В пять часов вечера у нас закончились ядра, после чего начали палить по врагу картечью. Около шести часов вечера с орудийной палубы поднялся лейтенант Хьюго Этоу с черным от пороховой копоти лицом и мундиром. Трубочист в сравнение с ним показался бы чистюлей.

— Сэр, «пороховые обезьяны» (юнги) принесли последние мешочки с порохом с бака, в крюйт-камере уже ничего нет, стрелять нечем! — с отчаяньем в голосе доложил он.

— Значит, пойдем на абордаж, — спокойно произнес я. — Как только отстреляете последние заряды, всем взять ручное оружие и приготовиться к атаке, но на главную палубу до моего приказа не выходить.

— Есть, сэр! — козырнув, как я учил, воскликнул повеселевший лейтенант Хьюго Этоу и побежал на орудийную палубу.

Прогремели последние выстрелы наших карронад.

Пока дым не рассеялся, я приказал рулевым:

— Лево на борт! — а матросам: — Ставить главный парус на фок-мачте!

Парус фок казался слишком чистым в сравнение с фор-брамселем. На него успело осесть немного черного дыма, быстро раздуваемого ветром, добавив пару черных полос. В двадцать первом веке этот кусок парусины можно было бы вырезать и продать какому-нибудь музею абстрактного искусства, как картину «Морское сражение». Уверен, что купили бы за несколько миллионов баксов.

Дым развеялся полностью, открыв корпус вражеского корабля. Мои комендоры поработали на славу. На уровне орудийной палубы борт фрегата практически отсутствовал. Остались только кривые перемычки между орудийными портами. Можно было разглядеть, как внутри суетятся вражеские комендоры, оттаскивая тела убитых или раненых сослуживцев. На главной палубе и шканцах не видно было ни души. Кто командовал фрегатом и командовал ли хоть кто-нибудь, вопрос на засыпку. Обрывки противоабордажных сетей свисали за борт. Сбитая грот-мачта лежала на оставшейся без стеньг фок-мачте, зацепившись марса-реем и тросами такелажа за марс, на котором лежало тело человека со свешенной через край, раздробленной головой, потемневшей от запекшейся крови.

Корвет медленно поворачивался в сторону фрегата, собираясь навалиться на него. Я ждал, что выстрелят уцелевшие вражеские карронады, чтобы дать команду укрывшимся пехотинцам и остальным членам экипажа выходить на главную палубу и готовиться к рукопашной схватке. Выстрелов не последовало. На орудийной палубе французские комендоры все еще суетились возле своих раненых товарищей, позабыв почему-то о своих прямых обязанностях в бою. Почему — стало понятно, когда на главной палубе появился юный мичман и спустил с бизань-мачты флаг, почерневший от пороховой копоти, ставший практически одноцветным, похожим на пиратский из будущих фильмов о морских разбойниках.

— Право на борт! Убрать паруса! — стараясь не завопить от радости, как можно спокойнее, скомандовал я. — Мичману Эшли с призовой партией в катер!

Наступила пауза, будто смысл моих слов был слишком труден для понимания, после чего более сотни глоток заорали так, что даже мои барабанные перепонки, измотанные продолжительным грохотом карронад, болезненно напряглись.

Когда они успокоились, я, достав карманные золотые часы и посмотрев время, приказал мичману Джону Хедгеру, который вел судовой журнал во время боя:

— Запиши: «Восемнадцать часов шестнадцать минут. Вражеский фрегат сдался».

Тридцативосьмипушечный фрегат «Фурия» был вооружен всего двенадцатью карронадами, двумя двадцатичетырехфунтовыми пушками и шестью восьмифунтовками, две из которых были погонными, а две — ретирадными. Экипаж был сокращен на двадцать процентов. Освободившееся место занял груз кофе и сахара и солдаты из шестьдесят шестого пехотного полка. Видимо, часть экипажа и пушки сняли якобы для размещения солдат, а заодно закинули в трюм три сотни тонн колониальных товаров, чтобы маленько подзаработать. Явно это была не капитанская инициатива, потому что командовал фрегатом двадцатилетний лейтенант Габриэль-Этьен-Луис ле Марат-Керданиэл, тяжело раненый в бою. Как мне рассказал юный мичман, спустивший флаг, лейтенант командовал кораблем всего полгода, простояв большую часть этого срока на рейде порта Тер-де-О, расположенного на одноименном острове архипелага Ле-Сент в группе Малых Антильских островов. Оттуда они и везли кофе и сахар. Кстати, груз основательно подмок, потому что в трюме уровень воды был в пять футов, которая натекла через наделанные нашими ядрами пробоины. В бою погибло тридцать пять французов, тридцать семь было тяжело ранено, а легкораненых не считали. На корвете погиб всего один комендор, когда взорвалась карронада, и ранены щепками и мушкетными пулями пятеро матросов и морских пехотинцев. Такая существенная разница в потерях объяснялась тем, что корвет сидел ниже фрегата и профессиональные навыки французских комендоров были никудышными, поэтому большая часть вражеских ядер пролетела выше, изрядно побив лишь фальшборт и грот-мачту. К тому же, мы выстрелили по сто двадцать девять зарядов на каждое орудие, а французы — около семидесяти. Точно сказать не смогли, потому что подсчет никто не вел. Подозреваю, что ребята прекрасно проводили время в колонии, не утруждаясь боевой подготовкой, а потом их послали в метрополию. По пути они встретили наш караван, и черт дернул напасть на флейт. Иначе бы разминулись с корветом и благополучно добрались до порта Брест.

Остаток дня и почти весь следующий мы занимались ремонтом обоих кораблей и перевозкой на «Хороший гражданин» французских офицеров, пороха и ручного оружия с «Фурии», на которую я назначил капитаном Роберта Эшли, придав ему лишь пять морских пехотинцев. Я не был уверен, что смогу довести так сильно поврежденный корабль до Галифакса, а малое количество людей будет легче эвакуировать. Снять всех французов не смогу, да и не захочу. На корвете нет места для трех сотен враждебно настроенных пассажиров.

К вечеру двинулись в путь. Фрегат «Фурия» шел впереди, разместив на корме три фонаря. Из запасных стеньг и обломков мы соорудили на нем фок-мачту и грот-мачту, но парусности для такого большого корабля было маловато, поэтому скорость развивал от силы узла три-четыре. Корвет шел сзади и с наветренной стороны, чтобы быстро подойти и воздействовать на пленных французов, если вдруг решат пошалить, поиграть в героев. К утру ветер раздулся и обе мачты на фрегате сломались. Пришлось взять его на буксир. Ровно через двадцать пять дней и только благодаря хорошей погоде мы добрались до порта Галифакс на полуострове Новая Шотландия, который в будущем станет канадской провинцией с таким же названием.

В двадцать первом веке Галифакс запомнился мне забавным инцидентом. Я не знал, что в Канаде нельзя фотографировать государственные учреждения без письменного разрешения властей, и щелкнул мобильником старый пакгауз возле порта. Смотрю, ко мне рысачат, насколько это позволял избыточный вес, два полицейских. С советских времен в меня забиты алгоритмы действий при встрече заграницей со шпиономанией, поэтому на всякий случай мигом удалил фотки. Подбегают копы и объявляют, что я нарушил такой-то закон, поэтому буду оштрафован на четыреста канадских долларов.

— Я ничего не фотографировал, — заявляю в ответ и даю им свой мобильный телефон: — Вот посмотрите, там нет ни одного фото.

Проверили — точно нет.

— Но мы видели, что вы фотографировали, — продолжают утверждать они.

— Вы видели, что я делал вид, что фотографирую, — возразил я. — Разве запрещено делать вид, что что-то делаешь? Я был уверен, что разрешено всё, что не запрещено.

— Да, это так, — согласились они. — А зачем вы это делали?

— Чтобы проверить, действительно ли в Канаде все соблюдают закон, особенно полицейские, — строгим голосом ответил я и перешел в наступление: — Ваши средства массовой информации постоянно обвиняют Россию в том, что в ней нарушают права человека, не соблюдают законы, а сами собираетесь наказать невиновного человека.