По времени, катер уже давно должен добраться до брига. В той стороне тихо. Или сработали чисто, или… Наверное, второе, потому что в такой тишине хоть что-то, но услышали бы.

Я поворачиваюсь к лейтенанту Джеймсу Фаирфаксу и не то, чтобы спрашиваю, а, скорее, делюсь мнением:

— Проскочили?

— Слишком темно, — говорит он в оправдание мичмана Этоу.

Я возобновляю хождение и, в очередной раз подойдя к левому борту, вижу вспышку от выстрела, а потом слышу звук. Стреляли из мушкета. У абордажной партии пистолеты. Два из них стреляют в ответ, после чего раздаются громкие крики. Затем еще выстрелы из пистолетов и мушкетов. Трудно понять, что там происходит, но уже ясно, что неожиданно напасть не получилось. Крики и выстрелы продолжаются еще минут пять, а затем становится тихо. Слишком тихо.

— Поднять фонарь! — приказываю я.

Матрос поднимает на фок-мачте зажженный фонарь. Если нападение отбито, катеру будет легче найти нас. Помощник хирурга спускается в лазарет, чтобы приготовить инструменты. Вместе с ним уходит камбузный слуга, который будет за медбрата.

В той стороне, где бриг, появляется огонь. Это зажженный фонарь. Он покачивается влево-вправо, сигнализируя, что приз захвачен, помощь не нужна.

— Разбудишь меня на рассвете. — говорю я лейтенанту Джеймсу Фаирфаксу и ухожу в каюту.

Раздеваясь, думаю, что мне легче самому нападать, чем ждать, как это сделают подчиненные.

Во время нападения погиб матрос. Пуля из мушкета, выпущенная практически на звук, нашла своего героя. Попала в голову, умер сразу, не мучаясь. Похоронили его по морскому обычаю, зашив с ядром в ногах в парусину. Одному морскому пехотинцу отрубили палашом кисть правой руки. Он лез первым. Ухватился рукой за планширь — и стал инвалидом. Теперь будет получать пожизненную пенсию от государства, равную половине нынешнего оклада. В данном случае — девять шиллингов шесть пенсов в месяц. Как ни странно, такая пенсия — мечта многих моряков британского флота. Благодаря ей не умрешь с голоду, особенно в сельской местности, а если увечье не сильно мешает, можно еще и подзарабатывать.

— Откуда и куда следовал? — спросил я пленного шкипера — восемнадцатилетнего молодого человека, заносчивого и хвастливого.

Должность он получил потому, что приходился племянником судовладельцу. Видимо, дядя побоялся доверить такой ценный груз чужому человеку. Зря. Более опытный сделал бы все, чтобы оторваться от нас. Я пожалел, что сейчас нельзя получить выкуп за пленника. Ободрал бы дядю по второму кругу.

— Из Арля в Валенсию, — ответил шкипер.

Бриг вез товары народного потребления: ткани, одежу, обувь, посуду, зеркала, мебель… Как дорогие, так и дешевые. И не только потому, что Франция сейчас — законодательница мод. Испанцы, разучившись работать во времена географических открытий, так и не вернулись на путь праведный. Если в Испании где-то производят что-то хорошего качества, то это дело рук иностранцев. Разучились и воевать хорошо. Когда я рассказываю, что лет триста назад испанцы считались лучшими солдатами Европы, мне верят с трудом и только потому, что с капитаном лучше не спорить.

— В устье Роны много судов стоит по ночам? — поинтересовался я.

— Когда я проходил, был всего один корвет, — ответил он.

— Что за корвет? — спросил я.

— «Хороший гражданин», двадцатипушечный. Охраняет там купеческие суда. Говорят, в прошлом году англичане несколько раз нападали там на наших. Вот и послали туда военный корабль, — рассказал пленный шкипер и закончил дерзко: — Он бы вам показал, как нападать на купеческие суда!

— Надеюсь, у него будет такая возможность, — сказал я и задал уточняющий вопрос: — Корвет стоит выше башни или ниже?

— Немного ниже, — ответил француз.

Я приказал отправить его в карцер — небольшую каюту в носовой части трюма, предназначенную для пленных. Селить эту зелень подкильную вместе с унтер-офицерами и даже с матросами я счел оскорблением своей профессии.

На рейде Гибралтара был всего один фрегат и два пакетбота. У мола разгружаются два купеческих тендера, привезших из Алжира баранов. Рядом с ними мне приказали ошвартовать захваченный бриг. Люггер поставил неподалеку, чтобы быстрее добираться до берега. Мне теперь есть, зачем ездить туда часто.

— Жена родила мне сына! — похвастался Петер Деладжой, когда прибыл осматривать бриг. — Назвали в честь ее деда Генри!

— Поздравляю! — сказал я. — И давно это случилось?

Интендант задумался ненадолго и ответил:

— Тридцать шесть дней назад.

Считал он все еще хорошо. Видимо, рога не влияют на эту способность.

— Как себя чувствует жена? — поинтересовался я.

Будет обидно, если приду, а ей не до секса.

— Уже принимает гостей. Так что тоже можешь навестить ее, — ответил счастливый рогоносец.

— Обязательно зайду, — пообещал я.

Продолжительное воздержание уже начало дурно сказываться на моем характере. Вчера наорал на Роберта Эшли, который не смог правильно определить широту, а сегодня утром — на слугу Саида за то, что сделал чай слишком сладким. Ладно, мичман бестолковый, но слуга-то старался, как лучше.

Вид у Дороти Деладжой был немного замученный, но счастливый. Она заметно пополнела. Видимо, все еще ест за двоих.

— Пойдем, покажу сына, — первым делом предложила она.

Как по мне, так смотреть на одномесячного младенца — это испытание не из легких. Надо суметь изобразить на лице интерес и восторг, а потом очень искренне заявить, что ребенок восхитителен. Женщины обязательно добавляют, что похож на отца, но не уточнят, кого имеют в виду. Глядя на сморщенное красное лицо, обрамленное белым кружевным чепчиком, я выдал ритуальные фразы, за что бы поцелован в щеку, а чуть позже и в другие места.

— Петер уверен, что это его сын, — делится со мной Дороти, когда мы, удовлетворенные и расслабленные, лежим в кровати.

— Вполне возможно, — говорю я и добавляю: — У мальчика ведь нет шрама на щеке.

Дороти хихикает и спрашивает:

— А ты не хочешь считать его своим сыном?

— Мне без разницы, — честно признаюсь я.

При том количестве детей, что я произвел в разные эпохи в разных странах, одним больше, одним меньше…

— Странные вы, мужчины… — многозначительно произносит она и еще более многозначительно вздыхает.

Мы не странные, мы другие. Женщина в идеальных условиях может произвести на свет два-три десятка детей, а мужчина — тысячи. Отсюда и разное отношение к детям. Впрочем, мужчины, как и женщины, разные.

Дует легкий теплый бриз и несет с берега запах скошенной травы, который настолько силен, что перешибает немного тухловатый аромат речной воды. Видимо, у крестьян сенокос. Идиотизм войны мало влияет на идиотизм крестьянской жизни. Я сижу на носовой банке лодки, в которой еще два гребца-корсиканца и рулевой Пурфириу Лучани. Все одеты в темное. Весла, обмотанные кусками покрашенной в грязно-серый цвет парусины, бесшумно погружаются в воду, перемещают ее, выныривают, тихо роняя капли. Движемся медленно, осторожно. За нами, отставая на кабельтов, идут два катера с абордажной партией. Второй катер одолжили на время в порту. В партию включены все члены экипажа, кроме лейтенанта Джеймса Фаирфакса, помощника хирурга, кока и двух слуг. Кто-то ведь должен будет довести люггер до Гибралтара и доложить, что авантюра провалилась. Вообще-то, командиру корабля запрещено самому возглавлять абордажную партию, но я не удержался. Нервов не хватит дожидаться результат. Да и уверен, что без меня обязательно запорют дело.

Где-то впереди вскрикивает птица и, словно бы в ответ, плещется крупная рыбина. Я представляю, как было бы классно половить здесь на спиннинг. Может быть, когда-нибудь в мирное время вернусь сюда и порыбачу.