Незадолго до полуночи подтягиваем нашу лодку к борту. В нее спускаются вместе со мной Джек Тиллард, еще два матроса и два морских пехотинца. Вооружены все только холодным оружием, чтобы кто-нибудь не пальнул сдуру или со страху и не испортил дело. Гребем вверх по течению, к нижней шхуне. Пожимаемся к борту, стукнувшись об него. Гулкий удар как бы всасывается внутрь корпуса шхуны. Я хватаюсь за штормтрап, быстро поднимаюсь на борт шхуны.

Возле трапа меня встречает невысокий человек и сонным голосом спрашивает, выдыхая перегар:

— Что случилось…?

Он не договаривает, потому что понял, что перед ним не шкипер шхуны. Пока он не сообразил, кто я, всаживаю ему кинжал в район солнечного сплетения. Второй рукой зажимаю ему рот. Впрочем, кричать он не может, только хрипит протяжно, после чего тело резко слабеет и начинает оседать. Я левой рукой перехватываю его за грудки и помогаю опуститься на палубу, выдергиваю кинжал из тела. Теплая кровь забрызгивает мне кисть руки. Вытираю клинок и руку об одежду убитого. Этот человек не делал мне ничего плохого, даже не догадывался о моем существовании, как и я о его, но так получилось, что он оказался на моем пути к светлому будущему и поплатился за это. Как и еще пять человек, которые спали на палубе в носовой части судна.

Я вернулся к штормтрапу, позвал:

— Поднимайтесь.

Джек Тиллард, еще один матрос и один морской пехотинец карабкаются наверх, стуча деревянными ступеньками по деревянному борту.

— Перерезайте канат, — приказываю я им и предупреждаю: — Осторожно, там трупы на палубе. Потом выкинете их за борт.

Они возятся долго. Резать толстый канат ножами — мероприятие сложное, но рубить топором — слишком шумно. Я не сразу улавливаю момент, когда шхуну, освободившуюся от якоря, начинает сносить по течению, разворачивая бортом к нему.

Передо мной появляется Джек Тиллард, докладывает шепотом:

— Снялись, сэр.

— Становись к штурвалу, рули в море, — отдаю я команду и иду к штормтрапу.

Лодка, в которой на веслах матрос и морской пехотинец, отчаливается от шхуны, разворачивается и направляется к стоящему на якоре люггеру. Когда я поднимаюсь на его борт, мимо бесшумно проплывает шхуна, которая пока еще не полностью развернулась носом по течению. Матрос и пехотинец поднимаются вслед за мной, после чего лодку опять берут на бакштов.

— Вира якорь, — командую я оставшимся на люггере подчиненным.

Вымбовки — деревянные рычаги — уже были вставлены в шпиль. Все, включая капрала, налегают на них, выбирая якорь. Пять человек — это, конечно, маловато, поэтому крутят шпиль медленно. На «Бедфорде» вымбовки длинные, на семь человек каждая. Якорь выбирают сразу пятьдесят шесть матросов. Правда, и якорь там в несколько раз тяжелее. Шпиль скрипит пронзительно и, как мне кажется, очень громко. На башне наверняка услышали. Надеюсь, сочтут, что у нас проблемы с якорем, перестанавливаемся. В любом случае люггер они вряд ли видят, поэтому стрельбу не откроют до восхода луны, который будет только после двух часов ночи.

На этот раз я сразу почувствовал, что судно снялось с якоря, переложил руль право на борт. Пока экипаж вытаскивал якорь на палубу и отсоединял канат, нас несло в море бортом к течению.

Минут через пятнадцать, когда нас отнесло далеко от башни и речное течение ослабело, я скомандовал:

— Поднимаем фок.

Дул слабенький норд-ост. Даже если с башни и разглядят светлый парус, пока догадаются и если догадаются, что произошло, пока приготовятся к стрельбе, мы уже будет вне зоны досягаемости.

— Зажигай фонарь и сигналь, — приказал я капралу.

Сигналы предназначены для Джека Тилларда, который должен быть где-то впереди нас. Проходит минут пять, пока я замечаю впереди слева маленький огонек, который покачивается из стороны в сторону, и направляю туда люггер.

— Джек! — окликаю я.

— Да, сэр! — доносится из темноты голос матроса.

— Поднимай паруса и следуй за нами! — приказываю я.

— Есть, сэр! — радостно кричит Джек Тиллард.

Когда рассвело, мы уже были далеко от берега, шли, подгоняемые попутным ветром на юго-запад, к Гибралтару. Я смотался на шлюпке на захваченный приз, осмотрел каюту капитана. Она была больше, чем на люггере, и шкипер был франтом, судя по многочисленной одежде, развешенной на колышках, вбитых в переборки. В большом сундуке лежали восемь полотняных рубах, трое панталон, темно-красные, темно-синие и белые, дюжина пар чулок разных цветов, пять черных шейных платков и десяток белых носовых. Зато в кожаном кошеле хранилось всего серебряные два экю и два ливра и медная мелочь. В углу у стола стояла стеклянная бутыль литров на десять, оплетенная лозой, заполненная почти доверху приятным красным вином, напоминающим по вкусу бордо, но с более цветочным привкусом. Хорош был набор карт всей западной части Средиземного моря, а вот из навигационных инструментов только квадрант. Грузовые документы сообщали, что судно везло вино в бочках из Перпиньяна в Тулон, наверное, для французского военного флота.

Я забрал на люггер деньги, карты, квадрант, бутыль с виной, грузовые документы и морского пехотинца. Если ветер не переменится и ничего не случится, будем идти этим курсом почти до Гибралтара. Двух матросов хватит, чтобы стоять на руле по очереди. Штурвал на шхуне может крутить один рулевой. Если надо будет поменять галс, пришлю помощников. Лишь бы оставленные здесь матросы не напились в доску. Они уже порядком приложились. Наверное, нашли вино в матросском кубрике, потому что трюм не открывали.

Добрались до рейда Гибралтара благополучно. Сперва я поставил на якорь люггер в стороне от линейных кораблей, а потом на лодке перебрался на шхуну, которая малым ходом следовала за нами, и ошвартовал ее лагом к первому призу. Хотел было пообедать, но на флагмане подняли флаг с требованием прибыть к адмиралу. Посадив на весла лодки двух матросов, отправился с докладом к адмиралу Уильяму Хотэму.

Если в лодке или катере есть капитан, то при подходе к другому кораблю, старший шлюпки кричит принимающей стороне название своего корабля. Я сказал своим матросам, как переводится на английский язык название люггера, что их позабавило, а потому запомнили накрепко.

Когда мы подошли к трапу, оборудованному на правом борту «Британии», причем нижний конец лежал на плоту, Джек Тиллард крикнул:

— «Делай дело»!

Видимо, хотел польстить мне, повысив до капитана. Впрочем, на флагмане не поняли, что это название корабля, приняли за требование принять швартов. Наверху меня встретил вахтенный лейтенант и, узнав, кто я и с какой целью прибыл, проводил к каюте адмирала.

В сравнение с капитанской на люггере, адмиральская каюта на линейном корабле первого ранга кажется огромной. Даже шесть пушек, принайтованных по три на каждом борту, не делают ее меньше. Переборки оббиты ситцем ярких расцветок, из-за чего кажется, что находишься на летнем лугу. Мебель и сундуки из красного дерева. На столе, который накрывали к обеду шестеро слуг, стояли серебряные приборы на восемь персон. Адмиралу Уильяму Хотэму шестьдесят лет, что по нынешним меркам преклонный возраст, но выглядит бодрячком. Может быть, благодаря густым седым волосам и яркому румянцу на бледных щеках. У него присущая многим англичанам белокожесть, которую не берет никакой загар. Кожа только краснеет, обгорая, затем слезает и опять становится бледной. Голубые глаза во время всей нашей беседы слезились. Может, заболел, а может, от старости. На адмирале был черный адмиральский кафтан с золотым галунами, шелковыми обшлагами золотого цвета и позолоченными пуговицами с якорями. Камзол белый, панталоны черные, чулки белые, туфли черные. Туфли похожи на растоптанные тапки, даже позолоченные овальные бляшки на подъемах не придают им элегантности. Впрочем, элегантности адмиралу Уильяму Хотэму не хватало во всем. Более того, мне он показался туповатым, что для адмирала, скорее, комплимент.