Иногда в теплое время года в западной части Средиземного моря случаются довольно сильные шторма. В восточной части они бывают не такими злыми. Нам повезло попасть в такой во время перехода к Корсике. Едва удалились на значительное расстояние от Балеарских островов, за которые можно было бы спрятаться и переждать, как задул, усиливаясь, сирокко, южный ветер, наполненный красной пылью и песком из Сахары. Если долго постоять на ветру, лицо потом горит, будто его потерли мелкой наждачной бумагой. Налетал порывами, сильно креня корабль, но волну поднял высотой всего метра два-три, что для нас сущий пустяк. По моему совету на «Бедфорде» убрали паруса и легли в дрейф под такелажем и с выпущенными за борт тремя толстыми швартовыми концами, которые помогали удерживать корабль кормой к ветру. В конце весны и летом в этой части Средиземного моря шторма длятся от силы два-три дня. За такой срок нас не додрейфует до французского берега.

Заступив ночью на вахту, я присел у фальшборта, чтобы спрятаться от ветра. Гудение снастей соответствовало моему настроению. В голову лезли разные мысли, по большей части неприятные. Я знал, что это одно из побочных действий сирокко, но легче не становилось. Рядом на шканцах прогуливался вахтенный мичман Роберт Эшли. За последний год он вытянулся, одежда стала коротковата, но деньги на новую, высланные родителями, ждут в Портсмуте, потому что не успел получить до отхода. Вахтенный третий лейтенант ушел в кают-компанию, где не дует, зато имеется, что выпить и чем закусить, а капитан спит в своей каюте, поэтому вахтенный мичман вышагивает по шканцам с таким важным видом, будто стал лейтенантом, а то и вовсе капитаном. Наверное, в его годы я выглядел так же глупо.

— Боб, родители уже подобрали тебе невесту? — спрашиваю я от скуки, чтобы потроллить его.

— Что? — переспрашивает он.

Подозреваю, что не расслышал вопрос не из-за ветра, а потому, что был погружен в мечты. Я повторяю.

— Нет, — смутившись, отвечает мичман. — Мне еще рано. Надо сперва дослужиться…

Он не произносит «до капитана», наверное, боится сглазить.

— Думаешь, капитанского оклада хватит, чтобы содержать семью? — интересуюсь я.

— Мой отец получает меньше, чем наш капитан, — ставит меня в известность Роберт Эшли.

— А если б ты получил богатое наследство, остался бы служить? — задаю я каверзный вопрос.

— Конечно, нет! — быстро отвечает он. — Я бы купил корабль и отправился на нем в путешествие, открывать неведомые земли!

Надо же, когда-то такая мечта была и у меня! Дело ограничилось покупкой маленькой яхты. Правда, к тому времени неоткрытых земель уже не осталось. Но пока что на картах много белых пятен, и романтичным юношам есть, по пути куда сложить голову. Эта приятная мысль помогла мне дождаться конца вахты.

Когда дела идут ни к черту, когда кажется, что все покатилась в тартарары, будьте уверены, что достигли дна. Отталкивайтесь от него и всплывайте. Главное, чтобы в момент толчка не постучали снизу.

Перемены начались на следующей моей вахте. Я пришел на нее загодя, чтобы определить место корабля. Это должен был сделать штурман, но я не был уверен, что он сможет так же хорошо, как я. Ветер шел на убыль, экипаж готовился поставить паруса и рвануть в порт назначения. Надо было дать точный курс, чтобы ночью не вылететь на берег и не оказаться в плену у французов. Говорят, они, как и положено революционерам, стали вести себя не очень корректно с пленными врагами. Когда я с помощью секстанта определял широту, с мачты закричали, что видят парус.

Французы называют такие корабли «шас-маре», что можно перевести, как «охотник за приливами», а англичане — люггерами. Они быстроходные и частенько используются контрабандистами в Ла-Манше. Как мне рассказали, несколько «шас-маре» есть во французском военном флоте. Встречаются трофейные и в английском. Этот был трехмачтовым, длиной метров двадцать, с транцевой кормой и почти горизонтальным бушпритом. Фок-мачта, на данном корабле сломанная, стояла в месте соединения киля с форштевнем, грот-мачта, заметно наклоненная назад, — около мидель-шпангоута, а бизань-мачта — на корме. Главные паруса трапециевидные, прикрепленные к рейкам, строп к которому крепился не посередине, как обычно, а на одну треть длины от нижнего нока, из-за чего такие паруса называли люггерными. Если была необходимость, применяли опорные шесты с вилкой на конце, которую вставляли в люверс риф-банта на боковой наветренной шкаторине паруса, а другой конец шеста вставляли в специально выдолбленное отверстие в палубе или подвязывали к мачте, фальшборту. К топам фок- и грот-мачт сзади были прикреплены железными бушелями стеньги, на которых поднимали марселя. К стеньге грот-мачты была подвязана еще и «летучая» стеньга с брамселем. Парус на бизань-мачте носил немецкое название бротвинтер. Шкот этого паруса вели на гик, выступающий за корму. Бушприту был нужен для двух-трех кливеров. Такелаж очень простой, управление парусами сравнительно легкое, экипаж требовался маленький и не шибко обученный. Наверное, поэтому такие корабли любили, как и в данном случае, французские корсары.

Люггер находился у нас слева по корме. Если бы французский капитан не занервничал и не поднял паруса, остались бы не замеченными. Через несколько минут мы бы поставили паруса, повернули вправо и ушли на восток. Но случилось так, как случилось. На обломке фок-мачты французы подняли штормовой парус, только хода он почти не давал, так что мы сравнительно быстро догнали их.

Наш экипаж приготовился к бою по полной программе, будто предстояло сражаться с достойным противником, а не с вооруженным четырьмя трехфунтовыми фальконетами по бортам и одним погонным. Поняв, что не убегут, французы сдались после выстрела нашей погонной пушки. Их было двадцать восемь человек. Как ни странно, почти половину экипажа составляли корсиканцы, которые сейчас подданные английского короля. Я узнал их по соломенным шляпам, фасон которых не изменится до двадцать первого века. На всякий случай уточнил национальность на итальянском языке. У корсиканцев свой язык, но, по большому счету, это смесь итальянского с французским. Сейчас главенствовал первый, а в двадцать первом веке верх возьмет второй.

У капитана люггера, носившего странное название «Делай дело», корсарский патент, оформленный по всем правилам. Значит, он и остальные члены экипажа — военнопленные. Мы получим за них премию в сто сорок фунтов стерлингов. Эти деньги поделят между теми, кто их достоин. Я, как помощник штурмана, в это число не вхожу. Водоизмещение люггера восемьдесят пять тонн. Если брать по самой высокой цене — двадцать фунтов стерлингов за тонну — то вместе со снаряжением приз потянет от силы тысячи на две. На самом деле сумма окажется меньше на треть, если не на половину. Четверть откусит государство. Так что члены экипажа, за исключением капитана, которому достанется сотни три фунтов стерлингов, получат карманные деньги, на разок заглянуть в таверну. Кстати, в Гибралтаре на берег отпускали всех желающих из свободных от вахты. Дезертировать в этом регионе решится только полный кретин, которому на корабле делать нечего.

— Из Сен-Мало? — спросил я французского капитана — носатого коротышку в кожаных безрукавке и коротких штанах, босоногого, в котором по говору угадал бретонца.

Сен-Мало в восемнадцатом веке превратилось в столицу французских корсаров.

— Да, — ответил он.

— Какими судьбами оказались здесь? — продолжил я допрос.

— Собирались за испанскими купцами поохотиться. Говорили, что их здесь много, не пуганные и охранять их некому. Да вот не сложилось. Гибралтар проскочили удачно, от английского фрегата ускользнули, добрались до Тулона, пополнили экипаж, а потом удача отвернулась от нас — попали в шторм и потеряли фок-мачту, — рассказал капитан люггера. — Так думаю, это случилось из-за каналий корсиканских, которых навербовал в Тулоне. Это они меня подбили идти к Балеарским островам, сказали, что там много купеческих судов.