, звенит после выстрелов карронад.

Старшим из плавсостава на барке был седой одноногий бретонец. Протез на правой ноге выкрашен в черный цвет и покрыт лаком. Кожаный плащ с прорезями по бокам для рук пропитан смолой. Выглядит плащ некрасиво, зато не промокает. Карие глаза смотрят на меня из-под густых длинных седых бровей спокойно и даже без толики любопытства. Такое впечатление, будто мы встречаемся с ним не реже раза в день.

— Какой груз на борту? — спросил я на французском языке.

— Было семьсот двадцать шесть сухопутных офицеров и солдат и их имущество. Сколько осталось в живых — не считал, — ответил боцман.

— Возвращаетесь из Ирландии? — поинтересовался я.

— Да, — подтвердил он. — Посмотрели на нее и отправились домой.

— Почему? — задал я вопрос.

Старый бретонец пожимает плечами, а после паузы произносит презрительно:

— Море не любит непрофессионалов!

— Налейте ему грога и поместите на своей палубе, — приказал я матросам. — Остальных, — кивнул на сухопутных офицеров и унтер-офицеров, — закройте в карцере.

Призовое судно с пленными французами мы оставили в Плимуте. Там же высадили часть пассажиров. Рапорт о захвате барка я передал контр-адмиралу Ричарду Кингу — чахоточному старику из тех, которые умирают все девяносто девять лет жизни. Переждав в гавани следующий шторм, длившийся два дня, отправились дальше

Премьер-министр Уильям Питт-младший был выше среднего роста и худощав. На голове седой короткий парик с перехваченным алой шелковой ленточкой хвостиком сзади. Лоб высокий, чистый, с едва заметными морщинами. Видимо, дожил до тридцати семи лет, на шибко ломая голову, несмотря на то, что уже тринадцать лет занимает самый высокий пост в стране. Он пока что самый молодой премьер-министр за всю историю Англии. Лицо — смесь надменности и капризности, но глаза холодные, расчетливые. Я сперва подумал, что лицо у него полное, а затем догадался, что припухшее. Вчера, наверное, здорово нагрузился, а во время разговора со мной постоянно отпивал из хрустального бокала кларет — так здесь называют легкие красные вина из Бордо, которые по своим характеристикам ближе к розовым. Одет в черный кафтан с двумя рядами пуговиц из черного дерева, под которым белая полотняная рубаха с высоким стоячим воротником, словно бы поддерживающим большую голову на тонкой шее. Панталоны тоже черные. Чулки белые с золотыми стрелками. Черные башмаки на низком каблуке зашнурованы желтыми шнурками. Его можно было бы принять за пуританина, если бы одежда была не из очень дорогих тканей.

Кабинет просторный, с тремя узкими и высокими окнами, закрытыми плотными черными шторами. Освещался тремя подсвечниками по пять свечей в каждом. Один подсвечник стоял на столе секретаря — тщедушного мужчины с узким птичьим лицом, которому легко можно было бы дать и тридцать лет, и шестьдесят, а два других — по краям стола владельца кабинета. Этот стол был очень большой. На нем свободно можно было бы играть в настольный теннис, а если составить два таких, то и в большой теннис. Вся столешница была завалена бумагами, книгами, географическими картами, поверх которых лежали два костяных ножа для разрезания страниц книг, темно-коричневые кавалерийские кожаные перчатки с широкими раструбами, черная трость с набалдашником из слоновой кости в виде головы льва, розовая женская косынка, пистолет со взведенным, позолоченным курком, изогнутая лента апельсиновой кожуры, недавно снятой, еще распространявшей аромат…

— Отдай секретарю, — не ответив на мое приветствие, махнул премьер-министр в сторону тщедушного мужчины.

Я решил наказать его за невоспитанность, произнес твердо:

— Адмирал Джон Джервис приказал передать из рук в руки.